На днях в Москве стартовал прокат фильма израильского режиссера Надава Лапида «Синонимы», получившего «Золотого льва» на Берлинском кинофестивале. В эксклюзивном интервью Jewish.ru он объяснил, зачем евреям и русским нужна коллективная душа.

Вы работали над «Синонимами» вместе с семьей, и она, по-видимому, сыграла важную роль в вашей жизни, что отразилось и в фильме. Расскажите о ней.
– Мой отец – писатель Хаим Лапид, мы вместе написали сценарий фильма, а мама – Эра Лапид – участвовала в монтаже «Синонимов» и умерла, когда сводила фильм. Мой брат, Итамар, на десять лет меня младше и сейчас заканчивает свой первый фильм в качестве режиссера.

«Синонимы» – фильм о бунте. Это бунт не только против формализма и государственного принуждения, но и против родителей. Судя по фильму, вы и сами прошли такой период?
– Мои родители ничего не знали о моей жизни в Париже – ведь я в тот период ни с кем не поддерживал связь. И я подумал, что сценарий должен рассказать им о том, что там собственно происходило. Однако наши обсуждения в процессе подготовки фильма никогда не были персонифицированы на мне – мы обсуждали, что происходит с главным героем, а не со мной. Мы смотрели на происходящее с точки зрения искусства, а не как на автобиографическую исповедь. Наверное, члены одной семьи могут работать вместе над такими сюжетами, только если дистанцируются от происходящего. Но, конечно, чисто психологически «родной» редактор никогда не сможет адекватно выбрать, какая сцена хороша, а какая нет – всё кажется слишком важным. Правда, когда мы уже закончили, отец сказал: «Может быть, я должен спросить тебя, что же на самом деле было там, в Париже?» То есть он только в конце осознал, что это не только художественное произведение, а своего рода автобиографический дневник.

И все-таки о бунте…
– «Бунт» – это хорошее определение. Никогда раньше не использовал это слово. Как и герой фильма, я оставил Израиль, не хотел и слышать о нем, стремился перестать быть его частью – это было неприятие всего моего прошлого, неприятие себя самого как израильтянина. Я перестал говорить на иврите. У меня даже была фантазия, что однажды я открою газету с колонкой об Израиле, прочту лишь несколько строк и пролистаю далее – стану равнодушным. Но этого не случилось.

Почему?
– Знаете, многие задают вопрос: ты любишь или ненавидишь государство? Но суть же не в этом. Вопрос заключается в том, кто ты? Если у тебя сложные, глубокие отношения со страной или человеком, то ты и любишь, и ненавидишь одновременно. Гораздо важнее – интимность, которая между вами. Ту «интимность», которая у меня сложилась с Израилем, я не смог испытать в другом месте. Чем глубже я узнавал Францию, чем лучше говорил по-французски, тем больше понимал, насколько эта французская интимность ограничена. И я снова задался вопросом о своей идентичности и в какой-то момент очень остро ощутил себя израильтянином.

При просмотре «Синонимов» складывается впечатление, что герой мог бы принадлежать к любой стране, нации и культуре.
– С одной стороны, понятно, что фильм задается вопросами, которые значимы не только для израильтян: насколько наша идентичность – это тюрьма, из которой невозможно вырваться, и возможно ли «родиться заново» в середине жизненного пути? И эти вопросы не связаны с Израилем как таковым – ведь все страны и народы мира походят друг на друга гораздо больше, чем кажется сначала. Но с другой стороны, есть государства, как, например, Израиль или Россия, которые не сводятся к географии. Эти государства предлагают концепции: эстетическую, политическую, идеологическую. И связь с такой страной всегда глубока.

Знаете, существуют страны, у которых есть коллективная душа. Есть русская душа, израильская душа, и главный герой моего фильма пытается сбежать от израильской коллективной души. Но эта душа – она одновременно его собственная душа. Поэтому в конечном счёте этот бунт против себя самого.

Что вам дала та поездка во Францию?
– Самое важное, что случилось со мной во Франции – я открыл для себя кино, желание снимать фильмы. Если в Израиле я родился как человек, то во Франции – как кинематографист! Я понял, что для меня кино – верный способ поговорить о жизни. Понял, что кино – это очень сложная реальность.

Какая страна все-таки наиболее комфортна для вас: Израиль, Франция или, может, какая-либо еще?
– Может быть, Луна? В каждой стране миллионы своих проблем. И мой герой – бездомный по жизни и никогда не найдет страну, которая его устроит. Так и должно быть – он всё время в движении. И это – очень по-еврейски! Если сионизм превращает евреев в израильтян, то мой герой проделал обратный путь: он вновь становится евреем – ведь у еврея нет государства. Он все время в пути – странствующий еврей. Однако люди, которые не принадлежат ни к какому месту, зачастую очень несчастны.

Поэтому в конце фильма ваш герой утыкается в «закрытую дверь»?
– Да, но я бы не назвал такой конец пессимистическим. Герой в финале не падает обессиленный на пол, а продолжает биться в закрытую дверь! Всегда по жизни лучше быть в движении, чем в депрессии.

Вообще, уровень израильских фильмов и сериалов резко вырос в последние годы. С чем это связано?
– Израильское кино очень сильное с повествовательной точки зрения, так как Израиль сам по себе – это лихая драма. Государство народа, который был почти уничтожен. Израиль – это место, где общественное и личное постоянно перемешиваются, и рай для рассказчика. Поэтому мы видим экранизацию множества интересных историй.

О чем будет ваш следующий фильм?
– Я только что закончил работу над сценарием. Сюжет там разворачивается в израильской пустыне. Это история о странной встрече мужчины и женщины в тонущем государстве.

В каком смысле тонущем?
– Со всех точек зрения. В первую очередь – с интеллектуальной, мыслительной. В Израиле идут очень тяжелые и пугающие процессы, но для кинорежиссера это прекрасно. Это возможность стоять на холме и смотреть, как долина уничтожается в огне.

Вы думаете, пустыня – лучшее место, чтобы спастись?
– Для меня пустыня – скорее мифологическое место. Там начался мир, возникло человечество, и там, похоже, оно и закончит свое существование.

Почему вы считаете, что государство деградирует?
– Потому что идёт вульгаризация общества. Когда государство ненавидит сложные, глубокие и комплексные вещи, оно неизбежно деградирует. И даже не то чтобы ненавидит, а просто неспособно к ним.

Что скажете о результатах израильских выборов?
– Уходит чувствительность и чуткость, тонкость и сложность. Уходит всё, что не служит силе.

Однако вульгаризация – это проблема не только Израиля. Схожие процессы идут везде в мире.
– Это не только израильская проблема. Государства тонут в грубости и насилии. Это происходит во многих местах в мире, в том числе и здесь, где мы сегодня встречаемся. Да и в США происходит то же самое. Возможно, именно поэтому выйдет американский ремейк моей «Воспитательницы», сюжет которой о государстве, ненавидящем поэтов. Похоже, возникает мир, в котором нет места поэтам.

Происходящее в политике – просто максимально точное отражение общественных процессов. Ничего тут не поделаешь – общество больно изнутри и это тяжелый случай. Вам это должно быть знакомо, как и мне – вы ведь живете в России, которая «болеет» одними и теми же проблемами сотни лет, как бы ни менялась власть.

Знаете, в «Синонимах» мой герой хватает за горло своего оппонента – музыканта из оркестра и кричит: «Ты хочешь воевать за свою музыку – так давай!» Это странно, когда воюют из-за музыки. Но еще хуже, когда воевать вообще уже не за что.