Почему лучше всех в наркотиках в России разбираются генералы полиции, а пациенты умирают без обезболивающих, в эксклюзивном интервью Jewish.ru рассказал поэт и наркоэксперт Александр Дельфинов.

Дело Голунова возбудило интерес к российской наркополитике. Что у нас с ней не так?
– Российская наркополитика предполагает жесткую нетерпимость к наркопотреблению и даже запрет на разговоры об этом. Статья о пропаганде наркотиков фактически перекрывает возможность публичного разговора на эту тему. Вероятно, власти боятся, что после разговора люди могут захотеть попробовать наркотики.

Власти не прислушиваются к экспертам и наркологам, предлагающим менять законодательство. Зато прислушиваются к экспертам в рясах и с кадилами и к людям в погонах. И получается, что лучше всех в наркотиках разбирается у нас генерал полиции. В результате считается, что лучший способ лечения – это посадить наркозависимого в тюрьму. Это абсолютно извращенная логика. Но я действительно слышал такое и от родителей: «Вот он сел – и слава Б-гу».

Генералу полиции, кстати, чисто по-человечески, может, и не плевать на людей, передозировки, несчастных родственников, но ему важней хорошая отчетность. Не говоря уже о том, что бывают коррумпированные генералы, которые крышуют наркотрафик.

И что, наркопросвещение переломит эту ситуацию?
– Наркопросвещение позволит разобраться, что происходит с наркотиками, как они воздействуют, какие риски рождают и как с ними справляться. Закрытость же этой темы порождает наркофобию – страх разговора о наркотиках. И загоняет все эти проблемы гораздо глубже. При этом человек, который 13 лет «торчал», а потом перестал и стал социальным работником, будет очень ценным источником опыта для, к примеру, немецкой аудитории, но в России считается, что разговаривать с таким человеком не о чем.

У тебя есть дочь. Как ты с ней разговариваешь об этом?
– Она пока особо не интересуется, но у меня есть опыт разговора с подростками на эту тему. Обычно предельно нейтральным тоном я сообщаю известные научные факты. Какие психоактивные вещества бывают, как они действуют и какие проблемы могут вызвать при употреблении. Важно, чтобы подростки узнавали об этом от взрослых и получали правдивую информацию. Если я рассказываю о тех опасностях, которые есть, не скрывая причин, по которым люди их употребляют, то это рождает у человека возможность ответственного поведения.

Российские реабилитационные клиники действительно способны кого-то вылечить?
– У нас было несколько всплесков наркопотребления – в разное время и в различных частях страны. Самый известный всплеск – это героиновая волна 90-х. Советская наркология сильно отличалась от того, что в мире принято называть лечением медициной зависимости, потому что она базировалась на репрессивной советской психиатрии. А та на протяжении многих лет использовалась в карательных целях. И российская наркология имеет сильный отблеск той репрессивной психиатрии.
Методики очень устарели, и это системная проблема. Большое количество людей с проблемным наркопотреблением не знает, куда пойти лечиться. Шли в наркологию, а попадали в больницу, где им просто проводили детоксикацию – снимали ломку, проще говоря. Но сняв ломку, проблемы не решить, поскольку корни зависимостей связаны с глубокими внутренними проблемами.

Потом в России стали появляться частные реабилитационные центры. Некоторые были, по сути, просто преступными организациями, которые обманывали и пациентов, и их родственников под предлогом: «Иначе не спасти». Пациенты в них, случалось, погибали. Государственных реабилитационных центров при этом до недавнего времени было всего три – на всю страну! Но недавно открылся крупный государственный реабилитационный центр в Екатеринбурге «Урал без наркотиков». Сейчас в клиниках предлагают детокс и что-то типа 12-шаговой программы – не самая плохая, но недостаточная методика. Впрочем, надо понимать, что ни в одной стране мира не придумали какого-то универсального решения.

Однако ведь есть страны, где статистика лучше. К примеру, израильскую наркополитику принято считать одной из самых прогрессивных в мире.
– В Израиле наркополитика строится на совершенно иных принципах, нежели в России. Во-первых, там применяется заместительная терапия опиоидной зависимости. В России такая терапия нелегальна, и я знаю людей, которые именно по этой причине переселились в Израиль. Во-вторых, в Израиле применяется медицинский каннабис. Более того, Израиль – пионер в этой области, ведь именно там в 1964 году химик Рафаэль Мешулам из Еврейского университета в Иерусалиме впервые выделил и описал один из основных психоактивных компонентов конопли – тетрагидроканнабинол.

В каком-то смысле вся современная история медицинского каннабиса началась в лаборатории Мешулама. Хотя получить рецепт на медицинский каннабис не так-то просто, всё же в Израиле это возможно, а в России – непредставимо. И уж конечно, нельзя себе вообразить, чтобы страдающий от сильных болей пациент в израильской клинике не мог получить обезболивающие. Вот и получается, что хотя в целом политика Израиля в отношении нелегальных психоактивных веществ довольно консервативна, она гораздо более гуманна и научна, нежели в России.

Проблема обезболивания действительно очень актуальна в России, тем более что врачи и ветеринары находятся всё время в зоне риска и могут сесть в тюрьму за распространение наркотиков.
– Вот вам недавний пример из Калининграда: молодой человек во время занятий спортом получил травму спины и, как следствие, чудовищный продолжительный болевой синдром. Ему был прописан трамадол, который только его и спасал, но потом врач отказался выписывать новый рецепт. Когда кончились таблетки, парень терпел какое-то время адскую боль, а потом покончил с собой. Эта «недообезболенность», когда врачи отказываются прописывать пациентам обезболивающие средства, – это тоже результат абсурда в наркополитике. Некоторые из этих историй стали медийными, благодаря чему процедура выдачи рецепта должна упроститься, но ключевая проблема никуда не делась. В центре внимания должна быть судьба человека, а не интересы генерала полиции.

Фотографии:
на открытие – Константин Рубахин, остальные – из архива интервьюируемого.