Писатель и заведующий кафедрой ивритской и сравнительной литературы Хайфского университета профессор Денис Соболев в эксклюзивном интервью Jewish.ru рассказал, как спал на найденном на помойке матрасе и писал роман про Иерусалим на фоне взрывающихся автобусов.

Вы переехали в Израиль в 1991 году, когда вам было 20 лет. Какие жизненные обстоятельства способствовали переезду и что оказалось самым трудным?
– Еще в Ленинграде я был вовлечен в еврейскую жизнь: участвовал в этнографических экспедициях по бывшей черте оседлости, посещал ленинградскую синагогу, где было хорошее собрание книг. В 14 лет я попросил, чтобы мне бесплатно присылали еврейскую литературу из Израиля. Иногда ею оказывалась пропагандистская белиберда, но были и классические труды – например, книга «Кузари» религиозного мыслителя и философа Иегуды Галеви. Приехав в Израиль, я просил продолжать посылать мне книги на новый адрес, но это не сработало: видимо, решили, что уже находясь в стране, я должен за них платить.

Однако денег не было. Это и было главной трудностью. Временами не на что было даже купить еды. Первый свой матрас я нашел на помойке и год на нем спал. Первую мебель нашел там же, отциклевал и покрыл лаком. Тем, кто приехал с семьями вроде бы было легче. Я поначалу приехал один. В Питере я получал повышенную стипендию и жил дома. Если мне хотелось побольше денег, я переводил с английского техническую документацию к хлынувшей в Россию электронике. За день я мог заработать месячную зарплату младшего научного сотрудника. В Израиле же мне пришлось грузить арбузы на 35-градусной жаре, красить шерсть и заниматься черт знает чем еще.

Все это продолжалось недолго, поэтому мой эмигрантский опыт нельзя назвать типичным. Иврит, хоть и плохо, я знал еще до алии, поэтому не ходил в ульпан. При открытии счета в банке я получил в подарок ивритский словарь. Вскоре я его выучил, каждый вечер сидя на берегу возле заброшенной и разгромленной части Яффо, в которой тогда жил. Не самое умное решение, но это помогло мне расширить словарный запас до пяти тысяч слов, примерно. В 1992 году я поступил в Еврейский университет в Иерусалиме и начал получать стипендию. Я попал на одну из самых престижных междисциплинарных программ, которая тогда существовала в Израиле. Отбор был многоступенчатым и сложным. В своем потоке я оказался единственным эмигрантом.

После этого вы перебрались в Иерусалим. Сколько вы там прожили?
– Больше десяти лет. В 1999 году я начал преподавать литературу и общую теорию культуры в Хайфском университете, но все равно периодически продолжал жить в Иерусалиме.

Ваш роман «Иерусалим», вошедший в 2006 году в «короткий список» премии Русский Букер, написан в эти годы? Насколько события, происходившие в это время – например, вторая интифада, влияли на ткань романа?
– Роман написан в самом конце 1990-х – первой половине 2000-х, по большей части, когда я уже работал в Хайфе. Действительно, создание книги частично совпало со временем второй интифады. Взрывались автобусы. Машины у меня не было, и садясь в общественный транспорт, я не знал наверняка, выйду ли из него. В то время на слуху было много теорий: что лучше – сесть в автобусе поближе к водителю или в самый конец? Считалось, что террористы обычно проходят в конец салона, чтобы убить больше молодежи. Из этого складывались дискуссии: что лучше – погибнуть на месте или остаться искалеченным на всю жизнь? Те, кто предпочитали первое, обычно садились сзади. Вторые искали место рядом с водителем. Все эти разговоры велись. Но в книге их нет. Потому что я пытался писать не столько об Иерусалиме, сколько о цивилизационном сломе на стыке двух тысячелетий, о существовании человека в ситуации утраты тех онтологических и смысловых оснований, которые еще недавно казались незыблемыми. В этом смысле меня интересовал скорее не земной Иерусалим, а небесный. Небесный Иерусалим как часть базисной онтологии человеческой жизни.

Откуда рождалось ощущение этого слома времен?
– Оно носилось в воздухе, проявлялось в поведении людей, было в книгах, которые мы изучали в университете. Наличие политического кризиса при взрывающихся автобусах не вызывало сомнений, но не менее очевидным казался и кризис понимания человеком самого себя, своего существования в мире. Ситуация, как мне казалось, требовала осмысления в реальном времени. Хотелось начать говорить об этом прямо сейчас, попытаться продумать с разных точек зрения.

Во многом поэтому в «Иерусалиме», как и в других моих художественных текстах, присутствуют недостоверные повествователи. Они видят мир искаженно. Возможность сопоставить между собой несколько разных искаженных точек зрения позволяет читателю взглянуть на мир вокруг более критично. Мне было очень важно, чтобы читатель не просто идентифицировал себя с рассказчиками, а чтобы эти рассказчики притягивали и отталкивали его, заставляли занять собственную позицию. Когда роман напечатали, мне было приятно слышать от некоторых людей, что, прочитав мою книгу, они начали по-другому видеть мир. В такие моменты я чувствовал, что своей цели добился.

В 2016 году вышла ваша книга «Легенды горы Кармель: Четырнадцать историй о любви и времени». В ней центром повествования стала Хайфа – что этот город для вас?
– Я очень люблю Хайфу. Это город, в котором хочется жить. Все-таки в Иерусалиме человеческая атмосфера не самая легкая. Хайфа представляется мне исключением из обычного израильского порядка вещей: в ней практически нет межэтнических столкновений. За 20 лет преподавания я ни разу не сталкивался с конфликтом на этнической почве. Если весь Израиль будет выглядеть, как Хайфа, в смысле умения договариваться, то большинство политических проблем в нашей стране, наверное, можно будет считать разрешенными.

Ваши книги насквозь пропитаны иудейскими, христианскими и мусульманскими мифами, историями, сказаниями. Ваш взгляд неотрывно устремлен в прошлое из-за скуки настоящего?
– Почти все легенды попросту выдуманы мной. Конечно, я мог пойти в огромный архив еврейской народной литературы Хайфского университета и воспользоваться уже существующими материалами, но я этого не сделал, потому что писал именно роман. Другое дело, что с тех пор некоторые из придуманных мною легенд стали частью городского фольклора, гиды их рассказывают, как настоящие истории. Приятно знать, что твои мифы стали частью жизни города. Но я обращался к легендам не из-за того, что настоящее неинтересно. Просто о настоящем невозможно рассказать, не говоря о вымышленном, мифическом. Мы живем в воображаемом пространстве ничуть не в меньшей степени, а может, и в большей, чем в материальном. Мне было важно понять, как работают человеческое воображение и историческое сознание. Видимо, у меня получилось, так как впоследствии мои читатели обнаружили, что некоторые из придуманных мною легенд действительно существуют, но я об этом ничего не знал.

Почему еврейская история, культура и традиция до сих пор оказывают мощное влияние на современную израильскую литературу, будто не отпуская ее от себя?
– Уже в Танахе есть литературные элементы. В этом смысле мы имеем дело с трехтысячелетней еврейской литературной традицией. Не обращаться к этой сложной, богатой и невероятно интересной культуре было бы очень странно. Это как находясь в Москве, никогда не выезжать за МКАД, зная, что за ним – тысячи километров красивых и удивительных мест. Также и современная израильская литература. Ее частая обращенность в прошлое – не стремление к архаичности и не уход от настоящего, а скорее естественное желание использовать огромный культурный багаж, укорененный во времени и пространстве.

Израиль едва виден на карте, но география еврейской литературы охватывает большую часть мира. Еврейская цивилизация занимает гигантские территории, не сопоставимые с существующими границами Государства Израиль. Сузить фокус видения до рубежей маленькой территории сейчас было бы очень обидно, да и разрушительно.