Ольга Павлова работает в реанимации для коронавирусных больных при крупнейшей израильской больнице «Шиба». В интервью Jewish.ru она рассказала, кому в условиях пандемии понадобился военный бункер, как помогают умирающим и почему медикам страшно, но интересно.

Вы – реанимационная медсестра. Это в Израиле отдельная специализация?
– Не каждый человек может работать в реанимации, где все больные находятся в крайне нестабильном состоянии и могут умереть прямо у вас на глазах. Конечно же, у нас есть четкие протоколы действий, но не всякая медсестра и не всякий врач обладают таким складом характера, который позволяет моментально принять решение и вовремя начать реанимационные действия. Нужно уметь видеть, реагировать и брать на себя ответственность без промедления. Изначально в Казахстане, куда мы с родителями переехали из Алтайского края, я просто закончила медучилище, но потом 15 лет проработала в реанимационном отделении военного госпиталя в Байконуре. А вот когда я в 1999 году репатриировалась в Израиль и получила высшее образование, я уже долго училась именно для приобретения специализации «реанимационная медсестра».

Чем еще медицинская система в Израиле отличается от стран бывшего СССР?
– У нас медсестры не подчиняются врачам напрямую. Врачи и медицинский персонал – это две параллельные структуры, которые, конечно же, постоянно взаимодействуют друг с другом, но работают независимо. В Израиле полномочия медсестер и медбратьев значительно выше. Мы полностью отвечаем за уход за больными и их реабилитацию и можем даже оспорить назначенное врачом лечение, так как гораздо больше времени проводим с пациентами и знаем их состояние, в том числе психологическое, значительно лучше. Врачи в Израиле очень ценят эту экспертизу медсестер и всегда прислушиваются к нашему мнению. Кроме того, мы независимы от врачей в административном и профессиональном плане. Здесь немыслима ситуация, которая случилась со мной в госпитале Байконура. Тогда старшая медсестра реанимационного отделения ушла на пенсию, и я претендовала на ее место, но начальник реанимации сказал: «Пока я здесь главный, еврейка не будет старшей медсестрой». Здесь такое невозможно не потому, что мы все евреи, а потому что у медсестер свое начальство, свой профсоюз и полная свобода выбора профессионального развития.

Пойти работать в «коронное» отделение – это был ваш выбор?
– Как только в Израиле появились первые зараженные, 15 человек, прибывших из Японии, стало понятно, что кто-то должен за ними ухаживать. Тогда развернули первое «корона-отделение» на 30 коек и старались как можно меньше контактировать. Вначале, конечно, не думали, что будет так много инфицированных и отделение придется расширять. Первых медсестер для работы с «коронавирусными» набирали только среди молодых и бессемейных, чтобы были готовы работать по протоколам военного положения – например, у нас сейчас смены по 12 часов, а не по восемь, как в «мирное» время. Я вызвалась сама, потому что понимала, что мой опыт и склад характера будут полезны не только больным, но и коллегам.

Не страшно было?
– Страшно, конечно. Этот вирус – не просто грипп, как многие говорят. От «короны», как и от любого другого вируса, лечения не существует, к тому же этот вирус новый и неизученный, неизвестно, как он будет вести себя в дальнейшем, так что медиков все это тоже пугает. Мы же люди, мы тоже боимся!

Как в итоге развивалась ситуация у вас в больнице?
– Скоро стало ясно, что нужен отдельный приемный покой для больных с симптомами «короны». В итоге сделали «полевой госпиталь» – отдельно стоящую палатку снаружи больницы, чтобы не инфицировать само здание. Невозможно обеспечить стопроцентную стерильность, но снизить риск заражения на 90 процентов – вполне реально. Затем пришлось развернуть два дополнительных «коронных» терапевтических отделения, ведь у людей одновременно с COVID-19 могут развиваться и другие заболевания либо же возникать осложнения. Потом стало очевидно, что больные с «короной» могут очень быстро стать из «легких» – «критичными», потому что это заболевание стремительно прогрессирует. Раз – и больным уже требуются аппараты искусственного дыхания и экстракорпоральной мембранной оксигенации, то есть насыщения крови кислородом. Для этого сделали специализированное реанимационное отделение, в котором я и работаю уже месяц. Наша специальная «корона-реанимация» была развернута всего за 48 часов тоже вне больничного здания, на территории подземной парковки. Конечно, это не простая парковка, туда подведены все необходимые коммуникации: она была разработана десять лет назад на случай войны, если бы понадобилась срочная эвакуация отделений. Туда спустили все оборудование, организовали стерильное помещение и чистую комнату для персонала. Потом уже перевели больных.

Как проходит рабочий день? Какие средства защиты используются?
– Для уменьшения риска заражения коллектив медсестер разделили на три группы, которые не пересекаются между собой. По протоколу реанимационная медсестра может ухаживать за двумя, а иногда даже только за одним больным. У нас в смену одновременно работают по 23-24 человека, но мы не заходим в отделение все вместе. Смена делится на четыре блока по три часа: три часа внутри, три часа снаружи. Для входа в отделение мы одеваемся в специальной чистой комнате, где оставляем все личные вещи, включая телефоны. Костюм состоит из специального комбинезона, который не пропускает ничего – ни воду, ни воздух. Надеваем мы его поверх формы. На голове – специальная хирургическая шапочка, на лице – маска, которая обычно используется при работе с туберкулезными больными, она так плотно прилегает, что вмятины на лице остаются еще на несколько часов после снятия. На ногах – непроницаемые бахилы, на руках – перчатки, на лице – защитный прозрачный шлем или очки.

Жарко?
– Тяжело, честно говорю. Когда через три часа работы выходишь, то ты весь мокрый, волосы, как пакля, все течет – конечно, никакой косметики. Сначала несешься в туалет, а потом залпом выпиваешь пол-литра воды и понимаешь, что этого мало. Но как бы ни хотелось побыстрее снять защиту, мы это делаем строго по протоколу, чтобы нигде не дотронуться до открытых зон.

Какие мысли от такой работы изо дня в день?
– Бывает, что накрывает, начинаю искать в себе симптомы «короны», это нормально. Но мы – медики – такие странные люди, что знаем о риске, но все равно на него идем, потому что хотим лечить. Ведь люди, которые инфицированы «короной», они же не изгои! Они заслуживают обычного лечения! С другой стороны, работа в нашем отделении – это уникальный опыт. Обычно в Израиле медсестры работают в отделениях согласно специализации. Например, медсестра из отделения неонатологии может и не знать, как обрабатывать раны после хирургической операции: она, конечно, все это когда-то проходила, но в реальной жизни не сталкивается. Буквально вчера одна молодая медсестра сказала мне, как она рада, что согласилась работать в нашем отделении. Она набирается такого опыта, который никогда бы не приобрела в других условиях, и ее знания в конечном итоге в будущем пойдут на благо больных.

Врачи работают в таком же режиме?
– Врачи заходят внутрь отделения как минимум один раз за смену или чаще – по мере необходимости. Большая часть коммуникаций происходит через камеры: врачи видят нас и по рации передают назначения. Чтобы они в нас не путались, так как защитные костюмы у всех одинаковые, у нас есть наклейки с именами на халатах. Еще есть робот-врач, мы шутим, что он у нас вечно под ногами вертится и мешает. Он может по указанию врача подъехать к пациенту, навести камеру на приборы, снять показания и так далее. Кстати, по такому же принципу организовано общение с семьями.

У ваших больных в реанимации все-таки остается связь с родственниками?
– В Израиле, в отличие от России и стран СНГ, общению с семьей и психологическому климату вокруг больного уделяется огромное внимание. Несмотря на то, что все больные находятся в медикаментозной коме, потому что они все подключены к аппаратам, а невозможно с трубкой в гортани лежать спокойно, мы делаем все, чтобы была обеспечена связь с родственниками. Во-первых, за нашим отделением закреплен психолог и социальный работник. Лечащий врач или социальный работник каждый день звонит семьям больных, которые находятся в реанимации или в отделении интенсивной терапии. Рассказывают о состоянии больного, о том, что было сделано, какие будут назначения. Внутри отделения у нас также есть специальный телефон с программой WhatsApp для видеосвязи. Иногда врач просит нас подготовить больного для видеозвонка, и мы звоним родственникам, показываем его или ее, иногда оставляем телефон у изголовья, чтобы у людей была возможность рассказать что-то близкому человеку, спеть песню или прочитать молитву.

Вы думаете, они слышат?
– Когда меня об этом спрашивают, я всегда отвечаю – «да». Моя дипломная работа была посвящена именно этой теме, хотя до сих пор никто из нас не может сказать, что же чувствует больной в коме. Исследования во всем мире показали, например, что от звуков любимой музыки или голосов дорогих людей у пациентов повышается давление и улучшается насыщение крови кислородом. Но мы точно знаем, как это семьям, насколько им становится легче, когда они могут что-то сделать для близкого человека.

К сожалению, не все выздоравливают. Есть ли у родственников возможность попрощаться?
– Насколько я знаю, мы – единственное отделение, которое обеспечивает такую возможность семьям. Когда становится понятно, что дальнейшие реанимационные мероприятия не приведут к переменам в состоянии, мы предлагаем родственникам приехать и попрощаться. Они заходят в отделение в таких же защитных костюмах вместе с врачом или медсестрой и социальным работником. Это очень важно для семьи, хотя не все соглашаются. И я их понимаю.

Как персонал справляется со стрессом?
– По-разному! Первые две недели с нами работала психолог – она просто ходила и слушала, о чем говорят в отделении. В результате выяснилось, что больше всего нам не хватает возможности заниматься спортом, у нас же у всех «работа-дом», а все общественные места в Израиле сейчас закрыты. Тогда руководство больницы организовало для нас прямо тут, в чистой зоне, небольшой тренажерный зал, сделали комнату отдыха с диванами и телевизорами, поставили туда даже игровой аппарат со стрелялками. А иногда – на ночных сменах, когда становится немного поспокойнее, мы включаем музыку и танцуем. Но самое главное для нас – это поддержка близких людей. Раньше я проводила все свободное время на природе, ходила в походы, и недавно в шутку пожаловалась в соцсетях, что мне ни разу не удавалось попробовать жареной картошки, которую очень вкусно готовил на костре один из походных товарищей. И тут в один из дней он сюрпризом передал нам в отделение целый казан с вкуснейшей, жареной в маслице картошечкой! И даже все эти флешмобы – когда израильтяне в определенное время выходили на балконы и аплодировали всем медикам, которые борются с «короной» – это все очень нас поддерживает эмоционально.