Режиссера Илью Хржановского, получившего всемирную известность после скандального фильма «Дау», теперь обвиняют чуть ли не в пытках детей. В эксклюзивном интервью Jewish.ru он объяснил, почему против него возбудили уголовные дела, а также признался, продавал ли он душу дьяволу.

Премьера «Дау» в сети похожа на выстрел в голову. А на Украине, посмотрев кадры с «пытками над младенцами», на вас завели сразу два уголовных дела. Не боитесь сесть?
– Мне непонятно, почему именно на Украине картина встретила такое резкое неприятие и как сцена из игрового кино вызывает такой тип реакции. Это дискредитация меня и моих коллег. В результате мы имеем уголовное дело, возбуждённое по кадрам из художественного фильма – это просто дикость какая-то! Но главное – это вводит в заблуждение многих порядочных людей: сердобольных и сочувствующих. Их взяли и поставили в положение, в котором уже оказывались не раз приличные люди во времена СССР – те, кто повторял: «Я Пастернака не читал, но осуждаю».

Скажите, а как вообще младенцы попали на съёмочную площадку?
– Легально, разумеется. В соответствии со всеми правилами. У нас были все разрешения. Снимались дети из детских домов. С каждым ребёнком были ответственные лица: нянечки и опекуны. Должен сказать – снимать детей из детских домов на порядок сложнее, чем из частных семей, поскольку это в разы больше документов и согласований, ответственности перед людьми, организациями и государством. Об этом, кстати, мои обвинители не пишут.

Вы работали над «Дау» в общей сложности 13 лет. За это время смысл проекта как-то изменился для вас?
– Нет. Смысл в том, что зритель может пережить и столкнуться с какими-то вещами, которых в обычной жизни не видит. Как и всякое столкновение с художественным продуктом, оно даёт человеку глубокое внутреннее переживание.

Что делать тем, кого это переживание превратило в инвалида?
– Художественное произведение не может создать душевную инвалидизацию. Её влечет душа человека как таковая, её влекут переживания в реальной жизни. Я не думаю, что книги Достоевского или фильмы Германа способны инвалидизировать человека. Но я верю, что они могут активировать в нём осознание себя, и считаю это важной задачей искусства. Реальная жизнь жестче и беспощаднее любого искусства, и от неё, в отличие от искусства, не спастись. Её нельзя выключить, перемотать или отложить, как книгу. Жизнь случается. С ней приходится иметь дело по полной программе, и надо быть готовым и выстоять. А культура и искусство являются в этом очень важным подспорьем для человека.

На съёмки вы приглашали не актеров, а обычных людей, у которых обнаруживалась склонность к неблаговидным поступкам. Как вы заставили их быть самими собой на съёмочной площадке?
– Мы тщательно выбирали тех, кто будет принимать участие в проекте. Например, Наташа – главная героиня фильма «Дау. Наташа» – каждый день приходила на работу, переодевалась в костюм, шла на грим и отправлялась в другую жизнь, которую она жила эмоционально по полной программе. Потом разгримировывалась, переодевалась в свою одежду и ехала домой. Она жила одновременно две жизни: одну – в институте 40–50-х годов, другую – в современном Харькове. Она развернула огромную и невероятно пронзительную историю и про себя, и про определенный тип личности. Это большой и сложный поступок.

В этом проекте есть все стороны жизни. Света не бывает без тьмы, как не бывает дня без ночи. Кто-то реализовался в проекте в своих худших, а кто-то и в лучших качествах, которых в жизни за собой не замечал. Люди проживают и переживают какие-то вещи, потому что они разрешают себе это делать. Для всех участников это был безусловный поступок.

В какой-то момент вас самого не начало тошнить от искренности ваших героев?
– Это было моей работой и жизнью. Нужно было решать очень много задач: и творческих, и технических, и технологических. Прежде всего, построить на историческом контексте декорацию и поддерживать её на протяжении всех этих лет со всем бесконечным производством реквизита: еды, сигарет и прочего. Надо было отслеживать съемочный процесс, свет и грим – исторически верный и по возрасту точный, потому что жизнь в «Дау» идёт 30 лет и персонажи должны были стареть. Мы были крайне бережны с этим аспектом: движением времени и переходом из одного исторического периода в другой.

Грим, кстати, изобрела Катя Эртель – мой соавтор и сорежиссер в монтаже нескольких фильмов. Ведь каждый раз, подходя к зеркалу, участники видели старого человека – и это огромное психологическое воздействие! Это всё было технологически и творчески сложным путешествием. Я отношусь с огромной любовью и благодарностью ко всем участникам и персонажам за то, что они мужественно в это путешествие отправились.

На парижской премьере ваша группа создала крайне дискомфортные условия и для зрителей: алюминиевые кружки с кипятком невозможно было взять в руки, килька в томате стоила аж 25 евро, а цены на водку скакали в течение всего дня. Зачем все эти сложности?
– В Париже был создан микромир, в который мы бросали зрителя, чтобы он сам решил, в какую сторону ему двигаться. Сдавая телефон, ты оказывался подвластным другим правилам, которые мог исследовать, зная, что ты ими не управляешь. Это была антипотребительская идея, потому что в современной культуре зритель – это потребитель. Он приходит и знает, что должен быть обслужен. Ему должны предъявить фильм за деньги. А всё, что получал пришедший на «Дау» в Париже зритель – это предложение найти собственное место хотя бы на территории этого проекта в условиях всё время мерцающего и меняющегося мира. Там даже в буфете цены всё время менялись, в течение одного дня рюмка водки могла стоить 1 евро, потом 25 евро, потом снова 1 евро. Это же тоже несправедливо, да? Но справедливость – вещь относительная. В этом проекте она с точки зрения потребления была связана с везением. А с точки зрения души и эмоций зависела уже от тебя и твоей восприимчивости.

В прессе вас называли чуть ли не «доктором Менгеле человеческих душ».
– Не очень понимаю, чем я с ним схож.

Может, подходом к человеку как к материалу?
– У меня нет такого подхода. Жизнь – вот материал, частью которого мы все являемся. И дело в том, как мы её воспринимаем, что с ней делаем, готовы ли смотреть жизни и её обстоятельствам в лицо. Я стараюсь это делать, и это довольно сложный опыт. Когда ты говоришь про сложные вещи, к примеру, про чудовищную тоталитарную советскую систему, которая по-прежнему живет в наших душах, то это всегда непростой и подчас очень жёсткий разговор.

Тогда, вероятно, не стоит удивляться, что жёсткий разговор вызвал такую болезненную ответную реакцию, в том числе и уголовные дела на Украине? Ведь и в Европе на вас ополчилась пресса, а в России вас и вовсе обвинили в распространении порнографии.
– Одни – ополчились, другие – поддержали. К примеру, фильмы проекта «Дау» входят в топ-20 фильмов года, по мнению газеты The Guardian. Пресса высказывала своё мнение относительно творческого проекта и его организации. И критики могут говорить что угодно. Но Украина для меня – не чужая страна. Я люблю её, и мне жаль, что потом этим людям, которые бездоказательно обвиняют меня, будет стыдно – тем, во всяком случае, у кого есть совесть. То, что люди, не разбираясь, верят во всякую белиберду, показывает, как функционируют тоталитарные механизмы, как возникает ненависть.

Как, кстати, эти уголовные дела повлияли на проект создания мемориального центра в Бабьем Яру, художественным руководителем которого вы с недавнего времени стали?
– Ужасно, конечно, что грязная заказная кампания против меня дискредитирует мемориальный центр и ставит в трудное положение многих достойных людей, которые, поверив клевете, начинают бороться с общественным проектом «Бабий Яр».

Как вы себе представляете концепцию этого мемориального центра?
– Мы помним, что перед войной каждая четвёртая семья в Киеве была еврейской. И вдруг эта огромная часть мира была уничтожена – и будущее всего этого города, да и всей страны поменялось. Мы не знаем, в каком мире мы бы жили, если бы все эти люди остались живы. Для меня важно создать в «Бабьем Яру» такое эмоциональное место, где можно будет что-то почувствовать и про этот потерянный мир, и про самого себя. Задуматься, как рождаются, происходят и переживаются трагедии. Вот это «проживание» – самый важный аспект. Ведь можно прийти в музей и, несмотря на все цифры и факты, ничего не почувствовать. Поэтому, как мне кажется, в «Бабий Яр» и пригласили именно меня, а не классического музейного деятеля. Нужно создать такое пространство, в котором бы человек понимал, что вещи – происходящие, происходившие и могущие происходить – это не абстрактные вещи. Близость и возможность мгновенного повторения ада нужно всегда осознавать.

Эта история вовсе не так далека от нас сегодняшних, и к ней причастны намного больше людей, чем может показаться. Ещё до карантина мы проводили уборку в Бабьем Яру и находили черепа и кости – они просто валяются там везде.

Очень важная задача – связать прошлое с настоящим, осознать их связанность. «Бабий Яр» ведь был абсолютно неактуальной темой еще несколько месяцев назад. Инициатива о переименовании станции «Дорогожичи» даже встретила неприятие. «Что же, мы будем жить на “Бабьем Яру” что ли? Есть шаурму и пить пиво на станции метро “Бабий Яр”?» – удивлялись местные жители. Да, но вы и так живете в Бабьем Яру! Выход из метро всего в нескольких десятках метров от мест расстрелов. Как осознать собственное прошлое и не бояться его? Превратить место забвения в место памяти!

На данный момент больше всего боятся, что проект «Бабий Яр» станет продолжением вашего проекта «Дау».
– «Дау» – это частный художественный проект, он связан с творческими фантазиями и смыслами: придуманными и порожденными. А «Бабий Яр» – это история, и с ней нужно обращаться предельно бережно. Для меня этот проект – не авторский. Я отвечаю за создание выразительного пространства и языка, который передал бы сухие факты истории, в том числе используя современные технологические решения. Каждый из нас, живущий в XXI веке, в отличие от людей прошлого, уже слышал свой собственный голос и видел самого себя на видео, но часто мы по-прежнему не в состоянии разглядеть другого человека. Чтобы полюбить другого, его нужно увидеть. Моя задача – показать это.

Люди не любят, когда их показывают. Ждёте новых проклятий в свой адрес?
– Люди возмущаются по поводу разных произведений, а потом эти произведения становятся частью истории. Возмущались Пазолини, тыкали зонтиком в произведения импрессионистов, ломали скульптуры. Это связано с реакциями общества, но вместе с тем реакция – это еще и возможность что-то почувствовать. При этом я понимаю, что уважение к памяти жертв Холокоста и их потомков находится для меня на первом месте.

Илья Андреевич, за сколько вы продали душу дьяволу?
– Меня, как и мою душу, нельзя продать или купить. Как говорит про себя один из персонажей проекта «Дау» Анатолий Александрович Крупица: «Я вещь музейная. Я не продаюсь».