Руководитель галереи «Измайлово» Марыся Злобек в интервью Jewish.ru рассказала, как семье удалось выжить во время репрессий и кому нужна культура в спальных районах.

Вы руководите галереей «Измайлово». В чём заключается ваша работа?
– В Москве много таких районных галерей, как наша. Долгое время они существовали сами по себе, а с 2013 года Департамент культуры начал их объединять под идеей «искусство рядом». Чтобы в спальных районах, где люди к актуальному искусству не привыкли, появились места, где они к нему – качественному, современному – получили доступ. Это была довольно смелая идея. Люди её не то чтоб приняли. К нам же ходят не те, кто нацеленно идут в большие музеи «окультуриться». Мы от своего посетителя слышим: «Я тут живу всю жизнь, вот решил зайти». Есть аудитория, которая знает, чего хочет, а есть другая, которая колеблется. Как в политтехнологиях, мы много работаем с «плавающим электоратом».

Вот и лавировали мы все эти годы – сейчас уже гораздо менее радикальны, чем были в начале. Уже знаем аудиторию, понимаем, что многие вещи, которые нравятся нам самим, могут вызвать у нее резкое отторжение. Конкретно наше ведущее направление – живопись. Плюсом к ней может быть все что угодно: видеоарт, инсталляции. Но живопись – хорошо: если это базовая часть проекта, люди найдут что-то для себя. Без неё многие отказываются воспринимать выставку. Мы много экспериментировали на эту тему.

Напоминает культурную партизанщину.
– Мы часто выставляем не то, что большинство людей хотело бы видеть. Многим хочется условных пейзажей с розовым небом, выходящих из воды коней с развевающимися гривами. Мы часто слышим: «вот раньше были художники, а это что?», «почему вы выставляете такое депрессивное искусство?» или «я вообще классику люблю». Начинаешь что-то отвечать, нащупывать. Люди редко бывают открыты новому, но иногда вдруг попадаешь в какое-то мягкое место, человек сначала пожимает плечами, потом ещё смотрит и в итоге говорит: «Ну, все-таки что-то в этом есть!»

Но все равно многие, не вникая в суть, выбирают критерием «мастеровитость». Если видят, что на работу потребовалось много времени, говорят: «Может, и ничего». Но это не критерий искусства. Можно очень долго делать полную ерунду. Искусство должно трогать – для меня это единственный критерий. Как не искусствовед, работающий с искусством, могу себе позволить роскошь быть субъективной. Всех людей я призываю: не нужно заставлять себя специально любить что-то такое в искусстве, если само не любится, жизнь и так сложная. Пусть искусство останется зоной чистого эмоционального переживания. Работает в вашем случае или нет – вот вся правда о произведении.

Одна из ваших будущих экспозиций тянет на целое представление: стихи сначала переводятся с одного языка на другой, а потом ложатся на живопись.
– Это проект Насти Каменской. Была уже одна ее выставка – «Самое главное»: это были фигурки, слепленные слабовидящими и незрячими людьми. Она попросила их проиллюстрировать абстрактные понятия: любовь, дружба, предательство. Результат получился интересный. Выставка «Человек в переводе» была задумана как параллельная часть программы фестиваля польских фильмов «Висла». Там живопись, арт-объекты и видеоарт – действительно целое представление. Я даже воспользовалась служебным положением и привлекла свою сестру Александру – она поэт, переводчик и любит польскую поэзию.

У вашей семьи вообще эталонная история еврейских интеллигентов в СССР: музыканты, художники, политзаключённые. Простые люди были?
– Моя бабушка была актрисой, но когда родилась моя мама, ей пришлось бросить театр и пойти работать в ясли. С тех пор она работала с детьми. Это была огромная жертва. Я только когда выросла, поняла многие вещи про нее и ее характер, который в 16 лет был основательно поломан тюрьмой. Мой прадедушка – её отец – был объявлен японским шпионом. Простой мужик из еврейского местечка под Новозыбковом, который страшно увлекся революционными идеями и отправился на Китайско-Восточную железную дорогу. Когда их начали хватать и сажать как шпионов, он не избежал этой участи. Как, собственно, и прабабка, и моя бабушка, и ее младший брат. Позже им повезло, насколько это можно назвать везением, они попали в это окно 1939 года, когда многих выпускали. Бабушка после этого даже поступила в театральный институт. Жаль, пришлось бросить театр.

Прадед был реабилитирован?
– Он был пламенным коммунистом, остался таковым и после освобождения – в его случае таки разобрались, как он считал. Оплакивал смерть Сталина. Есть семейная байка, как он вернулся со знаменитых похорон вождя. Он был очень красивый, статный, черная борода, огромные глаза, такой весь – ух! Пришел и трагически молвил: «Мария, я не мог смотреть. Слезы застилали мне глаза». Прабабушка скептически глянула на него, легонько дала рукой по лбу и сказала: «Оставь, пожалуйста, не морочь мне голову».

Портрет другого вашего прадеда, бродячего музыканта Наума Рейнгбальда, вообще висит в Третьяковке.
– Наум – дядя моего прадеда, да еще и не родной. Его сестра, великая Берта Рейнгбальд, преподавала Эмилю Гилельсу, Оскару Фельцману и Исидору Заку. Об этом много написано. О Науме я тоже с детства слышала, встретиться в Третьяковке было приятно. Его жизнь сложилась трагически. Он довольно рано и печально умер. Уж не знаю, почему, но я тоже воображаю, что в какой-то момент помру под забором. Забор может быть и виртуальным, и у меня, в отличие от Наума, есть выбор.

Кто был главным человеком в вашем детстве?
– Я к маме была привязана и остаюсь. В детстве таким человеком ещё был дедушка. Я на него очень похожа – внешне просто одно лицо. Он долго работал в ТЮЗе режиссером и, когда дежурил на подходящих для ребенка спектаклях, коих было немало, все-таки ТЮЗ, брал меня с собой. В актерском буфете обязательно кто-нибудь говорил: «Ой, боже мой! Это же небольшая копия Иосифа Львовича». По секрету он меня таскал во всякие места, куда мама с бабушкой не разрешали – в шашлычную «Риони» на Арбате, например. Я еще любила зоопарк, он меня постоянно водил туда. Это вызвало какой-то ярый протест у мамы с бабушкой в итоге: мол, сколько можно?! Однажды мы пришли домой, и бабушка спрашивает: «Опять в зоопарке были?» А дедушка ей: «Мы были в парке Краснопресненского района» – и не погрешил ведь против истины.

Как вы пришли к карьере галериста?
– После университета я занималась всем подряд, была даже помощником садовника, например. Потом довольно долго работала в разных ипостасях с текстами: как автор, редактор и даже как корректор где-то полтора года. Потом я случайно попала в музейную сферу: тоже работать с текстами, но в музее. Это оказался Политехнический музей, где было очень интересно – со многими классными людьми оттуда я продолжаю общаться. Так меня постепенно вынесло туда, где я сейчас, – в маленькую галерею, часть большого объединения. Вот уже три года занимаюсь любимым делом – чувствую себя предельно на своем месте. Первый раз, наверное, в жизни.