Леонид Каганов – популярный фантаст, сценарист и автор песен Васи Обломова. В эксклюзивном интервью Jewish.ru он рассказал, как легко сейчас создать хоть Эболу, хоть холеру и почему лучшие писатели – это врачи.

Радиоэлектроника и программирование, психология и нейропсихология – вы умышленно изучали в университетах столь разные предметы?
– С детства мне нравилась всякая электроника: гаечки, резисторы. В четыре года я ставил арифмометр на кресло и представлял, что это у меня бортовой вычислитель в космическом корабле. После восьмого класса ушел в техникум автоматики и телемеханики. Сейчас это колледж гостиничного дела, но тогда там были хорошие преподаватели по электронике. А потом захотелось чего-то гуманитарного – стал задаваться вопросами о смысле жизни.

Первая специализация на психфаке была «психология религии». Представьте, расцвет 90-х, появилось огромное количество сект. В Советском Союзе-то Б-га не было, поп считался дураком, а тут как хлынуло всё это: «Белое братство», «Аум синрикё», карты Таро, и Кашпировский сюда же. Невозможно было пройти от метро до факультета психологии, чтобы тебя три раза не остановили с вопросом: «Слышали вы что-то про Иисуса?» Интересно было вступать в эти споры.

Как в нейропсихологи записались?
– Для начала я разочаровался в психологии религии. Её читал единственный преподаватель, очень православный. По нему выходило, что психология религии – это когда православные хорошие, а остальные плохие. Каждое занятие он посвящал тому, какие сволочи буддисты, какие подонки иудеи, какие дураки католики. Я-то шел с технической школой, мне хотелось исследований, анкетирования, взаимосвязи выискивать, корреляции считать. Вот я и пошел на кафедру клинической нейропсихологии. Там была энцефалография, серьёзные научные методики – то, чего мне хотелось: науки с цифрами.

У меня планировался интересный диплом. Профессор Чаянов как-то разрабатывал шапочку, которая будила водителя, когда тот начинал засыпать. Я хотел повторить его разработку в виде компактного микрочипа. Но грянул кризис 1998 года, профессор сказал, что ему надо кормить семью, и ушёл из медицины в бизнес. У меня проект посыпался. До сих пор лежит в коробке вот этот недоделанный чип. Я с грустью вынимаю раз в несколько лет, смотрю, кладу обратно в коробку. Рука не поворачивается выбросить – несложившаяся мечта.

В писательской практике накопленные знания как-то помогли?
– Писателю нужны эмоции, что-то общечеловеческое, электроника тут бессильна. Много писателей вышло из медиков, потому что это люди, которые знают жизнь, видели радость, страдания и боль, да и просто хорошо знали жизнь. Неплохие писатели получались из геологов, моряков, военных. Борис Стругацкий был астрономом и работал в обсерватории – от него в книгах было много научных идей. Аркадий был военным переводчиком, поездил по Дальнему Востоку – прекрасный стилист, тонкий знаток человеческих чувств и состояний. Вот это все в совокупности дало нам писателей братьев Стругацких: знание техники и знание жизни.

Как вы занялись литераторством?
– Тоже с детства зрело. Я лет в 12 начинал какие-то фантастические романы в тетрадке записывать, но имел такой плохой почерк, что редактировать рукопись оказывалось невозможно. Когда появился домашний компьютер, я стал свои первые литературные опыты напечатывать. Ну, а активно писать стал уже с появлением интернета, когда тексты стало возможно выкладывать на всеобщее обозрение – оценки получать, отзывы, критику, восторги. Я придумал конференцию литературного творчества «Овес растет» – не хватало литературной среды, хотелось читать коллег, таких же молодых авторов, в этом вариться, обсуждать, перенимать приемы, делиться идеями.

Потом появились сетевые конкурсы. Например, после «Арт-Тенёта» писатель Житинский пригласил финалистов в закрытый онлайн-клуб: там были Коваленин, переводчик Мураками, Дима Быков, Линор Горалик. Оттуда Горчев и огромное количество талантливых авторов, которые варились в своем соку. Каждую неделю обсуждали кого-то одного. Этим всем тактично руководил Житинский – прекрасный писатель и человек. Я познакомился с писателями-фантастами, стал ездить на конвенты, общаться. Книги пошли в сериях фантастики. Это определило мою дальнейшую судьбу, пока все не начало сыпаться по самым разным причинам. Бумажная книга стала умирать, книга вообще как жанр теряла конкурентоспособность. Чтение – непонятная работа. Смотришь на листочек бумаги и пытаешься из этих буковок построить у себя в голове картинку, хотя можно включить сериал, и там уже эта картинка со звуком.

Перебрались в сценаристы в этой связи?
– Да, но и это оказалось неприятной работой. Пишешь за деньги диалоги для неинтересного персонажа в сцене, которая тебя ничем не привлекает. А иногда вкладываешь душу, а сценарий по самым разным причинам не идет в работу. И все твои усилия просто отправляются в корзину. У меня от этой работы остались не очень приятные ощущения. Но была отличная работа в мультипликации – вот это как раз тот самый жанр, в котором мне удалось успешно поучаствовать. Я работал со студиями «Паровоз», «Новатор», были проекты для «Союзмультфильма». Не всё написанное пошло в дело, но из того, что не пригодилось, я потом сделал детские книжки.

Что вы как писатель-фантаст думаете о технологиях будущего?
– Станислав Лем говорил, что наступающая эпоха – эпоха терроризма. Я опасаюсь, что это будет эпоха биотерроризма. И без того незамысловатая для современных учёных технология создания вирусов в дальнейшем будет только упрощаться. Сейчас по многим технологическим направлениям порог вхождения в профессию упал до нуля. И когда это произойдёт с биотехнологиями, нас ждет достаточно проблемная ситуация. В руках у любого злорадного беззаконника может оказаться инструмент по созданию болезнетворных вирусов, чьи коды и последовательности уже сегодня открыто лежат в интернете. Их можно скачать – хоть Эболу, хоть холеру.

Есть предположения, почему до сих пор не происходят ядерные теракты: потому что атомная область очень сложная. И там порог вхождения в профессию не падает. Ядерные технологии все равно остались наукоемкими. Нужна целая отрасль хорошо развитой страны и миллионы высококачественных специалистов, чтобы это все заработало. Биологическая отрасль проще, а масштабы поражения не сравнимы даже с ядерным взрывом. От «испанки» погибло от 50 до 150 миллионов человек, при бомбардировках Хиросимы и Нагасаки – порядка 70 тысяч. Теперь добавьте сюда разницу в затратах на разработку ядерного и биологического оружия, и будущее перестанет выглядеть безоблачно.

Может быть, COVID – это как раз и хорошо, это даст человечеству прививку. Мы очень беспечно жили, понимая, что никаких инфекционных заболеваний по большому счёту нет. Туберкулез и сифилис лечатся, оспа исчезла, чума побеждена, желтой лихорадки не было в Эквадоре с 1924 года. О чем волноваться? А тут мы научились соблюдать гигиену, носить маски, понимать, как это все работает, как мыть продукты с мылом. Возможно, это станет прививкой от более серьёзных болезней, которые нас ожидают в будущем, как бы мы этому ни противились.

Вы делали довольно мрачные прогнозы будущего России еще накануне пандемии. Коронавирус что-то добавил к этой картине?
– Сам по себе коронавирус к российскому будущем имеет не очень большое отношение. Он стал одной из немногих вещей, c которыми в России борются правильно. Проблема у нас с экономическим будущим, с так называемой стабильностью, которая плавно перешла в застой и вернула нас в Советский Союз. А коронавирус – как пришёл, так и уйдёт. Главное, чтобы он ушел без нас.