В интервью Jewish.ru правозащитник Александр Верховский рассказал, можно ли повлиять на Путина, как погиб неонацист Тесак и почему маршировать имеют право все, кому не лень.

Ваш информационно-аналитический центр «Сова» постоянно мониторит действия ультраправых движений в России. Много ли проявлений неонацизма в стране?
– Смотря с чем сравнивать. Десять лет назад в стране было очень много насильственных преступлений против выходцев из Центральной Азии и Кавказа. Сегодня таких инцидентов меньше. Но это благодаря полиции, а не потому, что в российском обществе вырос уровень терпимости и толерантности. Уголовные преследования элементарно напугали правые радикальные группы, они сократились, в их рядах явно наблюдается внутренний кризис. Новички, попадающие в националистическую среду сегодня, рассматривают уличное насилие как высокорискованное занятие – прежде, в 2000-е годы, такого не было.

Важно отметить, что прежде российские ультраправые имели основания надеяться на политический успех своего движения, верили, что постепенно народ их поддержит и они перестанут быть маргиналами. Но подобные организации уже очень долго находятся в прогрессирующем упадке, ультраправое движение родом из нулевых просто умирает. Тем не менее, думаю, страну еще ждут в этом плане некие повороты. Возможно, на смену нынешним правым радикалам придет нечто иное.

В России нацистские движения запрещены, но, например, в Германии их представители свободно маршируют по улицам, заранее согласовав митинг. Насколько это приемлемо?
– Считаю, что маршировать имеют право все, кому не лень. Основные гражданские права не зависят от того, какие у индивидуума взгляды – власти не должны ограничивать мирный протест. Запрет можно наложить, только если в процессе митинга прозвучат публичные призывы, запрещенные законодательством. Российское же регулирование в этой сфере – очень грубое.

Недавно в заключении погиб печально известный националист Максим Марцинкевич по прозвищу Тесак. Одни считают, что «собаке – собачья смерть», другие, несмотря на неприязнь к его персоне, уверены, что его убили. Что с ним произошло на самом деле?
– Не могу знать. Конечно, происходили вереницы очень подозрительных смертей ультраправых – в заключении или под арестом. И данный случай тоже вызывает массу вопросов. В то же время у Тесака вполне могли быть причины для самоубийства: судя по всему, ему собирались предъявить новые, гораздо более тяжкие обвинения, грозившие пожизненным заключением. Когда тебе осталось полгода до выхода, это тяжело пережить. Никакой жалости у меня к этому человеку нет, однако умереть в тюрьме я никому не желаю. По доступной мне информации, на руках Марцинкевича действительно много крови, и он должен был сидеть гораздо дольше, чем сидел, но одновременно заявляю – часть его приговоров была явно «завышена».

Вы – член Совета по правам человека. Можете влиять на решения президента России?
– Совету редко удается повлиять на Путина лично, скорее мы заочно общаемся с его администрацией по разным вопросам. Иногда нам удается внести коррективы в предлагаемые законопроекты, иногда – нет. Все зависит от того, насколько этот вопрос политический. Если повестка дня касается свободы слова в нашей стране – многого тут не добьешься. Если обсуждаем, например, здравоохранение – успехи возможны. Встречаются и промежуточные ситуации. Например, благодаря Совету удалось немного скорректировать закон «о защите религиозных чувств верующих» в менее агрессивную форму.

Так ли вреден этот закон?
– Вреден. Когда его только обсуждали, у нас было множество дискуссий с коллегами. Некоторые из них считали, что эти поправки к Уголовному кодексу помогут защитить религиозные группы от очернения в прессе. Но как раз такие случаи происходят и сейчас, то есть там закон не работает. Зато его использовали против граждан, совершивших мелкие хулиганские действия на некой религиозной почве или в каком-то религиозном месте, за художественные или даже теологические высказывания, которые не должны быть подсудными. Если хулиганские действия действительно имели место, люди должны быть наказаны, но пропорционально, для этого не следует заводить еще одну статью в Уголовном кодексе.

Насколько для правозащитника приемлемо сотрудничать с властью, входить в состав государственных структур? С одной стороны, это открывает многие двери и дает возможность спасать людей, с другой – связывает обязательствами.
– Как показывает мой опыт пребывания в президентском Совете, никакими обязательствами данный факт совершенно не связывает, и я не являюсь ни советником, ни государственным служащим. Полагаю, правозащитник, в отличие от оппозиционного политика, должен взаимодействовать с органами государственной власти, потому что права человека не могут защищаться без участия государства, в котором мы живем. Поэтому проблема – контактировать с чиновниками или нет – даже не стоит, а вот входить или не входить в некие Советы – вопрос тактический. Пользы от подобных структур все меньше. Но одно я знаю точно, главная функция правозащитника – отстаивать право как подход. И это включает попытку воспринимать наше государство как функционирующее по Конституции, а не по преступным понятиям. Если не обращаться к президенту, к его окружению, то какие еще формы взаимодействия с государством нам использовать? Только судиться и заявлять протесты – недостаточно.

Убийства Политковской, Эстемировой и других правозащитников показали, что в России, к сожалению, трудиться в этой сфере опасно. Страшно ли вам?
– Политковскую и Эстемирову убили из-за чеченского конфликта, это специфическая тема. Думаю, противодействие представителям чеченской власти действительно опасней, чем оппонирование федеральным властям. Страшно ли мне? Скрывать не буду, бывало, например, когда нацисты регулярно ходили к моему дому.

С антисемитизмом приходилось сталкиваться?
– В моей биографии присутствовал бытовой и государственный антисемитизм. Но меня это не сильно огорчало и травмировало. У меня не очень завышенные ожидания от окружающей среды, и никогда, даже в детстве, мне не казалось, что все должно быть хорошо.

Вы долгое время работали с правозащитником и журналистом Владимиром Прибыловским, ушедшим из жизни в 2016 году. Какие у вас о нем воспоминания?
– Мы познакомились в 1988 году, вскоре большой компанией основали самиздатскую газету «Панорама». От других изданий отличались тем, что писали исключительно о деятельности новых политических и общественных движений. В какой-то момент газета перестала выходить, вместо нее вырос информационный центр. И если я был главным редактором «Панорамы», то Володя стал президентом одноименного центра. Тот период нашей жизни оказался невероятно насыщенным, содержательным. Володя по специальности был историком, изучал Византию, потом ушел в изучение современной политики. Некоторые методы исследования политического поля, которые мы применяем сегодня, в значительной степени созданы именно Владимиром Прибыловским.