Юрий Векслер уже 20 лет продвигает творчество Фридриха Горенштейна, которого сравнивают с Достоевским XX века, но в России особо не знают. В интервью Jewish.ru он рассказал, как аукнулись писателю ссоры с шестидесятниками и собственное еврейство.

Когда вы познакомились с творчеством Горенштейна?
– В начале 80-х я работал с Марком Розовским, и он дал мне книгу Горенштейна из тамиздата, то есть изданную за границей. Первой шла пьеса «Бердичев». Не помню, прочел ли я тогда что-то еще, но «Бердичев» меня потряс, ничего подобного я до тех пор в жизни не читал. Я вообще до прочтения был другим человеком. Нормальным таким советским евреем, который вдруг видит одну из главных героинь – Рахиль – и думает: «Зачем же он так нелицеприятно описывает эту еврейскую женщину? Теперь о нас будут еще хуже думать». Рахиль в пьесе правда ужасна: груба, хитроумна, злословна. Выгадывает на мелочах, желает зла, не скрывая этого. Но потом произошло художественное чудо – читая дальше, я в Рахиль влюбился. Я начал понимать, как мучительно она живет: без мужа, который погиб на фронте, со своими детьми, да еще и взятым – осиротевшим сыном сестры, то есть как раз Горенштейном, как она всех тянет. И осознал, что во всем есть ее собственная правота. Ее сила, которая нужна ей, чтобы защитить детей и племянника, вызвала во мне любовь.

Вы же знали Горенштейна и лично?
– Да, я переехал в Берлин в 1996-м и узнал, что там же живет и Горенштейн. Я все еще толком ничего, кроме «Бердичева», не читал, но вознамерился поставить пьесу на сцене. Публикой была еврейская община Берлина, очень тепло встретившая наше чтение по ролям, хотя мы взяли лишь треть пьесы, она ведь огромная. Люди смеялись, реагировали, им нравилось. Это было прекрасно. Горенштейн там тоже был. Еще при подготовке спектакля я через знакомую созвонился с ним и спросил: «Вы знаете, Фридрих Наумович, у вас в пьесе, которую мы собираемся прочитать, поется много песен. К сожалению, многие из них мне неизвестны. Не могли ли вы мне напеть их мотив?» «Да, пожалуйста, приходите», – ответил он. Я пришел. Мы листали книжку, и Горенштейн напевал стихотворный текст. Эти записи были потом использованы и нашими актерами, и театром Маяковского, когда в Москве стали ставить пьесу «Бердичев». С того момента мы и стали поддерживать знакомство.

Но насколько я понимаю, закадычными друзьями вы все же не были. Что подвигло вас на столь масштабную работу по популяризации его творчества? Вы ведь одним из первых – сразу после смерти Горенштейна в 2002-м – начали вести передачи о нем на немецком радио.
– Да, мы общались не очень часто. Иногда я к нему приезжал, был период, когда он приезжал к моей жене и диктовал ей сценарий. Помню, один раз я хотел взять у него короткое интервью. Но вместо ответов на мои вопросы Горенштейн просто принялся рассказывать мне всякие интересные вещи. Он говорил всего-то минут 15, но это стало одним из самых важных в моей жизни интервью – по значимости услышанных суждений. И еще я помню последний телефонный разговор с ним. Узнав о своем онкологическом диагнозе, Горенштейн позвонил и сказал: «Юра, я болен. У меня такой-то диагноз. Я надеюсь, что, может быть, все-таки врачи помогут. Может, будет операция». Так что да, близкими друзьями мы не были, но тот звонок я воспринимаю как включение наших отношений в не самый дальний круг.

К своему стыду, я Горенштейна начал читать по-настоящему, только когда он умер. Вот тогда я очень быстро все прочитал и вдруг понял, что это тот самый писатель, которого мне в моем мировосприятии не хватало. И я буквально тут же на фестивале «Дни еврейской культуры» в Берлине захотел устроить вечер его памяти. Я принял решение сыграть спектакль по рассказу «Шампанское с желчью» – там про Войну Судного дня. Горенштейн умер в марте 2002-го, а в ноябре Александр Филиппенко и Эрик Зорин уже играли этот спектакль. Горенштейн написал 17 киносценариев, но только по шести из них были поставлены фильмы, включая три телевизионных. Наиболее известные: «Первый учитель» Андрея Кончаловского, «Солярис» Андрея Тарковского и «Раба любви» Никиты Михалкова. Русский театр пока многое недополучил от Горенштейна и обедняет себя, не играя его пьесы, в частности «Споры о Достоевском».

Кто поддержал вас в деле сохранения памяти о Горенштейне?
– Одним из первых, безусловно, был мой друг Петр Вайль, возглавивший тогда русскую редакцию «Радио Свобода» в Праге, где я стал позднее корреспондентом. Несмотря на их непростые отношения – Горенштейн, как известно, конфликтовал очень резко, – Вайль, узнав о его смерти, попросил меня сделать некролог. Позднее он поддержал мое желание популяризировать творчество Горенштейна на волнах «Радио Свобода». После первых моих материалов мне написал Андрей Кончаловский, предложив свою помощь со словами: «Кто, если не мы». Я был воодушевлен такой поддержкой. Тогда я еще не знал, как будет сопротивляться популяризации Горенштейна литературная среда в России. Сегодня я с большим уважением и благодарностью отношусь к издателям, согласившимся переиздать книги Горенштейна. Это Алексей Гордин, Ирина Прохорова, Елена Шубина, Ирина Богат и другие. Но ни разу из России никто не написал сыну Горенштейна: «Мы издательство такое-то, хотим издать книгу Вашего отца». Мне, скорее, удается «пробить» издание той или другой книги, ведь соглашаются далеко не все. Наверное, причина всего – конфликт с шестидесятниками.

Вы про то, что Горенштейн в 1991 году назвал их фальшивыми людьми, позволявшими себе заигрывания с советской властью?
– Да, можно сказать, что Горенштейн сам себе навредил. Он в 1991 году верил, что его начали прознавать, что он получит первого русского «Букера», и считал, что может высказать все, что считает нужным. Это была ошибка. И хотя, например, замечательный литературный критик Станислав Рассадин позже признал правоту критики шестидесятников со стороны Горенштейна, но сделал он это уже в своей предсмертной книге. Хотя мне кажется, что даже если бы Горенштейн по шестидесятникам не прошелся, он все равно не получил бы того «Букера». Критик Алла Марченко писала, что «отдать первый русский “Букер” писателю, который выбрал свободу», то есть уехал за границу, «это значит тут же наплевать на достижения тех, кто выбрал тайную свободу, на тех, кто остался в России, писал там». Этот конфликт между теми, кто остался, и теми, кто уехал, ключевой. Правда, многих писателей, которые возвращались, «реабилитировали». Вот Александр Солженицын был «правильно вернувшимся» писателем, почти пророком, и многое, к слову, ему прощали, хотя он бил всех ногами, иногда не меньше Горенштейна. Он всю российскую интеллигенцию назвал «образованщина». Но все равно был признан.

Еврейское происхождение Горенштейна тоже было каким-то недостатком, что ли. «Ах черт! Он еще и еврей». Но главное расхождение все же было идеологическим. Горенштейн принципиально не собирался возвращаться, а значит, как невозвращенец, не мог получить никакого «Букера». Потом ему и вовсе устроили обструкцию, ведь все, кого он осыпал обвинениями, еще долгие годы оставались на солидных позициях в издательствах и редакциях. Про Горенштейна было написано совсем немного, и почти все – уничижительно. Его, как говорится по-русски, «опустили»: «Он нам чужд. Он устарел, пережил свое время. Вообще, это архаика. Это сегодня неактуально, никому не нужно». Это была такая месть. И почему-то не нашлось людей, которые могли бы заступиться за Горенштейна более рьяно.

В 1964 году при публикации рассказа «Дом с башенкой» в журнале «Юность» Горенштейну настоятельно рекомендовали взять псевдоним. Он отказался и потом сказал: «Тогда-то я окончательно и выбрал свой путь. И даже тему моих будущих книг». Какой путь и что это была за тема, обозначенная именно так, в единственном числе?
– Начать писательскую биографию с замены собственной фамилии, опубликовать свой первый серьезный профессиональный рассказ под псевдонимом он не мог. Это был не его путь. Он оставил фамилию отца – репрессированного и расстрелянного. Он хотел пройти по жизни именно как Горенштейн, понимая, что любой мало-мальски грамотный человек сразу распознает в его произведениях, что автор – еврей. Смешно, что как-то писатель Веллер написал: «Горенштейн, из русских немцев». Так ошибиться можно, только не прочитав у Горенштейна ни строчки. Поэтому путь, выбранный писателем, – тот, на котором его везде бы сразу опознавали как еврея. А тема, как мне кажется, «евреи и их восприятие в этом мире». Она как лакмусовая бумажка в его творчестве, как испытание другим народам. Он решил смотреть на мир через призму отношения к евреям.

При этом Горенштейн отстаивал свое право называться именно русским писателем. Почему это было важно для него?
– Это очень интересный вопрос. Он правда говорил: «Я русский писатель. Можете делать все, что угодно, но я русский писатель». Он определял писателя по языку – это был важный момент. Но вдруг уже в конце жизни, давая интервью Савве Кулишу, он его поправил: «Не русский писатель, а русскоязычный». Я был в шоке, когда услышал эти слова. Думаю, что в тот момент Горенштейн, зная, что снимается для видео, целенаправленно отступил от своей позиции. Шел 2001 год, он уже понял, что как и был, так и остался чужим для современной русской литературы. И решил отделиться. Но, конечно, произведения Горенштейна – это русская литература. Как и произведения Набокова.

Переизданием книг Горенштейна в России вы занялись в 2011-м. Можно сказать, это была очередная попытка достучаться до русского читателя. Видите ли вы плоды своих усилий? Какое будущее ждет творческое наследие Горенштейна?
– Я вижу востребованность его книг в российских магазинах. Пусть это и не миллионные тиражи, но тиражи в данном случае не имеют определяющего значения. Весь Горенштейн с согласия его сына представлен в интернете. Сын у него, слава Б-гу, не корыстолюбивый парень. Так что в свободном доступе можно найти любой текст, а значит, читателей Горенштейна сегодня гораздо больше, чем можно представить. В соцсетях есть группы поклонников Горенштейна. Они пишут восторженные рецензии. Я льщу себя надеждой, что не дал за эти последние десять лет утопить Горенштейна в реке небытия. И хочется думать, что те, кто его прочитал за эти годы, не дадут утопить его в Лете и в будущем. Наш мир находится в очень кризисном моменте: непонятно, идет ли он к концу или какому-то перерождению. Но Горенштейн был из тех, кто предупреждал людей о многих опасностях своей литературой.

Много материалов о Фридрихе Горенштейне можно найти на сайте посвященного ему литературного общества.