Галерист и публицист Марат Гельман в эксклюзивном интервью Jewish.ru рассказал, как стал токсичной фигурой, кто сейчас стрижёт купоны и существует ли жизнь после славы.

«Бабий Яр» в Киеве возглавил Илья Хржановский. А вам предлагали этим заняться?
– Предложений мне никто не делал. Я политически более однозначен. Человек, когда-то плотно взаимодействовавший с российской властью, для подобного проекта в Киеве может показаться слишком токсичной фигурой – но это моя гипотеза. И я считаю, что Илья – это интересное кадровое решение. Наблюдал его работу в Лондоне и в Париже и очень его ценю. Понимаю, что всё непросто, и надеюсь, скандал пойдёт на пользу самому «Бабьему Яру». Большой мемориал необходим. Сейчас там просто памятники – может быть, и правильные, – но они не смотрятся интересно. Нужна глобальная экспозиция.

У вас с Хржановским схожие корни. Вы бы какой мемориал построили?
– У меня еврейско-молдавские корни, но, безусловно, это всё один бэкграунд. Я не забываю случившуюся трагедию – чем старше, тем чаще её вспоминаю, но в профессиональном смысле своё происхождение пока не планировал проявлять. Знаете, мой отец из Черновиц – тогда это была Бессарабия. Он писал фильмы для израильских режиссеров и более интегрирован в еврейскую жизнь. А я – нет.

У отца, кстати, есть книга – «Мальчик из гетто». Мама, учитель, ничего не записала, но тоже была узницей гетто в Польше. Это история нашей семьи с обеих сторон. В Марше смерти погибли брат отца и бабушка. Из 14 членов семьи до освобождения дожили только он, его сестра и дед, который мне и рассказывал об этом.

Как вы воспринимали эти рассказы?
– Как всякий советский ребенок: есть добро и зло, жертвы и насильники. А наша сторона – она правая. Всё было очень однозначно. Мама рассказывала про своего брата, который погиб, набор маленьких историй, в том числе и не очень лицеприятных по отношению к местному населению. К примеру, их семья пыталась перейти Днестр, когда наступали немцы, но не успели и вернулись. А их дома ещё до прихода фашистов оказались разграблены местными. «Вы же всё равно уйдете. Чего там?!» – говорили они.

И много историй о том, как румыны были падки до денег: если отдашь золотое колечко, то тебе подскажут, в какую группу пойти, чтобы попасть не в расстрельную, а в пересыльную. Вполне в духе того, о чём писал отец. Тогда эти истории скорее мешали идеальной картинке про добро и зло. Сейчас всё иначе выглядит.

Про «Бабий Яр» поняла. А чем живут русские художники сейчас?
– В нынешней изоляции страны у молодых художников мало возможностей для прорыва. И это серьезнейшая проблема. Те, с кем я сотрудничаю – у них творческая работа сделана ещё в 2000-х, – сейчас, что называется, стригут купоны. А новые карьеры делать сложно.

Многие представители русской культуры разлетелись по Европе, как осколки. Как выглядит их сообщество за рубежом?
– Наталья Синдеева мне сказала: «Вы уехали, а мы остались. Вы – уже отрезанный ломоть. Может быть, вы не всегда правильно оцениваете происходящее в России?» Но в Берлине живет Сорокин. В Англии – Акунин. А Шишкин, лауреат «Русского Букера», живет в Швейцарии. Значительная часть русской литературы живет за пределами России – и это не осколки. И не ломоть!

Сегодня границы не закрыты, наша культурная диаспора не порвала связи с метрополией. У Акунина книжки издаются в России. В отличие от предыдущих – советских – лет, уехавшие не теряют связи с ней. Мы становимся как бы посредниками между европейской культурой и русской. Важный момент – перестать стесняться своей русскости. Раньше можно было стать успешным в Европе, только если ты ассимилировался, перестал быть русским, стал французом, к примеру. Сейчас можно оставаться в рамках своей культуры.

Вы были главным культурным просветителем в России. Ваше имя не сходило с газетных страниц. А теперь его в них нет. Существует ли жизнь после славы?
– Говорили, что как Путина нет на Донбассе, так и меня нет в Москве. Я, конечно же, там присутствую. Полтора года назад делал выставку в Третьяковке. Я делаю 15 выставок в год в Европе – и это в основном выставки русского искусства и украинского. Что касается славы – у меня был кризис в 2005 году. Я тогда уехал на два года в Индию. И действительно пропал. Людям ведь от тебя не надо ничего, кроме твоего имени. Ни твои компетенции, ни уникальные качества. Только имя. Я от этого и сбежал. И исчез со всех российских федеральных каналов. А вернулся, когда пришло время делать пермский проект. И этот дерзкий проект снова был испытанием. Да и переезд в Черногорию – это тоже вызов. Несмотря на все заслуги, мне надо было начинать всё сначала.

Но вы ещё и опытный политтехнолог. Неужели не зудит профессиональная железа от происходящего на родине?
– Как политтехнолог я закончился в 2004-м – и очень этим доволен! Так что ничего не зудит. Я благодарен судьбе, что она вовремя меня отодрала от политтехнологий и взаимодействия с властью. В 2012-м случились Pussy Riot, я встал на их защиту, а власть решила, что это недопустимо. Я в то время был членом Общественной палаты и директором государственного музея. На этом сюжете все мои отношения с властью закончились – по инициативе последней. Зато теперь я живу в ладу с собой. Ко мне приезжал бывший губернатор Пермского края. Он говорит: «Ты должен лично поблагодарить всех, кто тебя выдавливал из страны, потому что жизнь в Черногории, конечно, сильно отличается».

Речь идёт о Чиркунове, который потерял губернаторское место, как писали, из-за взаимодействия с вами?
– Он просто был либеральным человеком. И он пришёл модернизировать экономику и городскую структуру. Но это был третий срок Путина, и слово «модернизация» стало ругательством – мы возвращались к корням.

Зачем же вы ждали, пока вас выдавят?
– Хороший вопрос, кстати. Тогда казалось, что есть ради чего, но теперь это не так очевидно. Знаете, вот как Чулпан Хаматова, которая ради детей, так я – ради музея. К примеру, был у меня Культурный альянс – это 11 городов, которые приняли решение развиваться через культуру. И понятно, что для мэров городов была важна связь с начальством. А я общался с Медведевым – это по телевизору показывали.

Очевидно, что эпоха Медведева была коллективной иллюзией. Люди надеялись, что Медведев – в силу своих чисто человеческих качеств – станет проводником новой политики, но этого не произошло. И, видимо, не могло произойти. Но заблуждения иногда позволяют нам совершать позитивные действия. Многие хорошие вещи существуют не благодаря, а вопреки.

Как вы смотрите на будущее России?
– Я вижу деградацию институций. Впрочем, нет никаких, в отличие от советского прошлого, идеологических установок – и это хорошо. Значит, они могут повернуть в любую сторону: если понадобится, могут стать большими друзьями Америки уже завтра. Тем более что у них дети учатся в Европе – и это страховка от развития по северокорейскому варианту.

Но в то же время нет оснований надеяться на перемены. Репрессивная машина построена: они боролись с ФБК (признан Минюстом экстремистской организацией. – Прим. ред.) и Навальным, победили, теперь надо ещё что-то делать. Мне рассказали, что теперь «эшники» (сотрудники Управления по противодействию экстремизму МВД. – Прим. ред.) ходят на концерты стендаперов – слушают, кто и что говорит. Им надо найти новых врагов – иначе они сами не нужны.

На этом фоне Москва живёт своей отдельной жизнью, в том числе и культурной. Быть в Москве иностранцем сейчас очень комфортно. Многие представители культуры так примерно себя там и ощущают. Возможность не вникать в политику, не думать о ней кажется привилегией. Именно такое отношение и выгодно Путину.

Слияние представителей культуры с властью, тем не менее, продолжается.
– Представители русского искусства, к большому сожалению, оказались банальными конформистами. У каждого свои обстоятельства – я не осуждаю никого в отдельности, но в целом это довольно печально.

Возможно, поэтому вы получили паспорт виртуального государства Freeland. Что это для вас?
– Игра. Знаете, как в детстве играли в деньги: нарезали из бумажки и играли между собой. Мы, взрослые, играем всерьез – в государство: паспорт с хорошим дизайном и печатью, своя валюта. Выбираешь тарифный план: гражданство, правила, гарантии. Это утопия, но в связи с наступлением эпохи блокчейна она становится ближе к реальности.

Мне хочется, чтобы государство сократилось до уровня сервиса. Есть некое разочарование той системой, которая сегодня существует. Не важно – Россия, США или Черногория – в целом. Исчерпан ресурс подобной организации общества. Мне кажется очевидным, что в будущем государств не будет. Но между настоящим положением, где они сильны, и вот этим будущим, где их нет, есть такой переходный момент – это и есть Freeland.