О пропавших детях, сексуальном насилии и продаже девочек в рабство в эксклюзивном интервью Jewish.ru рассказала художница йеменского происхождения Орит Акта.

Ваша семья ведь причастна к «Делу йеменских детей»?
– Да, мы из «похищенных». Мои бабушка и дедушка приехали из Йемена в Израиль в 1948 году и, конечно же, столкнулись здесь с таким же притеснением, какое встречали евреи в арабских странах со стороны мусульман. Только теперь уже со стороны ашкеназов. Ещё у трапа самолета у новых репатриантов отбирали украшения и священные книги. Затыкали им рты!

Моей тёте было два года, когда она заболела и ее госпитализировали. Затем кто-то из официальных структур пришел в лагерь беженцев, где жила моя семья, и публично зачитал список умерших детей, среди которых была и она. А вернувшийся из больницы друг семьи рассказал, что он видел её живой. При этом тело ребенка родителям так и не показали. Можно сослаться на то, что в пятидесятые годы в стране с репатриацией творилась полная неразбериха. Но при этом факт остается фактом – дети пропадали без вести. Я, как и моя бабушка, живу в тени этой истории.

Вы какой версии придерживаетесь? Что произошло с этими детьми?
– Уверена, что действительно многие умерли. Возможно, и моя тетя тоже. Но тогда будьте добры – покажите нам останки! Я не верю в то, что это творило государство. Думаю, в этой истории замешаны частные лица, которые крали младенцев. Возможно, больницы. Но не может такого быть, что на протяжении многих лет никто не поднимал документы и государство не занималось этим вопросом? Здесь явно что-то нечистое.

Государство предлагает денежную компенсацию семьям пропавших без вести, но большинство эти деньги не принимает. Мы просто хотим знать, что случилось. Просим открыть могилы, чтобы своими глазами увидеть кости. Моя бабушка так и провела остаток жизни в полном неведении. Это очень тяжело – не знать, жив или нет твой ребенок.

Как непростая эмиграция предков повлияла на вас лично?
– Я чувствовала себя уродиной со своим цветом кожи и кудрявыми волосами. Бабушка называла меня «саудой», но на йеменском языке это означает «чёрная». Одноклассники и вовсе называли меня негритянкой. Как путешественники стремились отыскать золотой город, я мечтала быть белой. Если у нас рождался кто-то немного светлее обычного, то это приводило всех в восторг: «Смотри, какой он белый!»

Я мечтала выйти замуж за ашкеназа – чтобы мои дети были белыми. Я считала, что если я выйду замуж за ашкеназа, то это поднимет меня в глазах общества. И когда это случилось, я ощутила победу. И, к слову, белая кожа культивируется везде, а не только на Ближнем Востоке: например, в Японии тоже принято наносить на лицо белую пудру.

Что же вы сейчас чувствуете по отношению к ашкеназам – любовь или ненависть?
– То поколение уяснило для себя, что ашкеназами быть лучше. Хотя ашкеназам тоже в своё время доставалось. Мой нынешний муж – рыжеволосый скрипач – рассказывал, как его обижали. Через это проходит каждый, кто хоть немного отличается от большинства. И сегодня мы – уже внуки – выражаем протест. Я поняла, как далеко ушла от своих корней. Сегодня я ношу йеменские украшения и хожу в нашей традиционной одежде. И для меня важно говорить от лица каждого репатрианта, который столкнулся с подобной несправедливостью.

А где в этой истории ваши родители?
– Поколение родителей не может прикасаться к этой теме. Они делают равнодушный вид – будто к этому непричастны. И так в каждой семье. Для них все произошедшее – такая же травма, как и для выживших в Холокосте. Это у нашего поколения, которое уже дальше от произошедших событий, есть мужество исследовать прошлое. Нам больно, но всё же не так, как нашим родителям.

К тому же наши дети рождаются уже в смешанных семьях. К примеру, моя дочь наполовину француженка. И наших детей вопросы национальности уже не очень-то интересуют. Но эта тема – связи Востока и Запада, достатка и бедности – нашла отражение в портрете моей дочери. На ней жабо и йеменское ожерелье, которое получали девочки при рождении в каждой деревне. А внутри украшения спрятана молитва-оберег.

Йеменская культура ведь вплотную связана с поверьями. Считалось, что в Йемене и других странах есть черти, а в Израиле – нет. Поэтому первые сорок дней после рождения младенца его окружали в Йемене пристальным вниманием и заботой – чтобы черт не похитил его. Или, к примеру, во время церемонии Хины женщины закладывают за уши траву руту, которая по поверью отпугивает нечисть.

Что такое Хина?
– Это обряд, который совершают за три дня до свадьбы. Вообще, свадебный обряд в йеменской культуре идёт на протяжении двух недель, и каждый день женщина должна носить очень тяжелую церемониальную свадебную одежду, которая символизирует покорность мужчине. Такой наряд называется «тишбох лулу». В нём выходили замуж как моя бабушка, так и я.

Правильно будет сказать, что йеменских девочек продавали. Например, мою бабушку выдали замуж в двенадцать лет за двадцативосьмилетнего вдовца. Многие девочки подвергались насилию и погибали. Но мой дедушка, к счастью, был порядочным человеком.

А поскольку йеменские женщины не умели ни читать, ни писать, то единственное, что им оставалось – это петь. Когда я выходила замуж, то не знала, что в Хине все песни о скорби. А когда стала переводить тексты, моё сердце просто разрывалось на части. «Не продавайте меня. Продайте мужчине коров и овец, а меня верните обратно!» – такие слова там обращены к родителям.

Почему девочек выдавали замуж так рано?
– Они должны были вступить в супружескую жизнь до начала первой менструации – иначе мусульмане забрали бы их себе. Случалось, что осиротевших еврейских детей община отправляла одних далеко в горы – чтобы мусульмане не обратили их в ислам.

Я сама в десять лет прошла через сексуальное насилие со стороны своего родственника, у которого была репутация «любящего дядюшки». При этом он был очень деликатным, дарил мне подарки и доставлял удовольствие. Но я росла с чувством вины и ненависти к себе за то, что позволяю ему все это делать и становлюсь соучастником преступления. Эта история сформировала во мне, уже взрослой, стремление удовлетворять мужчин и быть безотказной. Как правило, женщина, однажды прошедшая через насилие, попадает туда вновь, потому что не знает другой жизни.

Да и первый мой брак не был несчастливым. После развода я мыла подъезды, убирала в чужих домах и гладила за деньги белье, чтобы прокормить в одиночку троих детей и заработать себе на получение художественного образования. Но с тех пор я рисую своё первое свадебное платье каждые несколько лет. Сначала я изобразила платье на вешалке. Затем я «надела» его и нарисовала рядом болтающееся на веревке висельника обручальное кольцо. На следующем полотне платье было уже обмотано бинтами.

В основе лежит мой собственный опыт. Я беру прожитую историю и через творчество пытаюсь осознать, как это сформировало меня. В этом плане фигуративная живопись мне очень подходит, потому что работа над одной картиной длится до четырех лет. Такой кропотливый труд действует как психотерапия и позволяет мне глубоко проработать эмоциональный процесс. Я рисую свою историю, а она не может длиться один день.