Пережив рак, Лала Караш стала больничным клоуном. Закончив основную работу, она надевает парик и красный нос и отправляется в одну из больниц. Но не к детям, а к взрослым – помочь им пережить боль, смерть и травму.

Лала, ты человек веселый – от тебя прям волна веселья идет сразу! А клоун ты тоже весёлый?
– Клоун у меня такой: Лала-Тралалала, перфекционистка, у которой ничего на самом деле не получается: ни фокусы, ни песни, ни шарики. Всё лопается, всё шиворот-навыворот, а в волосах – забытые прищепки.

Класс. Это ты и есть или клоун – это отдельный от тебя человек?
– Клоун всегда внутренний – никакого отдельного наносного клоуна быть не может. Я ведь училась на клоуна – это было пять месяцев такого серьезного образования: раз в неделю на несколько часов мы ходили на учебу и каждый своего клоуна в себе выращивал. Я вот вырастила Лалу-Тралалалу.

Я вообще очень хотела попасть на эти курсы и боялась, что меня не возьмут. У меня в голове был Сергей Полунин, Олег Попов и другие авторитеты. А я-то кто? И у женщины, которая беседовала со мной, с надрывом таким спрашиваю: «Вы меня примете? У меня ж актерского образования нет». А женщина эта – сама клоун и преподает клоунаду – так серьезно на меня посмотрела и говорит: «Примем, конечно. Чего ж нет? Ведь каждый человек – клоун. Нужно просто понять какой». И это сработало как переключатель в моей голове: клоунов столько же, сколько людей. А значит, клоун может быть весёлым и злым, грустным и даже скучным. Клоун не обязан смешить.

Как это?
– Больничный клоун должен, прежде всего, отвлекать. От болезни и боли. Чтобы хоть полчаса, хоть десять минут, хоть минутку человек не думал о болезни или о своей потере. Потому что близкие не умеют отвлекать. И врачи не умеют. И человеку 24/7 приходится с этой болью жить.

Никто не учит тому – как разговаривать с человеком, которому больно. От всех этих «держись» и «всё будет хорошо» становится только хуже.
– Я, когда болела, готова была убить за каждое следующее «держись». Ну вот вы здоровы, а мне команды раздаёте – вы в себе вообще? Говорят: «Все будет хорошо». А откуда вы это знаете?! Но когда болезнь отступает, понимаешь, что никто не виноват: они растеряны и хотят быть деликатными – просто не знают как. Потому что они люди. А клоун – это клоун. Он не человек. Он говорит на джибрише (клоунский язык, тарабарщина, имитирующая какой-то из существующих языков. – Прим. ред.). Он выглядит и ведет себя иначе, чем человек – и он ничего не знает ни о твоей болезни, ни о потере.

Я могу представить, как это работает с детьми. Но со взрослыми? Неужели переживший потерю человек готов валять дурака с клоуном?
– Если не готов – никто не заставляет, это железное правило. Мы подходим только к тем, кто хочет общаться. Я когда захожу в палату – смотрю на реакцию, если она есть – хорошо, нет – значит, не трогаю. Но даже когда человек злится и бросается в клоуна тарелками – это тоже какая-то реакция. Но чаще всего реакция другая. К примеру, лежит женщина, а на неё смотрит муж, и в его глазах – боль. А тут клоунесса ей говорит: «Ах, какой классный красавчик! Дай мне этот сайт, где таких берут!» – и она смеется, и муж.

В каких отделениях ты работаешь?
– Я работала в отделениях для женщин, в геронтологии, в хирургии. Больше всего люблю в ортопедии. Там люди после травм и операций – многие из них сильны и здоровы, но прикованы к кроватям конкретной травмой, устали лежать – и любое развлечение им в радость.

Работала я и с женщинами, которые только что потеряли детей – на поздних сроках беременности или уже новорожденных. И у меня было там несколько очень запоминающихся встреч. Была одна пара, которая только что потеряла ребенка. Меня попросила подойти к ним бабушка со стороны матери. Я подошла, начала что-то такое с ними, и они рассказали мне историю своего знакомства – был такой теплый контакт. Но вот главная моя задумка, из-за чего я решила стать клоуном – я хотела в онкологию, – она почти не реализовалась. Химиотерапию таким больным делают утром, а я в это время на основной работе.

Идея родилась, когда ты сама химию проходила? Там были клоуны?
– Точно. Я действительно больничных клоунов тогда первый раз увидела. Но издалека – они ко мне никогда не подходили. Это я только потом поняла, почему не подходили – когда сама клоуном стала. Потому что я там самая веселая была! Подходят к тем, кому грустно – а я сама была как клоун.

Разве можно веселиться в такой ситуации?
– Ну, изначально, когда мне поставили диагноз, веселье с меня, конечно, слетело. Я всю жизнь боялась этого рака груди. И хотя генетическую «поломку» мне не подтверждали, каждый год проверялась. Была уверена, что если он и случится – то я его тут же за хвост поймаю. И вдруг – бабах, пожалуйте: не 1-я, не 2-я, а почти что 3-я стадия. И выкатывают план лечения, в котором все, и все – мучение: и операция, и химия, и облучение, и черта лысого там только нет.

И медсестра еще говорит: что же вы плачете – вот какое лечение вам дают. И пока лечение не началось, я каждый день плакала. Подходят ко мне коллеги на работе по очереди – дескать, мы с тобой, мы тебя поддерживаем – и с каждым я поплачу. А потом мне кто-то сказал, что в связи с болезнью мне положена инвалидность на время лечения. Я могу год не работать, и мне будут выплачивать те же деньги в виде пособия. Я к этому времени прошла все эти положенные «отторжение-торг-депрессия» и устремилась к «принятию». И вместе с перспективой год не работать оно прям пошло как по маслу.

Мне вдруг так интересно стало! Во-первых, я прониклась мыслью, что меня вылечат. А во-вторых, я вдруг восприняла этот год лечения как подарок. Я же могу делать всё что захочу! Идти к морю и смотреть на него. Или выучить что-то новое, или рисовать, писать, лепить. У меня никогда раньше такого в жизни не было. Я как узнала о положенном отпуске – в тот же день уволилась и стала этот список желаний составлять.

И как? Что ты сделала из этого списка?
– Ну, на море пару раз вышла (смеётся). На самом деле, лечение, конечно, не санаторий – не до прогулок. Но что-то из списка я всё же сделала: я рисовала, писала рассказики, слепила пару кукол из глины – пожалуй, все. Но вот этот вот настрой – «жизнь в подарок» – я более или менее сохранила. Уже лечение закончилось, вроде бы и силы должны быть на исходе, мне говорят: «Попей антидепрессанты – на этом этапе все пьют». А я: «Да какое там! Мне некогда! Мне жить надо!» И вот тогда я увидела этот автобус.

Пардон?
– Автобус, как в «Сексе в большом городе» – с рекламой на боку. Только там была реклама этих клоунских курсов. Я сразу вспомнила клоунов, которых видела на химии, и решила, кем я буду. Я хотела быть именно волонтером. Я чувствовала, что мой опыт, случившееся со мной поможет другим. И я хотела заниматься этим ровно столько, сколько душа требует –чтобы не перегореть. Это моя свобода.

Расскажи про клоунский мир – какой он?
– О-о, это песня. В клоуны-волонтеры действительно идут очень разные люди и по различным причинам. У меня, к примеру, есть друг-клоун, который работает в мэрии – большая шишка. А есть женщина, которая пошла в клоуны, когда у нее была депрессия – ей казалось, что жизнь кончена. А став клоуном, она потом еще замуж вышла и вообще расцвела. У нас есть своя ежегодная сходка – снимаем целый отель, и сутки там происходит клоунский шабаш. Страшное дело. Но вообще мы клоунами становимся не для этого, конечно.

Для чего же?
– Ну как? Помогать людям. Просто быть рядом, быть «ухом». Я вот зашла как-то в палату, а там дедушка сидит рядом с женой – им где-то по 80. Жена угасает, уже не говорит – только глаза живые. И я вижу по глазам, что мне можно подойти – она смотрит с интересом. Дурачусь с ними, разговариваю, спрашиваю: «Что для вас сделать?» У меня ведь всегда и шарики с собой, и я много штук разных научилась делать. И дедушка говорит: «Сделай сердце». И я сделала – красивое такое, с голубками. И они смотрят на это сердце и друг на друга, вспоминают всю свою историю – как они познакомились в детстве еще, как прожили всю жизнь – и улыбаются. Ну вот для этого всё это нужно.

Фото: Инна Шмелева и личный архив