Роберт Фальк: "Главная моя беда, что я художник"

Существует такое мнение, что талант — это не просто тяжкое бремя, а наказание. Расплата непонятно чем, непонятно за что. И трудность одаренного человека не в том, что он выбрал профессию, а в том, что он не мог ее не выбрать. Природа наказала — способности дала. Роберт Рафаилович Фальк думал именно так. Совершенно чудесным образом в нем умещались сомнения и твердость, меланхолия и активная деятельная жизнь, тяга к отшельничеству и радостная открытость людям. А еще он в равной степени имел дар к живописи и музыке. "Главная моя беда, что я художник" — это его фраза, и тут же другая: "Только тогда, когда я неплохо пишу, я чувствую себя приличным человеком".

Как же получилось так, что маленький еврейский мальчик стал рисовать?

Роберт Рафаилович Фальк родился 27 октября 1886 года в Москве в довольно состоятельной семье. Отец его был юристом, присяжным поверенным, и, кроме того, известным шахматистом-любителем. То есть к рисованию не имел никакого отношения. А маленький Роберт уже в семи лет увлеченно рисовал. Рисовал не просто — он вел дневник, каждый вечер зарисовывал все впечатления дня.



Первые эстетические впечатления Фалька связаны с сундуком их кухарки. На внутренней стороне крышки были наклеены лубочные картинки, обертка от мыла, разные этикетки... "Ничего столь красивого и привлекательного я не находил в обстановке у моих родителей и их знакомых!" Мы отметили это потому, что позже Фальк скажет о своей ранней живописи: "Я любил яркие, контрастные сочетания, обобщенные выразительные контуры, даже подчеркивал их темной краской. Теперь мне кажется, что я изживал в то время мои детские впечатления от сундучка и одеяла кухарки..."

К одиннадцати годам появилось сильное увлечение музыкой, в 16 лет Роберт играл на рояле и готовился поступать в Консерваторию, но к 17-тилетию ему подарили масляные краски — и живопись вернулась снова.



Конечно, родители Роберта, как могли, сопротивлялись живописным устремлениям сына. Они хотели для него более респектабельной карьеры. Поскольку отец был знаком с Валентином Серовым, на семейном совете было решено, что он покажет рисунки Роберта мэтру, и его слово будет решающим. В тот решающий вечер юноша не ложился спать. Отец вернулся поздно ночью с рисунками. Приговор ужасен. "Пусть лучше занимается музыкой". Роберт пытался бросить и живопись, и музыку, но однажды в очередную бессонную ночь понял, что без живописи не может жить. Усиленные занятия, и через год он уже студент Училища живописи, ваяния и зодчества, а главным "судьей" в приемной комиссии был тот же Валентин Серов. По конкурсу Роберт прошел в числе первых, и так был счастлив, что шел по улице и пел: "Я принят! Я принят! Я принят!"

Учеба, творчество, выставки. Фальк "набирает обороты", Фальк известен, Фальк популярен, Фальк покупается и продается. На очередной выставке был успех, и Фальк получает творческую командировку во Францию. Очень долго, с 28 по 37 год Фальк жил в Париже.

О, Пари!





За 9 парижских лет Фальк сменил 13 квартир-мастерских, потому, что " Париж — это страна, а каждый квартал — это город, и таки хочется пожить в разных городах". Медленно и верно Фальк делает себе имя во Франции. А это очень сложно, потому, что вокруг тучи, просто тучи художников. Конкуренция!

А еще важно, кто тебя оценивает. В Париже 30-х было три категории "оценщиков": если тебя положительно оценивает французский критик — отлично! Если хорошо отозвался иммигрант России, давно живущий в Париже — хорошо. А если свой, но неизвестный, "неудачник" — это хорошая здоровая "двойка". Фалька же сразу оценили критики первой и второй категорий.

Чтобы продвигать себя на арт-рынке, надо было не только писать картины, но и сидеть в кафе. То есть не то чтобы сидеть и закусывать, а сидеть и выжидать знакомых собратьев по палитре, заводить знакомства среди критиков и галеристов, приглядывать себе маршана — покровителя. Разговоры о "высоком" перемежались с разговорами о том, чей маршан влиятельнее, у кого галерея больше.



В таком сидении делалось много дел, и вот так просто запросто могли мирно сидеть Шагал и Ларионов с Кончаловской, Петров-Водкин и Штеренберг, Альтман, Сутин и Фальк. Если говорить о популярности, то бесспорной величиной в арт-бизнесе в то время был Шагал. Фальк же вывел тогда свою формулу внешнего и внутреннего успеха: "за редчайшим исключением никогда почти рядом не идет — одаренность чувств (это ведь и есть способности к искусству) и одаренность к практике. Почти правило, что художник, начинающий высказывать способности практического порядка, начинает также опускаться вниз".

Взгляд Фалька на Париж нестандартный. Привыкли, что Париж — это вечный праздник, Пляс-Пигаль, Мулен Руж, это феерия карнавала, огни, беззаботность. А Фальк повернул эту медаль другой стороной — и увидел захолустный рабочий, непрезентабельный город. В этом другая, вторая правда Парижа. Фальк показал его неприютным, расфокусированным, потерянным. Когда смотришь на его холсты, взгляд блуждает. С трудом ищется композиционный центр-зацепочка, где взгляд может остановиться. У Фалька отсутствует понятие академического "композиционного центра", столь усердно прививаемое художникам-школярам их маститыми учителями. Изображение "расползается" по холсту, стремится выехать вправо-влево за пределы картины. Это делается сознательно. Когда художник идет вопреки всем канонам и правилам ради образа, и мы ему верим и соглашаемся: "Это Мастер!"



Периодическая меланхолия, идущая за Фальком по жизни, и зимние дождливые нудные дни, диктуют серую гамму красок. Но насколько неслучайным всегда был фальковский цвет! Насколько внимательно и бережно он обращался с людьми, настолько же аккуратно и деликатно Фальк относился к краскам и холсту. Цвет для любого, даже самого мельчайшего мазочка он долго и тщательно смешивал — искал на палитре. Мазок не того цвета и не в том месте нарушит большую общую гармонию. Долгий взгляд на натуру, долгое смешивание на палитре, раздумье — и быстрый, короткий, точный удар-мазок. Все, больше этот цвет не нужен, он нещадно счищается мастихином с палитры в ведро, потому что на другом миллиметре холста нужен другой цвет! Никакого лихачества!

Фальк художник сосредоточенный, внутренний. В нем картина "зрела". Мог десятками сеансов вести работу даже над маленьким натюрмортом. Зато когда работа написана — терял к ней интерес, мог даже загубить холст, если тот казался неудачным. Совсем не самовлюбленный художник. Критичное отношение к своим работам не путалось у Фалька с уважением к зрителю. В мастерской у художника всегда были десятки холстов и всего несколько свободных рам. И вот когда к нему приходили друзья, он по очереди вставлял картины в рамы и только в таком виде мог показать это все гостям.

В конце тридцатых обстановка во Франции стала, как и во всей Европе, предгрозовой. Волны беженцев из Германии, неприютность и нищета, повсеместное банкротство — ни о каких продажах картин не могло быть и речи. Возникали даже забавные ситуации из области трагифарса: так называемые "Выставки обмена" — бартер. Например, предложение услуг адвоката по ведению дел клиента бесплатно, то есть в обмен на картину. Как-то один торговец усиленно предлагал Фальку ортопедическую ногу — "очень нужную вещь при нашем бешеном движении". И художник понял, что если он не уедет из Франции сейчас, то не уедет уже никогда. В 1937 году Роберт Фальк вернулся в Советскую Россию.

Простота с хитринкой





Вы когда-нибудь радовались красоте глиняного горшка или букетика полевых цветов в обычной стеклянной банке? А заброшенный куст бузины у старого забора? Или чеснок, или картошка. Совсем уже плебейское что-то... О благородстве картошки Фальк мог говорить часами. Такое редкое замечательное умение радоваться красоте самых обычных вещей. Художник ценил все естественное, не созданное искусственным путем. Это целая теория простоты. Фальк учит этому своих учеников в своей московской мастерской.

Мастерская на Мясницкой — особый разговор. Огромная, залитая серо-серебристым светом — абсолютно не уютная, аскетичная и очень холодная зимой. Не спасала даже железная печка, которую топили сами ученики. Грелись в коридоре, там было теплее. В эту мастерскую каждую осень выстраивались очереди студентов ВХУТЕМАСа. Желающих оказалось так много, что Фальк вынужден был устраивать просмотры-конкурсы работ студентов. Те, кто конкурс не выдерживали, со вздохами разбредались по другим мастерским.



Фальк ставил простые до невозможности натюрморты: кувшин, хлеб, лук. И вот в такой простоте надо было отыскать скрытый замысел. А смысл и прост, и сложен: вычурное и эстетически броское провоцирует на озорство или разгильдяйство на холсте. А когда перед тобой хлеб или картошка, попробуй-ка , соври мыслями или красками! Сразу видно. Самая сложная задача — простое написать просто, и так, чтобы было убедительно! Вот это та хитринка, которой Фальк владел в совершенстве. Об этом можно найти у Пастернака: "Нельзя не впасть к концу, как в ересь, в неслыханную простоту".

В 1917 году он пишет знаменитые "Бутылки у окна". Как- то его ученица, а впоследствии, его жена, Рая Идельсон, зашла в мастерскую и увидела эту картину и воскликнула: "Ой! Поющие бутылки!".

Музыкальный художник





После своих очень серьезных юношеских занятий музыкой, Фальк, естественно, забывает на годы инструмент, он весь погружен в живопись, но то, что заложено в человеке, не может не прорваться. Вот и Роберт Фальк о музыке и живописи мыслит одинаково. Живопись у него — это "музыка для глаз", он слышит музыку цвета и света. Фальк своим друзьям рассказывал, что слышит общее оркестровое звучание всех цветов в картине, различает звучание каждого инструмента-цвета в отдельности и понимает, что скрипка-красный или контрабас-коричневый тут ведущие, а литавры-бирюзовый как неизбежный логичный акцент. Фальк и композитор, и дирижер этого своего цветового оркестра.

Пока Роберт Рафаилович жил во Франции, часто ему было очень одиноко. В 29 году — разрыв с Раей Идельсон. Она уезжает в Россию, он остается. Хотя они расстались, на всю жизнь они останутся друзьями, будут помогать и поддерживать друг друга.

И вот пока ему тоскливо и одиноко в Париже, он вспоминает о музыке в прямом смысле. Так начинаются еженедельные "фальковские" музыкальные вечера. Играли в четыре руки на фортепиано. Фальк играл "с листа", легко вспоминая забытое юношеское.



"Я имел честь играть с ученицей Бузони" — говаривал он.

В те годы в Париже жил друг Фалька, художник Александр Куприн. У него был маленький орган, собранный им собственноручно из старых труб. И вот на этом органчике и на фортепиано Фальк "имел это удовольствие" — переигрывались Бетховен, Шуман, Гайдн, Чайковский, Гендель, а самые любимые у Фалька — это Моцарт и Бах.



Позже, уже в Москве, Роберт Рафаилович был дружен с лучшими пианистами — с Гилельсом, Нейгаузом и Рихтером. С последним общались очень любопытно: 50 на 50. Рихтер Фальку — о музыке, а Фальк учил Рихтера рисовать.

С Фальком был дружен и Илья Эренбург. Хотя это уже не музыкальная, а просто человеческая история. И это интересно! Не будь такой просто человеческой дружбы, роман Эренбурга "Падение Парижа" был бы другим! В своей книге "Люди, годы, жизнь", Эренбург вспоминает, что когда он писал "Падение Парижа" , на стене кабинета, прямо перед ним висел парижский пейзаж Фалька. "Часто, оставляя рукописи, я глядел на него — дома, дым, небо. Может быть, я не написал бы некоторых страниц, если бы не холст Роберта Рафаиловича".

Материал подготовила

Ната Гольдина.