Сергей Эстрин: «“Лужковский” период – отдельный этап в истории архитектуры»

Архитектор Сергей Эстрин в интервью Jewish.ru подвел итоги «лужковского» строительного бума, рассказал, что изменилось в архитектуре со сменой столичных властей, а также объяснил, почему в Москве нет Генплана, кому выгодно постоянно перекладывать гранитную плитку и как вписать синагогу в несуществующий архитектурный ансамбль города.

Один из самых известных ваших проектов – перестройка синагоги на Большой Бронной улице в Москве. Она была построена в 1883 году архитектором Михаилом Чичаговым для предпринимателя Лазаря Полякова.

– Это был собственный дом Полякова, в нем располагалась синагога, причем с подземным ходом для спасения в случае погромов. Потом, в советское время, ее закрыли, раввина репрессировали, а чичаговский фасад в «марокканском» стиле перестроили в духе сталинского классицизма. Много лет здание служило Домом художественной самодеятельности. В начале 1990-х его вернули общине, а в 2002 году ее представители начали со мной переговоры.

Как вы думаете, почему они выбрали именно вас? Вы входили в эту общину?

– Нет, я не из религиозной семьи, в синагогу не ходил, хотя сейчас, конечно, всегда посещаю ее по праздникам. Деньги на строительство собирали частные спонсоры. Кто-то из них побывал в гостях у одного моего клиента. Ему очень понравился дом, и он решил обратиться к его автору, то есть ко мне. Задача была интересная – мне нужно было придумать какую-ту историю вокруг уже существующей, действующей синагоги. Кстати, за всё время строительства она ни разу не прекращала свою работу. Это было условие заказчиков.

У меня очень быстро возник образ нового здания, которое охватывает старое, словно рука, как бы оберегая, отгораживая его от города. С одной стороны – ладонь-башня, как свиток Торы, с другой – пальцы, как Пятикнижие Моисея. Проект сложный, рукотворный. Часть его всё еще не воплощена, несмотря на то, что открытие нового здания синагоги прошло в 2004 году. Что-то периодически подстраивается, по мере того как у общины появляются деньги. Например, не так давно был завершен пышный, нарядный потолок зала торжеств.

Это какой-то особенный, уникальный потолок?

– Необычны изогнутые балки из МДФ, фанерованные кленом. У них есть символическое значение, они напоминают облака – ведь сам потолок символизирует небо. В то же время они открывают доступ к инженерным коммуникациям. В центре – застекленный проем в форме шестиконечной звезды.

В чем основная сложность строительства здания синагоги? Насколько я знаю, никакого общего канона не существует, все здания разные.

– Мне кажется, сложность только в том, чтобы все между собой договорились, ведь всё решается коллективно. Канонов нет, в сущности, любое место может быть превращено в синагогу. Есть лишь не жесткий набор необходимых помещений. Должно соблюдаться разделение мужчин и женщин во время молитвы – балконом или ширмой, должен быть шкаф для свитков Торы, а также сохранены определенные ритуальные пропорции. Перед тем как приступить к работе, я поехал в Иерусалим – посмотреть, проникнуться атмосферой. Там мне пришла в голову мысль облицевать фасад одним лишь камнем – ведь весь Иерусалим, по сути, построен из одного и того же камня. Когда проходишь через ворота синагоги, оказываешься в месте, пусть отдаленно, но напоминающем Землю Обетованную.

Многие москвичи, которые помнят здание до реконструкции, критиковали этот новый фасад, называя его «новоделом» и искажением облика старой Москвы. Что вы можете на это сказать?

– Всё новое всегда хуже того, что было когда-то, – для тех, чья молодость пришлась на эпоху этого «когда-то». Это неизбежно. Но фасад, который помнят эти люди, был не оригинальный, он был сделан в 1950-е годы. Мы же восстановили старый фасад. Нашли чертежи, наняли реставратора. Нельзя сказать, что мы просто взяли и всё снесли. Уверяю вас, мыслей в новом проекте заложено точно больше, чем в сталинском фасаде. Например, на изгиб Большой Бронной мы направили окно с менорой. В темноте хорошо видно издалека, как она горит. Искривленные колонны – намек на библейский ковчег. Помещения – библиотека, музей, учебные классы – защищены коридором, на тот случай, если снаружи будут бросать камни. Тогда осколки не попадут во внутренние помещения, только в коридор. Даже это предусмотрено.

«При Лужкове был небольшой круг людей, которые что-то строят, сейчас тоже, только имена другие»

Что происходило в архитектуре Москвы в тот момент? Этот проект выбивался из ряда?

– Это было время архитектуры с башенками, которая нравилась Лужкову, и мы совершенно не хотели идти в этом русле. Шли от идеи, что синагога – это кусок Израиля в Москве. Если пройти по Большой Бронной, то нельзя сказать, в каком стиле построена улица. В промежутке от Макдональдса до «Аиста» есть всё: «стекляшки» 60-х годов, сталинская школа, брежневская башенка из кирпича. Вписаться в ансамбль было невозможно, поскольку его и не было. Возможно, со временем «лужковский» период будет рассматриваться как отдельный этап в истории архитектуры. Но в ту пору в профессиональной среде было очень много раздражения по поводу того, что Москва покрывается совсем недорогими даже внешне зданиями. Они были недороги по приемам, по исполнению, по деталям, точнее – полному их отсутствию. Просто картонки! Хотя в ту пору строились здания и на совершенно другом уровне. Например, работы Владимира Плоткина. У Сергея Скуратова были очень образные и эмоциональные проекты.

Почему же эта, более качественная архитектура не возобладала?

– Я убежден – только по экономическим причинам. Рынок на ура «съедал» любое самое некачественное решение: и проектное, и строительное. Жилье раскупалось на лету – люди буквально выстраивались в очередь, как только видели забор. Когда инвестору говорят, что мы строим проект и к окончанию строительства он будет стоить в четыре раза дороже, ни про архитектуру, ни про город речи уже не идет. Рынок был молодой, риски колоссальные, кредиты недешевые, и инвесторы входили в проект только на условиях быстрой окупаемости. И, как я понимаю, со стороны города не было контроля качества проектов.

А сейчас что-то изменилось? Ведь в Москве по-прежнему то и дело возникают спорные проекты – например, тот же Государственный центр современного искусства на Ходынке.

– Ситуация изменилась в том смысле, что в центре Москвы зданий больше практически не строят. На уровне московского правительства было решено, что «теперь занимаемся благоустройством и дорогами». Изменился и состав архитекторов. При Лужкове был небольшой круг людей, которые что-то строят, сейчас тоже, только имена другие. Что касается Ходынки… Первоначально здание ГЦСИ должно было, как вы помните, стоять в другом месте, на Бауманской. Архитектор Михаил Хазанов разработал интересный проект, наверняка страшно затратный, но очень эффектный, хотя и спорный. Следующий этап – это когда решили на хоздворе крупнейшего в Европе торгового центра «Авиапарк» построить, по сути, забор в виде музея, высотой до 80 метров. Это просто оскорбительно: в музей попали бы только те, кто шел в торговый центр и заблудился. Я тоже участвовал в этом конкурсе, но в моем проекте здание было как бы «утоплено» в землю. Я словно закопал туда современное искусство и сделал выступ над землей, похожий на поднимающуюся голову – непонятно, то ли проснется это искусство, то ли нет. По-моему, сейчас всё опять изменили, здание ГЦСИ хотят строить там же, на Ходынке, но уже на другом участке.

«Это бизнес-проект, позволяющий из заповедной зоны выжать два с половиной миллиона квадратных метров коммерческих площадей»

А что вы думаете об истории с Парламентским центром в Зарядье?

– Я абсолютно согласен с теми, кто говорит, что это бизнес-проект, позволяющий из заповедной зоны выжать два с половиной миллиона квадратных метров коммерческих площадей. А ведь это – последний кусочек в Москве, который можно было оставить для следующих поколений. Интересно, что в Госдуме 450 депутатов, а для них отведено около 300 000 квадратных метров. Зачем? Это же как в Сибири в глухой тайге работать – не докричишься до соседа! Вызывает вопросы и сама форма проведения конкурса. Каждый участник давал подписку о неразглашении. В жюри из архитекторов был только один Сергей Кузнецов. Все остальные – депутаты.

Это ведь противоречит всей мировой практике проведения конкурсов?

– Ну, и логике тоже противоречит.

Что вообще происходит с конкурсами в Москве? Каждый раз одна и та же история: приглашают знаменитых западных архитекторов, но в итоге они ничего не строят и, со всеми поругавшись, уезжают.

– Тут всё тоже было связано с деньгами. Если вы – девелопер, у вас есть инвестиционный проект и в документах, которые вы даете банку для получения кредита, указаны западные юристы, звездный архитектор, входящий в первую пятерку в мире, и крупная строительная компания, то банк легче согласует такой кредит. А после того как кредит получен, интерес к западным архитекторам у девелопера пропадает. Я знаю историю про одного застройщика жилья, который продал 80% квартир в первую же неделю после объявления о строительстве здания. Когда вы уже получили все эти деньги, какой вам смысл соблюдать все детали, заложенные в проекте?

Такая ситуация – огромный соблазн для девелопера, мало кто мог перед ним устоять! После того как звездный архитектор помогал создать нужный уровень «элитарности», дальше он уже был не нужен. Западные архитекторы быстро поняли, что нужно брать огромные деньги за эскизный проект и не слишком рассчитывать на его реализацию. Почему бы не заработать круглую сумму, продав свое имя и, в общем-то, неплохую идею? Был ли Норман Фостер уверен в том, что построят его «Апельсин»? Сомневаюсь.

«ВДНХ – этакий заповедник СССР»

Как вы относитесь к ситуации с ВДНХ, где творится что-то странное, например, вопреки всем нормам построили океанариум?

– Радует, что хоть что-то начало происходить, что такая огромная площадь ожила. По крайней мере, это место перестало быть таким запущенным, как раньше. Я помню, как в 90-е годы привел туда сына, тогда еще маленького, и мне стало перед ним безумно стыдно за всё вокруг.

Но существует же очевидная проблема с качеством реставрации. Есть ли там вообще, что реставрировать, или это архитектура, художественное значение которой сильно преувеличено?

– Это зависит от того, как относиться к ВДНХ. Ее строительство закончилось в 1954 году, но даже мне в детстве уже казалось, что это что-то устаревшее и непонятно зачем нужное. Сейчас отношение меняется: для нас это связано с историей, с фильмами с Мариной Ладыниной, где все в белых одеждах. Если относиться к ансамблю, как к этакому заповеднику СССР, то реставрация, которая проходит сейчас, вполне приемлема. Тогда строили довольно быстро, не у всех республиканских павильонов были хорошо отделаны все детали. Сегодня их восстанавливают, наверное, приблизительно с тем же уровнем качества.

А если относиться к ВДНХ, как к точке, которая будет развиваться и двигать какую-то идею – технического прогресса или культурного, тогда нужна и более качественная реставрация. Важный вопрос: как будет использоваться это пространство? Я своими глазами видел концепции превращения прилегающей территории в торговые центры и бизнес-центры. К ВДНХ подступали со всех сторон! Если бы она продолжала оставаться в таком разрушенном состоянии, ее превратили бы в очередной ТЦ. Жилья бы настроили: место для жизни замечательное, много зелени!

А сейчас такой опасности нет?

– Опасность всегда сохраняется. В Москве свободных площадок под застройку не осталось. Из тех, которые есть, пытаются освоить ЗИЛ. Но сравните ЗИЛ и ВДНХ! Бывшая промышленная зона с отравленной почвой и заповедный район с чистым воздухом и хорошей транспортной доступностью.

То есть происходящее сейчас на ВДНХ – это начало какого-то бизнес-процесса?

– Это частное предпринимательство, значит, какая-то бизнес-идея за этим стоять должна. Может быть, то, что сейчас там делают, окажется лишь «нагрузкой» к какому-нибудь большому торговому центру. Но пока в том, как там тратятся деньги, для города ничего плохого нет. А что касается качества – лично я считаю, что всё нужно делать хорошо с первого раза. Но такой традиции у нас в стране нет! Посмотрите вокруг – что у нас сразу делается хорошо? Разве что станция «Мир» летала дольше, чем нужно.

«Пешеходные зоны удачны только летом»

Есть ли в Москве Генплан?

– Сейчас – даже не знаю. О нем много говорили, но, кажется, его обсуждали до создания Новой Москвы. Она по размерам больше старой и, конечно, должна была повлиять на Генплан. Сейчас в ней происходит нечто совершенно непредвиденное. Никто не ожидал, что в Подмосковье будет высотное строительство. Там было построено много коттеджных поселков, и вдруг прямо у них за заборами вырастают 22-этажные панельные здания, полностью разрушая ту «загородную» среду, которая там была и ради которой люди покупали эти коттеджи.

Думаете, проект Новой Москвы был продавлен девелоперами?

– Этот план явно возник не случайно и был кем-то тщательно продуман. Посмотрите на новую границу между городом и областью – она не похожа на границу между Соединенными Штатами и Канадой, которую словно по линейке нарисовали. Она петляет, обходя крупные населенные пункты, где, в случае присоединения их к Москве, жителей нужно было бы обеспечивать на московском уровне, в общем, нести за них ответственность.

Что вы думаете про пешеходные зоны в Москве?

– Они очень удачны. Но только летом! Что делать с этими широкими тротуарами без возможности припарковаться мокрой осенью и грязной зимой? В Европе ситуация другая, там температура зимой плюс пять градусов и хороший дренаж. А у нас-то минус 15 и грязь! Я уверен, что огромное количество магазинчиков и ресторанчиков, оказавшихся в этих зонах, просто закроется. Люди же не побредут целые километры, чтобы что-то купить, а потом тащить всё это на себе, и не пойдут в ресторан пешком. Ведь туда невозможно даже вызвать такси: водитель не сможет ждать, машине негде остановиться. Может быть, идея такая: сначала всё сделать максимально неудобно, а потом, по просьбе жителей, исправить. Это же значит, что еще раз можно переложить гранит. Неплохой бизнес-проект получится в масштабах Москвы!