Борис Эйфман отметил свое 60-летие

Свое 60-летие Борис Эйфман начал праздновать еще в прошлом году. От общественности получил "Золотую маску" и балетного "Оскара" — приз "Бенуа де ла данс". Себе подарил новый балет — "Чайку" — и серию юбилейных гала-концертов. Концерт московский — на сцене Музыкального театра им. К.С. Станиславского и В.И. Немировича-Данченко — завершил юбилейный марафон в честь бывшего маргинала, а ныне (как написано в афише) великого хореографа.

Столичный гала излучал энергию — фрагменты из произведений разных лет следовали нон-стопом, без отвлечений на поклоны и аплодисменты. Эйфмановские танцовщики, по чьим телам плачут модные подиумы, демонстрировали фирменную смесь спортивной выносливости и гламурного сексапила. В первых рядах партера им рукоплескали знаменитости, возглавляемые Романом Виктюком и Анастасией Волочковой. Виновник торжества появился дважды. В начале вечера признался в любви к публике, упомянув о страданиях и радостях, выпавших на его долю. Под финал принял почести от труппы, воспроизведшей сценку из "Мольера". Мольером, разумеется, был Эйфман, порадовавший юношеским азартом.

Однако главным сюрпризом стало выступление приглашенных прим — Светланы Захаровой и Ульяны Лопаткиной. Полгода назад маэстро признался "Известиям", что хотел бы видеть их в своих сочинениях. И вот мечта сбылась. Первые дамы Большого и Мариинки выглядели так, будто всю жизнь танцевали Эйфмана. Захарова, изобразившая Ольгу Спесивцеву — героиню "Красной Жизели", явила неведомые в классике акробатические умения. Лопаткина, исполняя "Двухголосие" на музыку Pink Floyd, к аналогичным умениям добавила дар проживать каждую ноту. Жаль только, что легендарная композиция предстала в усеченном варианте. Лучшее сочинение Эйфмана в интерпретации лучшей русской балерины было достойно полнометражного прогона.

Джордж Баланчин — герой эйфмановского балета "Мусагет" — однажды сказал: "Все новые балеты нужно называть "Лебединое озеро". Тогда публика пойдет". Мэтр был прав. Не важно, как называется балет. Главное, чтобы цеплял. В отношении Эйфмана это правило действует неукоснительно. С тем отличием, что каждое из сорока его сочинений можно назвать без ухищрений: "Балет Эйфмана". Что будет значиться в афише — "Чайковский" или "Чайка", "Карамазовы" или "Анна Каренина", значения не имеет. Во всех случаях прозвучит великая музыка, заклубится призрачный свет, и роскошные мужчины с демоническими женщинами завяжут тела в эротический узел. А потом развяжут, чтобы вихрем пронестись по сцене, демонстрируя длину конечностей, легкость и хлесткость. Этим набором Эйфман пленяет без малого сорок лет. Критики морщатся: фи, опять одно и то же. А зритель валит валом. Потому что при всей заданности есть в Борисе Яковлевиче некая первозданная искренность. Верит человек в то, что делает, и этой верой зажигает.