В Русском музее открылась выставка Шимона Окштейна

В Русском музее открыта выставка Шимона Окштейна, американского художника, уроженца Черновцов, выпускника Одесского художественного института имени М. Б. Грекова,- "Разговор с объектом", пишет "Коммерсант".

На экране монитора, установленного в одном из залов Мраморного дворца, Шимон Окштейн рассказывает, как неинтересно ему "понятное" искусство. Если он понимает "от и до", как сделана картина, она не вызовет в нем никаких эмоций. Это очень искреннее признание, мечта психоаналитика. Дело в том, что по поводу работ самого господина Окштейна вопросов, как это сделано, не возникает.

На выставку можно приводить студентов-искусствоведов, чтобы экзаменовать по истории искусства ХХ века. Творческая вселенная художника напоминает славный музей современного искусства в тихом пенсильванском городке, который обзавелся недурной коллекцией модернизма.

Наверное, этому воображаемому музею завещал свою коллекцию какой-нибудь декадентствующий бизнесмен, поклонник немецкой "новой вещности" 1920-х годов и лесбийской агрессивности Тамары Лемпицки. Алые губки, оскаленные зубки, мундштуки с сигаретами на отлете, ножка в разрезе платья, на которую похотливо взирает управляющий в полосатом костюме, шляпки-колокола, густо затемняющие глаза, недвусмысленные объятия "подруг". Это Шимон Окштейн начала 1980-х.

Потом в коллекцию "музея" влилось собрание мецената, поклонявшегося метафизикам и сюрреалистам. Манекены как у Джорджо Де Кирико. Коллажи с газетными заголовками и дамскими головками как у дадаистов. Котелки и трубки как у Рене Магритта. Впрочем, не совсем. Бельгийский сюрреалист рисовал трубку и писал на холсте: "Это не трубка". Господин Окштейн рисует трубку и подписывает: "Трубка". При желании можно увидеть в этом спор с классиком, утверждение познаваемости бытия в пику иррационализму. Это Шимон Окштейн второй половины 1980-х.

Продолжать список творческих манер, свойственных господину Окштейну в разные периоды, можно долго. В 1980 году он растворял виды города Спрингфилд, где тогда жил, в нервном цветовом потоке а-ля Фрэнсис Бэкон. В 2007 году привязывает к картине тележку из супермаркета, набитую бытовой химией, как среднестатистический поп-артист середины 1960-х. Чуть раньше полосовал холсты ножом, как Лучио Фонтана. Еще раньше, но чуть позже, чем это сделали постмодернисты, играл с барокко, перерисовывая фламандские натюрморты. И не отказывал себе в удовольствии запечатлеть на холсте розово-оранжевые губки и щечки, сделавшие бы честь рекламной полосе глянцевого журнала. Можно назвать это всемирной отзывчивостью русской души. А можно -- идеальной офисной живописью, демонстрирующей одновременно и чуткость заказчика к современным тенденциям, и его же здоровый консерватизм: тенденции-то не самые современные, а так, позавчерашние.

Но душа художника все-таки лежит не к ним, а к любовному прорисовыванию на огромных холстах бытовых предметов, от наперстков и швейных машинок до инвалидных кресел. Некоторые из них кажутся насыщенными почти метафизическими смыслами, но только в том случае, если эти смыслы присущи самому предмету, например зеркалу. Иногда механизмы напоминают причудливых животных, но только потому, что напоминают их и в быту. А так иголка остается иголкой, таблетка таблеткой. Но кураторы выставки совершенно правы, отмечая "блестящую технику рисования", приобретенную художником в юности. Наверное, в училище имени М. Б. Грекова готовили очень хороших рисовальщиков для технических энциклопедий.