В Свердловске представили премьеру мюзикла "Скрипач на крыше"

Свердловская музкомедия играет премьеру "Скрипача на крыше". Для Свердловского театра музкомедии это премьера во многих смыслах. Прежде всего, это первая в России лицензионная постановка этого бродвейского мюзикла.

Сюжетная основа "Скрипача на крыше" — роман "Тевье-молочник", известный в России, в основном благодаря пьесе Григория Горина. Мюзикл Джерри Бока, Джозефа Стайна и Шелдона Харника поставлен на Бродвее в 1964-м, через пять лет он перекочевал через океан в Вест-Энд, а до России добрался только сейчас.

Бродвейские мюзиклы приживаются в России лишь в одной, отдельно взятой географической точке — в Москве. Впервые за пределами МКАД за классику жанра взялся режиссер Кирилл  Стрежнев. Он поставил спектакль-биографию, но не из серии "Жизнь замечательных людей"  с панегириками выдающемуся герою, а — почти по Толстому, где за одним "молочным евреем из Анатовки" — весь гонимый и избранный народ.

На "Скрипаче" театр впервые настолько широко опробовал обычную бродвейскую практику приглашенных звезд. Системообразующую роль Тевье на сцене музкомедии впервые играет артист Свердловского драмтеатра. Борис Горнштейн практически проговаривает арии, впрочем, в данном случае даже недостаток вокальных данных работает на обаятельный образ бесконечно усталого трудяги, безропотно принимающего все, что ему послано. А послано ему — как сюжетом, так и историей — одно лишь горе, буквально придавливающее Тевье. По ходу спектакля Горнштейн постепенно скрадывает размашистую пластику, как кажется, его герой даже уменьшается в размерах, согнутый непосильным грузом. Горнштейн умеет играть тихое горе, без истерики и ломания рук, которое намного горше.

К большинству его партнеров — артистов музкомедии — по части вокала претензий нет, но пока им трудно органично существовать в таком непривычном для них материале. В длинных диалогах проскакивает уральский говор и чистосердечные опереточные интонации. В отдельных сценах Горнштейн существует как космонавт — в пространстве без партнеров. Но спектакль скроен и пошит "на вырост", и работа с артистом из "другой оперы" рано или поздно неизбежно скажется.

Еще одно специальное приглашение на этот спектакль получил петербургский хореограф Гали Абайдулов. Благодаря его блестящей работе, постановка, пользуясь выражением Эфроса, "шагализирована". Для Алексея Ливиненко в немой роли юродивого поставлены танцы-молитвы с изломанной пластикой, взятой с картин Шагала, где евреи со скрипками летают над Витебском. Танец в трактире, решенный через единство и борьбу народных танцев, заменяет два тома труда "Двести лет вместе". Абайдулов сделал, казалось бы, невозможное — танцы для стоящего рядами, как на групповой фотографии, хора — трагедию, которую играют "умелыми жестами рук".

Создателей спектакля обязали строго следовать материалу, не сократив и не изменив ни единой ноты, ни единой реплики. Самые трагичные сцены сделаны графично — сочетанием света и тьмы (художник по свету из Ростова-на-Дону Ирина Вторникова работает в Екатеринбурге уже восьмой спектакль). Погром, никак не отмеченный музыкально, решен как немая, замершая, сцена. В жутком финале Исхода — переселения за черту оседлости, черные силуэты уходят в будущее — в газовые камеры.