Свобода как оптимизм

Лишь с приходом нацистов маленький житель Праги Иван Клима узнал о том, что его родители — евреи. Затем был концлагерь, в котором ему удалось выжить. Выйдя оттуда 14-летним подростком, он решил стать писателем. Когда в августе 1968 года в Чехословакию вторглись советские танки, он был в Лондоне, своем «любимом городе за границей» , несмотря ни на что вернулся домой и был запрещен в своей стране на целых два десятилетия. Издаваясь до 1989 года за рубежом и в самиздате, он оставался личностью довольно противоречивой и сложной.

Когда после советского вторжения четверть миллиона чехословаков, включая и его знакомых писателей Милана Кундеру и Йозефа Скворецки, отправились в изгнание, он объяснял свое возвращение тем, что большинство названий лондонских улиц не вызывают у него никаких ассоциаций. Делая исключения для Набокова и Кундеры, Клима все же считает, что изгнание «плохо для писателя»: «Ты теряешь связь со средой, которую можешь глубоко понимать, теряешь связь с живым языком. Меня всегда вдохновлял современный чешский опыт, ибо я никогда не хотел писать об истории» .

Иван Клима — истинно пражский писатель, причем не в меньшей степени, чем Франц Кафка и Ярослав Гашек. Более сорока пяти лет он писал эссе, пьесы, романы, рассказы и детские комиксы, его творчество во времена Густава Гусака — это своего рода летопись двадцати лет существования страны в условиях советской империи. Тем не менее, на родине ему не давали опубликовать ни слова. Не имея возможности зарабатывать деньги писательским трудом, Клима был вынужден подметать городские улицы и работать санитаром. И распространял запрещенную литературу.

В 1989-м, после Бархатной революции, когда Кундера и Скворецки предпочли остаться соответственно в Париже и Торонто, среди прочих романистов Чешской Республики Иван Клима пользовался солидной международной репутацией. Его книги к настоящему времени переведены на 29 языков. Сейчас ему 72, и свой неисчерпаемый жизненный оптимизм он объясняет пережитым в детстве, когда провел почти четыре года в концлагере Терезиенштадт. Скорее всего, это и помогло ему выдержать все гонения, выпавшие на его долю в возрасте более сознательном. Пережив два тоталитарных режима, он всегда был поглощен проблемами личной морали в условиях аморальной системы. Начиная с 1989 года Клима в своей прозе пытается исследовать парадокс, в соответствии с которым «внутренняя свобода», сохраненная в условиях отсутствия внешней, может быть утеряна или скомпрометирована в свободном обществе. «Когда закон сходит с ума, — писал он, — все мы становимся преступниками» .

Родился будущий писатель в Праге, в 1931-м. До тех пор, пока не пришли гитлеровцы, он даже и не подозревал о том, что он — еврей. Его отец Вилем был инженером-электриком. «Сам я ничего не понимаю в машинах, но мой отец, сам будучи трудоголиком, оказал сильное влияние и на меня» , — с улыбкой признается Клима. Его мать Марта говорила на пяти языках и работала секретарем.

После того, как в 1938 году нацисты оккупировали Чехословакию, Вилему удалось договориться относительно рабочего места на одном из заводов Ливерпуля и получить для семьи британские визы. Однако мать Вилема (бабушку Ивана) из страны не выпустили, и он отказался уезжать. Марта никогда не простила этого мужу…

В 1941-м отца отправили в Терезин, — «гетто-крепость» к северу от Праги. А вскоре за ним последовала и вся семья. В своем эссе «Довольно нетрадиционное детство» (1993) Клима описывает лагерь как место, где книги были запрещены, отчего он много раз перечитывал лишь «Посмертные записки Пиквикского клуба». И хотя в школе успел провести лишь несколько довоенных месяцев, он уже вовсю писал, рисовал и даже устраивал кукольные представления. Вспоминая о «растворимом эрзац-супе и почти несъедобном хлебе с прозеленью» , он уточняет: «Мы были голодны, но не голодали. Все же это был не лагерь смерти, каковым являлся Освенцим. Он был организован евреями, и подросток вполне мог там выжить» .

И все же многие умирали от недоедания — Клима хорошо помнит вагоны, доверху забитые трупами. Хотя его семье удалось выжить, другие родственники и друзья были депортированы в лагеря смерти и, как он писал позднее, «отравлены газом, как насекомые, и сожжены, как мусор» .

Полученное в Лондоне известие о советском вторжении в Прагу буквально шокировало писателя: «Моя жена была вместе с нашим сыном в израильском киббуце, а младшая дочь вместе с дедушкой и бабушкой — в Праге. Тем не менее, англичане оказались прекрасными людьми» . Хотя британская королевская компания «Шекспир» заказала ему пьесу, он все же поспешил вернулся домой. В следующем году полгода работал приглашенным профессором в Мичиганском университете, однако в 1970-м вернулся, и это его возвращение совпало с тяжелейшим периодом неосталинистской «нормализации» в ЧССР. «Это было совершеннейшим самоубийством. Все имевшие хоть какое-то отношение к “Пражской весне”, подверглись гонениям, — рассказывает Клима. — Потом тактика изменилась. Было дано распоряжение не упоминать о нас вообще, будто нас и вовсе не существовало. Власти не хотели плодить популярных мучеников, и это было с их стороны довольно умным шагом».

В 1970 году Климе запретили печататься, его книги исчезли с полок магазинов и библиотечных стендов. В довершение ко всему, у него изъяли паспорт, водительские права, установили за ним слежку и отключили телефон. «Я сохранял оптимизм даже тогда, — усмехается писатель. — Все это казалось пустяками в сравнении с войной — меня никто не пытался убить или арестовать» .

Сегодня он сетует на скудное правительственное финансирование чешской культуры и считает, что триумф рынка станет эпохой упадка культуры. По крайней мере, на некоторое время: «При коммунизме все было запрещено, — и политическая литература, и самый ужасный литературный вздор. Но то была цензура. Я не верю ни в никакой “третий путь” — или свобода есть, или ее нет. Для тех из нас, кто жил в условиях несвободы, нет иного выбора» .