Трудяга Бакст

Он создавал костюмы для Иды Рубинштейн и декорации для «Русских сезонов» Дягилева. Он учил живописи Марка Шагала, писал портреты поэтов Серебряного века и получал заказы от Николая II. Он был самым востребованным дизайнером в США – художник Лев Бакст был гениален во всем, хотя за многое он брался лишь потому, что должен был кормить семью из 14 человек.

Когда ему было чуть больше десяти, родители заметили, насколько увлеченно он рисует на бумаге фигуры людей, с усердием выводя каждую линию. Реакция религиозного отца, твердо знавшего требование Торы «не сотворить себе кумира», то есть не изображать человека, выразилась в категорическом запрете этого «глупого» занятия. С этого момента Левушка рисовал дома только по ночам. Но вот у деда, в его роскошном доме на Невском проспекте, где стены были увешаны картинами, он чувствовал себя свободно и мог сколь угодно долго предаваться любимому занятию. Да и дед, человек светский, не только поощрял тайное увлечение внука, но и убедил его родителей отнестись к этому спокойно – «ведь, возможно, у мальчика талант!». Решив проверить это свое предположение, дед оправил несколько десятков рисунков внука знаменитому скульптору Марку Антокольскому в Париж. Тот отозвался о работах весьма похвально и посоветовал поступить автору в Академию художеств. Только после этого отзыва Левушка открыто рассказал родителям о своей мечте – стать «самым знаменитым художником в мире». Со временем его мечта исполнится – у Льва Самойловича Бакста будет всемирная слава.

Впрочем, Бакстом он стал уже ближе к середине третьего десятка своей жизни, а изначально рожденного в Гродно в ортодоксальной еврейской семье мальчика назвали Лейб-Хаим Израилевич Розенберг. Спустя несколько лет после его рождения семья переехала вслед за дедом в Петербург. Дело в том, что отец будущего художника был человеком небогатым, а вот мать была единственной дочерью знатного гродненского коммерсанта Бакстера, поставлявшего сукно для русской армии и отмеченного заслугами перед государством. Так что вся семья была на полном обеспечении деда, поэтому и противиться его заступничеству за рисунки внука никто не мог.

В Петербурге Лев был пристроен в 6-ю гимназию, где в 12-летнем возрасте выиграл городской конкурс на лучший портрет Василия Жуковского к его 100-летию. Победа, добавившая мальчонке уверенности, позволила ему поступить вольнослушателем в Академию художеств в 1883 году. Правда, учебу он не закончил и в 1887 году, сославшись на ухудшившееся зрение, подал документы на отчисление из академии. Причина, конечно, была вовсе не в зрении художника. Во-первых, сам процесс обучения по академическим канонам его несколько удручал – душа требовала чего-то нового, хотела выражаться на бумаге свободно. Но все-таки главным основанием ухода из академии стал скандал вокруг его картины «Оплакивание Христа». Лев прекрасно знал историю, а потому изобразил все с предельной достоверностью. В плачущей над телом сына женщине, как и в окружавших ее людях, с легкостью угадывалась их национальная принадлежность. Явный еврейский акцент в трактовке христианской темы привел к тому, что картина была перечеркнута членами академического совета, а его самого вызвали «на ковер». Создавая картину без всякой задней мысли и даже не задумываясь, что она может вызвать чье-то негодование, Лев выслушал членов совета спокойно и без сожаления покинул академию.

К тому же и первоочередной задачей для него было тогда уже не столько обучение, сколько забота о семье, состоящей к тому времени из брата и двух сестер. Еще одна, третья и самая младшая, погибла за год до этого, опрокинув на себя самовар с кипятком. После ее смерти Лев на правах старшего брата снял квартиру, где жил с младшими детьми. Дед к тому времени умер, родители развелись, у каждого была новая жизнь, с новой любовью, затмевавшей заботу о детях, что, по некоторым данным, и привело к трагедии с младшей сестрой.

Еще обучаясь в академии, Лев устроился в мастерскую по изготовлению наглядных пособий и книг для детей, а позже стал членом Общества акварелистов, которое возглавлял художник Альбер Бенуа. В совершенстве владея акварельной техникой, Лев вскоре был приглашен на работу личным консультантом к влиятельному барону, а по совместительству художнику-любителю Дмитрию Бенкендорфу. Вскоре после заключения творческого союза с Львом Розенбергом этот барон вдруг неожиданно для всех стал писать по несколько десятков отличных работ к каждой из проводимых акварелистами выставок. «Тайна» такого вдохновения была понятна почти всем, но, конечно, никем публично не раскрывалась: барон и впрямь писал «черновики» своих работ, но вот дорабатывал его «шедевры» именно Лев за мизерную плату. Впрочем, барон все-таки отблагодарил своего «консультанта» – сначала порекомендовал его как учителя рисования для детей Великого князя Владимира Александровича, а в 1889 году пригласил поучаствовать в большой совместной выставке российских и финских художников. Именно к ней Лев Розенберг, желая выделиться и запомниться, меняет фамилию. Точнее, берет фамилию деда – Бакстер, отметая две последние буквы. С того самого дня он и становится известным как Лев Бакст.

Зародившаяся слава позволила Баксту вскоре уехать в Европу. С 1893 по 1899 годы он жил преимущественно в Париже, изучал разные пласты культуры, творения знаменитых мастеров, часто наезжал в Петербург и упорно работал в поисках собственного стиля. Сблизившись с Александром Бенуа, Константином Сомовым, Сергеем Дягилевым, Бакст стал одним из инициаторов создания объединения «Мир искусства». В 1898 году совместно с Дягилевым он принял участие в основании одноимённого журнала –Бакст заведовал художественным отделом и оформлял каждый выпуск так, что издание было похоже на настоящее произведение искусства. Имя Бакста становилось все более широко известным. Он начал писать портреты, в весьма короткое время превратившись в одного из самых лучших российских портретистов того времени. Пребывая в очередной раз в Париже в 1902 году, он получил заказ от самого Николая II – нарисовать встречу русских моряков.

Но на славе портретиста Бакст останавливаться не собирался. Не зря его считают одним из главных символов Серебряного века, сочетавшим в творчестве разные техники и жанры. Он с легкостью переключался на что-то новое и более масштабное. И очередной масштаб он вскоре увидел в театре. Оформлением первого спектакля «Сердце маркизы» в Эрмитажном театре Бакст занялся в 1900 году, выполнив в едином ключе и декорации, и костюмы, и программку. Дальше он работал над балетом «Фея кукол» в Мариинском театре. Критики в пух и прах разнесли постановку с участием таких звезд, как Матильда Кшесинская, Анна Павлова и Михаил Фокин, назвали балет «верхом безвкусия и тривиальности». Однако каждый из них был в восторге от работы Бакста. Один критик написал: «К счастью, эта постановка дала возможность художнику Баксту создать прекрасные декорации. Но особенно хороши костюмы. Если спектакль и будет ждать успех, то только благодаря Баксту». Бакст продолжил работу на сценах Александринского и Мариинского театров, создавал костюмы для Иды Рубинштейн.

В промежутках между работой Бакст успевал путешествовать. Например, вместе со своим другом Валентином Серовым съездил в Грецию и на Крит, написав по возвращении картину о гибели Атлантиды – «Античный ужас» получил восторженные отзывы в Европе. В 1909 году Бакст вновь уехал в Париж – оформлять «Русские сезоны» Сергея Дягилева, ставшие там настоящей сенсацией.

Впрочем, до этого произошло одно из важнейших событий в жизни художника – он женился на дочери Павла Третьякова, Любе. Самого основателя галереи к тому моменту уже не было в живых, как и первого мужа Любы, оставшейся с дочерью на руках. Через непродолжительное время после первой встречи Бакст сделал ей предложение. Но тогда это выглядело как благородный жест: зарегистрировать брак двух людей различного вероисповедания было нельзя. Выбор был невелик: любовь или вера предков? Раздумья продолжались долго, в результате Бакст нашел способ «обхитрить» систему – вместо православия перешел в лютеранство и сразу после обвенчался с Любой. Они расстались через семь лет. В браке родился сын Андрей, да и приемную дочь Лев любил ничуть не меньше. Теплые отношения бывшие супруги сохранят на всю оставшуюся жизнь, и Бакст будет постоянно навещать детей, полностью обеспечивая и их, и бывшую жену. Сразу после развода Бакст вернулся обратно в иудаизм.

Как уже говорилось, талант Бакста вовсю развернулся в балетных спектаклях «Русских сезонов», а затем «Русского балета С.П. Дягилева» – все постановки просто поражали западную публику создаваемой Бакстом декоративной фантазией. Имя его гремело наряду с именами лучших исполнителей и знаменитых балетмейстеров, иногда на афише даже красовались надписи «Балет Льва Бакста», на художника буквально сыпались заказы из других театров по всему миру. Такая востребованность Бакста не нравилась Дягилеву – устав от постоянных претензий Дягилева, художник разорвал с ним отношения на долгие годы.

Если охарактеризовать художника кратко и емко, то Бакст был настоящим трудягой, подрабатывавшим, чтобы прокормить семью, ведь заработка в государственных театрах для этого не хватало. Уже будучи известным и триумфально пронесшись над Европой, он все равно подрабатывал преподавателем в частной школе, открытой в Петербурге Елизаветой Званцевой. А одним из его учеников того периода был Марк Шагал, впоследствии написавший с благодарностью: «Бакст повернул мою жизнь в другую сторону. Я вечно буду помнить этого человека».

И этого человека, приехавшего в перерывах между европейскими турне в Петербург, в 1912 году попросили в течение суток покинуть столицу, так как он «иудей, а Петербург не входит в черту оседлости, и по новым законам пребывать здесь не положено». Позже сам Бакст написал: «Это был позор для страны, которую я пытался изо всех моих сил прославить в целом мире». Через два года Академия художеств избрала его своим действительным членом – этот статус давал ему право на проживание в Петербурге. Однако началась Первая мировая война, и госдотации театра резко сократились.

Работой Бакст, конечно, обделен не был – за эти годы работал он и дизайнером интерьеров, модельером, разрабатывал дизайн украшений, дамских сумочек и даже париков, увлекался фотографией – по сути, работал на износ. Вот почему и настиг его в итоге нервный срыв – Бакста отправили лечиться в Швейцарию, запретив прикасаться к бумаге и карандашу. К работе он вновь приступил лишь в 1916-м, поставив в Риме два балета. Вслед за этим он перевез одну из своих сестер из России в Лозанну, а после Октябрьской революции ценой неимоверных усилий перевез в Италию жену и двоих детей. Годом позже он узнал о смерти второй сестры, к переезду которой Бакст уже подготовил все необходимое.

На этом фоне последовал новый срыв и ужасная история, как его, больного и прикованного в кровати, находившегося чуть ли не при смерти, терроризировала предоставленная ему сиделка. Подключив своего мужа, сиделка требовала от Бакста под угрозой смерти составить завещание на ее имя. Буквально чудом ему удалось отправить тайное письмо сестре и дождаться помощи.

Обо всем этом он вспоминал позже в автобиографии, которую писал в Америке. Сюда он впервые приехал в 1922 году по приглашению своих друзей, которым нужна была помощь в переделке дома и его дизайне. Позже Бакст был приглашен одним из известных предпринимателей составлять орнаменты для шелковых тканей. «Материалы мои разошлись по всей Америке с огромным фурором – все дамы света гуляют теперь в них», – писал он родным. Не прекращал он и разработку декораций для постановок в Европе, куда приезжал меж дел из Америки.

Однажды в письме своему другу он написал: «Увы, я здесь, в Америке, прикован заработком (у меня 14 человек родных живут целиком за мой счет!), и я обязан работать не покладая рук». Так, разрываясь между Америкой и Европой, вынашивая планы создания собственного Дома моды, он вновь оказался в больнице в стрессовом состоянии, а затем, простудившись в холодных больничных стенах, скончался в Париже 27 декабря 1924 года.