Через Стерна к звёздам

«Никто из великих музыкантов нашего времени не был так влиятелен, как он», – писали мировые СМИ после смерти Айзека Стерна, ровно 15 лет назад. Виртуозный скрипач XX века, ставший классиком при жизни, служил не только музыке, но и миру на земле – был миротворцем во время холодной войны между США и СССР и всегда стоял на страже независимости Израиля.

Айзек Стерн, скрипач с мировой славой, ушел из жизни ровно 15 лет назад. Его талант завораживал слушателей, его импровизации переносили их в совершенно другой мир, наполненный энергией чувств и сладостью звуков. А по словам Пинхуса Цукермана, во многом обязанного Стерну своей популярностью, «до последних дней жизни Айзек оставался еще и студентом, ищущим новых путей для исполнения музыки, которую он играл шесть десятилетий подряд».

Путь Айзека Стерна со скрипкой в руках был даже более продолжителен, чем шесть десятилетий – заниматься он начал еще в раннем детстве. Но вот единение со скрипкой произошло, наверное, действительно чуть попозже. Ведь, как рассказывал сам Стерн, ничего таинственного или романтичного в его знакомстве со скрипкой не было. Он не возвращался зачарованный с концертов, не подбирал самозабвенно мелодии на фортепиано и уж тем более не умолял родителей купить ему скрипку. Даже момент появления первой скрипки ничем ему не запомнился и не отложился в памяти.

«Вероятнее всего, мне ее купили родители, – вспоминал Стерн. – Маленькую такую скрипочку. Мой приятель Натан Коблик играл на скрипке, поэтому я тоже хотел играть на скрипке. В течение некоторого времени у меня был один учитель, потом еще один и еще один. Эти учителя, ни один из которых не принес особенной пользы, находили, что я учусь быстрее, чем меня учат, развиваюсь стремительнее, чем они рассчитывали. Я настаивал на том, чтобы продолжать занятия скрипкой, не потому что как-то особенно любил музыку, а постольку, поскольку Натан Коблик все еще играл. Мои родители обратились за советом к знакомым. Внезапно, по неведомой для меня причине, я был зачислен в воскресную школу при известной в Сан-Франциско синагоге, Храме Еману-Эл. Я оказался весьма способным учеником, быстро научился читать на идише и стал лучшим знатоком идиша в классе. То, что я не понимал ни слова из того, что читал – дело другое… Кантором в храме работал человек по имени Рубен Риндер. Он был очень хорошим кантором старой школы и любил музыку. Однажды я по какому-то случаю играл в храме на скрипке. Кантор Риндер случайно услышал мою игру и внезапно понял, что у меня есть определенные задатки. Он также знал, что у моей семьи нет денег на уроки, тогда нам едва хватало просто на жизнь».

Семья действительно испытывала тогда немалые трудности. Спасаясь из охваченной историческими катаклизмами России, они перебрались в Америку в 1921 году, когда Исааку было всего девять месяцев. Обосновавшись в Сан-Франциско, мать с отцом, как и многие мигранты, брались за любую работу, чтобы хоть как-то свести концы с концами. Но несмотря на постоянную занятость, воспитание сына было их первостепенной задачей. А среди общеразвивающего образования музыка занимала лидирующие позиции: «Им отчаянно хотелось, чтобы я стал музыкантом, хорошим музыкантом. Конечно, их притягивал и элемент успешности, который сопутствует настоящему исполнителю, но движущей силой было не это. Больше всего им хотелось, чтобы мои способности максимально реализовались. Отец принимал большое участие в моих занятиях, а мама еще большее. Она была дома все время и возвращала меня к усердной работе тогда, когда я сам был не прочь заняться чем-то другим».

Когда Стерну было 10, семью даже поставил на заметку департамент образования Сан-Франциско, где обратили внимание на двухлетнее отсутствие Айзека в школе и решили линчевать родителей за упущенное образование сына и его «темноту». Точку в этом вопросе поставил сданный Айзеком тест, по результатам которого в своем развитии и уровне просвещения он опережал лучших из своих сверстников как минимум лет на семь.

В том же 10-летнем возрасте, по воспоминаниям Стерна, он впервые по-настоящему почувствовал скрипку. В один прекрасный день он совершенно неожиданно для себя стал играть и вести смычок так, как до этого его никто не учил, воспроизводить любой тембр звука по своему внутреннему желанию, а не повторяя их из гамм и этюдов, чувствовать струны и пальцы на них. «Иногда мне не верится, что это взялось из ниоткуда, само по себе. Как мне представляется, в такие моменты накопленный опыт превращается во внезапное осознание себя как личности и способность действительно самостоятельно что-то делать. Я хотел играть, и я хотел научиться играть лучше. Я хотел это делать, потому что я начал получать удовольствие от своих собственных способностей. Для меня многое изменилось именно в тот момент, когда я начал понимать, на что я уже способен, и одновременно с этим чувствовать, что я могу сделать намного больше. С тех пор меня больше никогда не нужно было заставлять заниматься».

Конечно, этому всему способствовали годы занятий у разных именитых учителей. Помощь в оплате услуг репетиторов взяла на себя покровительница юных талантов Люти Голдштейн, к которой обратился упомянутый выше кантор в синагоге. Но настоящим учителем Стерн считал «невозвращенца» из Советского Союза Наума Блиндера, обучавшегося у Петра Столярского и Адольфа Бродского. «Его подход к музыке был скорее интуитивный, – вспоминал Стерн. – Он был потрясающе талантлив и прежде всего смотрел на скрипку с позиций красоты и певучести. От него я научился очень многим вещам, которые впоследствии стали моими сильными сторонами, а кое-чему не научился – теперь это мои слабые стороны. Самое важное, чему он научил меня – это слушать и думать своей головой. Он научил меня быть самостоятельным, а не копировать его, не быть даже его последователем, и я думаю, что это одно из самых ценных качеств, которым я научился в музыке».

Чему он научился, Стерн впервые показал на публике 18 февраля 1936 года, исполнив Третий скрипичный концерт Сен-Санса с Симфоническим оркестром Сан-Франциско. Хвалебные отзывы критиков вызвали интерес к молодому скрипачу, и выступления его в Сан-Франциско последовали одно за другим. В марте 1937 года он играл скрипичный концерт Брамса, исполнение которого транслировали по радио на всю Америку. После этого в Сан-Франциско он стал уже тогда если и не звездой, то местной знаменитостью точно. Так Стерн решился выступить в Нью-Йорке. Концерт состоялся в октябре 1937 года в Таун-холле. Была исполнена программа сложнейших произведений Баха, Венявского, Тартини, Глазунова, Шимановского, но завоевать Нью-Йорк не удалось. Критики, отмечая несомненный талант музыканта, посчитали его игру «неустойчивой» и посоветовали вернуться в Сан-Франциско и продолжить занятия.

На фоне такой оценки несколько поступивших предложений занять место концертмейстера в оркестрах Нью-Йорка выглядели более чем многообещающе и вызвали даже раздумье. Но воспоминания о тех, кто продолжал в него верить, кто вложил столько сил, средств и времени, о родителях, учителях, в конце концов, о собственном труде, цели и мечте стать солистом поспособствовали, как вскоре показало время, принятию правильного решения. В Нью-Йорк Стерн возвратился через два года. После его концерта в феврале 1939-го в том же самом Таун-холле уже ни у кого не оставалось сомнений, что они внимали игре великого мастера.

С этого концерта и начался отсчет профессиональной деятельности Айзека Стерна, и вся дальнейшая карьера шла лишь по нарастающей. Триумф в Карнеги-холле в 43-м, гастроли по всему миру, участие в бродвейских шоу, работа над музыкой к фильмам, множество записей, наград, почетных званий и титулов. Его имя и его слово за это время стали весомыми не только в музыке, но и во всех сферах, с которыми соприкасался Стерн – от общественных, до политических. Благодаря ему был сохранен самый знаменитый музыкальный зал Америки – Карнеги-холл в Нью-Йорке, чуть было не снесенный для строительства офис-центра и спасенный только благодаря усилиям Стерна. Он был и миротворцем в области культуры между США и СССР в годы холодной войны. Несмотря на его всеобщее признание в Союзе, где все его называли не иначе как Исаак Соломонович, от очередных гастролей там он отказался, когда увидел свидетельства поддержки арабов во время Шестидневной войны 1967 года. В те дни он выступал в госпиталях Израиля перед ранеными. Солидарность с израильтянами Стерн проявил и в Войну судного дня в 1973 году. Им же была оказана поддержка и многим израильским музыкантам, в том числе Пинхасу Цукерману и Ицхаку Перлману, мастерством которых до сих пор восхищается мир. К миру как всеобщей ценности у него вообще было очень трепетное отношение. И обучая пониманию музыки, Айзек Стерн нередко напоминал своим ученикам: «Мы несем ответственность за красоту и гуманность на Земле. Наше назначение – служить миру».