Поэт в петле

На его уроки по Блоку, Маяковскому и Ахматовой съезжалась вся литературная Москва. Но вскоре его из школы выгнали. Потом выперли и из страны. В Израиле Анатолий Якобсон стал известным писателем, но быстро умер.

Череду событий, которые определили его отношение к жизни, Анатолий Якобсон называл факторами. Так, «очень сильным фактором» был дядя Сёма – брат его отца, московского аптекаря Александра Якобсона. Дело в том, что отец Анатолия умер от рака в 1947 году – мальчику тогда было 12 лет. Мама – бывшая актриса ГОСЕТа Татьяна Лившиц, сильно горевала. И воспитанием подростка занимался Семен Якобсон – к сожалению, недолго: в 1951-м мужчину приговорили к 25 годам лагерей за критику Сталина. «Донес на него сосед, – вспоминал Якобсон. – Через четыре года дядя умер в заключении».

Это событие открыло юноше глаза на всю чудовищность советского режима. Дальше, поступая в институт, он понял, что такое антисемитизм, возведенный до уровня официальной государственной политики. А познакомившись со своей будущей женой – Майей Улановской, осознал, что сотни тысяч советских людей сажают ни за что. К моменту их знакомства в 1956 году Майя уже провела в лагерях четыре года – за участие в «Союзе борьбы за дело революции»: ее, как и других участников движения, освободили по амнистии. В том же 1956 году были освобождены и ее родители – советские разведчики-нелегалы Александр и Надежда Улановские, отбывавшие срок в ГУЛАГе по обвинению в государственной измене. «Знакомство с этой семьей навсегда изменило мою жизнь, – признавался Якобсон. – И привлекло ко мне много людей сидевших. Я заранее относился к ним с симпатией и был глубоко убеждён, что кто сидел – уже обязательно хороший человек».

В 1957-м Якобсон окончил историко-филологический факультет Московского педагогического института. Не сразу сумев найти работу, какое-то время он был грузчиком на автомобильном заводе. И только потом пошел преподавать историю в 689-ю московскую школу. Там же им был организован и литературный кружок – Якобсон читал курс лекций о русской поэзии ХХ века. Одновременно он печатал в разных литературных сборниках свои переводы поэтов Западной Европы и Латинской Америки.

В 64-м он перешел в физико-математическую школу №2 – точно так же преподавал историю и читал факультативные лекции о русских поэтах XX века, не включенных в программу средней школы. Официально преподавать литературу он отказывался наотрез – тогда нужно было идти строго по советской программе, к которой Якобсон относился очень критически. На своих внеклассных занятиях он доносил до слушателей собственный анализ творческого пути того или иного поэта. Записи этих лекций широко распространялись самиздатом. Послушать лекции Якобсона о Блоке, Есенине, Маяковском, Цветаевой, Ахматове и Мандельштаме в переполненный актовый зал школы стекалась вся литературная Москва. Хотя, конечно же, в первую очередь лекции Якобсона были адресованы школьникам, признававшимся по прошествии десятилетий, что благодаря Якобсону чтение стихов превратилось у них в органическую потребность.

Последняя прочитанная им лекция была посвящена поэтам 20-х годов XX века, воспевшим насилие во время русских революций. Позже эта лекция легла в основу статьи Якобсона «О романтической идеологии». Вывод был простой: поэты-романтики славили «карающий меч революции», веря, что ее цели оправдывают любые средства. Это-то, писал Якобсон, и создало благоприятную психологическую атмосферу для террора. В общем, лекции Якобсона и до этого считались скандальными – эта же и вовсе была расценена как преступная: учителя вынудили уволиться из школы.

Правозащитная деятельность Якобсона началась в 1965 году после ареста Андрея Синявского и Юлия Даниэля, с которыми его связывала крепкая дружба. Вот как он сам рассказывал об этом в одном из интервью: «В сентябре 65 года арестовали моих друзей – писателя Юлия Даниэля и Андрея Синявского. В начале следующего, 66-го года во время судебного процесса я выступил в их защиту. До этого никакой политической деятельностью я не занимался. Да и дальнейшие мои поступки и все, что я делал, я не считаю политической деятельностью. Я бы скорее назвал это деятельностью гражданской или человеческой. На мой взгляд, арестовывать людей, убивать их за убеждения – это политика, а защищать тех же людей – совсем не политика. По всему, на что я способен, я не только не политический, но даже и не общественный деятель. Я литератор, литературный критик. Я всегда хотел только этим заниматься. Тем не менее я был поставлен на путь, который именуется демократическим движением. Хотя и слова-то эти не люблю – “демократическое движение”. Это скорее нравственное сопротивление. Просто я стал другом людей, которыми горжусь, которыми должны бы гордиться все у меня на родине. Это Петр Григоренко, Владимир Буковский, Татьяна Великанова, Сергей Ковалев, Татьяна Ходорович и много других замечательных людей. После выступления в защиту Даниэля и Синявского я написал много открытых писем в защиту тех, кого бросали в тюрьмы и психушки за их убеждения, за их попытки защищать права человека».

Отметим, что Якобсон просил допустить его на процесс Синявского и Даниэля как общественного защитника, но получил отказ. Тогда он просто написал и отправил в суд свою защитительную речь. Текст широко распространялся в самиздате и впоследствии был включен в «Белую книгу» Александра Гинзбурга. Кстати, рвался Якобсон и на «процесс четырех», когда того же Гинзбурга – вместе с Галансковым, Добровольским и Лашковой – судили за составление и публикацию за границей «Белой книги». Так и не попав в зал суда, Якобсон следил за его ходом по советским газетам. В итоге он написал открытое письмо в правление Союза журналистов, подвергая сомнению «добросовестность представленной информации», в которой «подсудимые окрашены сплошь черным цветом».

Не менее известным было и его самиздатовское обращение в поддержку «демонстрации семерых», прошедшей в 1968 году на Красной площади в ответ на введение советских войск в Чехословакию. Одна из участниц той демонстрации – Наталья Горбаневская – в своей книге «Полдень» упоминала об этом так: «Лучший ответ всем, кто сомневался в необходимости нашей демонстрации, – письмо Анатолия Якобсона. Анатолий Якобсон – человек поразительного таланта не только профессионального: он – блестящий переводчик, любимый учитель, глубочайший литературовед, но и человеческого, душевного. Насколько я знаю, он был потрясен, что не знал заранее о демонстрации и не принял в ней участия».

Вступался Якобсон и в защиту диссидента Анатолия Марченко, и за лишённых родины крымских татар. Вплоть до своего отъезда из Советского Союза он был активным членом Инициативной группы по защите прав человека в СССР. А после ареста в декабре 1969-го Натальи Горбаневской Якобсон стал редактором «Хроники текущих событий» – машинописного информационного бюллетеня правозащитников, распространявшегося самиздатом. Именно работа над «Хрониками» окончательно настроила сотрудников КГБ против Якобсона. Они открыто заявляли, что еще один номер – и автор большинства текстов будет арестован. Якобсон все равно рвался в бой – и готов был продолжать работу, но коллективным решением правозащитников выпуск «Хроник» было решено прекратить.

Однако это не спасло Якобсона от излишнего внимания со стороны КГБ. В какой-то момент его вызвали на допрос и предложили на выбор: отправиться на Запад самому, или быть сосланным на восток – то есть в лагеря Сибири – принудительно. В 1973-м Якобсон с семьей эмигрировал в Израиль. Решающим в принятии этого решения стало нежелание его сына Александра «жить в этой стране». К тому же, со слов Якобсона, у сына диагностировали заболевание почек, излечить которое в Союзе не могли. Позже оказалось, что диагноз, поставленный советскими медиками, был ошибочным, а может быть, и целенаправленно сфальсифицированным. В том же 73-м за рубежом была издана книга Якобсона «Конец трагедии» – о поэзии Александра Блока. Она принесла автору международную известность – Якобсона приняли в Европейский ПЕН-клуб.

Вместе с семьей писатель поселился в Иерусалиме. Как вспоминала его жена, Якобсон тут же кинулся учить иврит и ездить по стране с друзьями – и с теми, кто уехал раньше, и с новыми. «Он рад был всему, что видел, и тому, что его берут на кафедру славистики Иерусалимского университета, – писала Улановская. – Началась и прошла война: он, как все мы, тревожился и волновался. Потом – как все мы, но ещё сильней – затосковал, во сне видел бревенчатые стены самойловского дома в Опалихе, как все мы, слал письмо за письмом в Москву, ждал нетерпеливо ответа. Только мы с тоской совладать могли, а ему становилось всё хуже: на холмы Иудеи вокруг нашего временного жилья он смотрел с трудом». В сентябре 1978-го Анатолий Якобсон в состоянии тяжелой депрессии покончил с собой.