Он и в Африке талант

Сын евреев из Двинска, он покорил Лондон и Париж, но любил ездить в Африку и СССР. До самой смерти 97-летний Питер Брук верил, что может изменить нашу жизнь.

Жители глухих африканских деревень поначалу недоумевали. Неподалеку от них вдруг останавливались грузовики – и приехавшие в них белые люди ставили шатер, начинали говорить друг с другом на непонятном языке, спорить, размахивать руками, кричать, плакать навзрыд и смеяться. При этом они не обращали никакого внимания на самих аборигенов, с любопытством подходивших все ближе и ближе. Потом приехавшие умолкали, брались за руки и, улыбаясь, кланялись. После – заходили в шатер, меняли одежду и вновь представляли зрителям очередную сцену.

В какой-то момент в выступавших летели плевки – представители племени так выражали свое одобрение. Кланявшиеся уклонялись от прямых попаданий этих оваций, но продолжали улыбаться: о местных обычаях они были предупреждены. Исколесив почти всю Африку, побывав в десятках племен, актеры Питера Брука видели и не такое. Как правило, после этого Брук общался со старейшинами, объясняя им, что такое театр. Переводчик за ним не успевал, но Бруку он был и не нужен – он объяснялся мимикой, жестами и горящим, полным любви к театру взглядом. Понять, что он говорит о чем-то прекрасном, смог бы, наверное, даже марсианин.

В Африке начала 70-х Брук со своим коллективом провел почти год. Он хотел доказать – прежде всего самому себе, – что люди разных культур способны понять друг друга, и языковой барьер этому не помеха. Театр был его способом объединить человечество. Брук вообще считал, что большинство безумий нашего мира как раз и заложено в слове «культура». «Если ты начинаешь сравнивать культуры, оценивать их – это начало расизма. Каждый считает – сознательно или бессознательно, – что культура, к которой он принадлежит, лучшая. Все люди – пленники идеи культуры», – говорил Брук. Он считал, что каждая культура сама по себе неполна. Каждая из них лишь часть мировой культуры, понять которую за отведенную жизнь не по силам никому. Но он пытался.

Так, одной из его попыток объединить человечество стал спектакль «Оргаст», поставленный им в 1971 году. К тому времени Брук уже был общепризнанным лидером мирового театра. Он уже поставил спектакли «Марат/Сад», «Сон в летнюю ночь», «Король Лир» и «Гамлет», уже создал Международный центр театральных исследований в Париже. В общем, живи и почивай на лаврах, учи молодежь, пиши книги и рассуждай о театре в поездках по миру. Но нет – великим режиссером XX века Питера Брука сделала тяга к экспериментам.

Тед Хьюз, ставший соавтором «Оргаста», по просьбе Брука создал пьесу по мотивам древнегреческих мифов. И язык он использовал придуманный, назвав его, как и спектакль, оргастом. Искусственный лексикон состоял примерно из двух тысяч слов, произношение которых напоминало древнегреческий и авестийский – Брук считал, что они наиболее ярко способствуют проявлению эмоций человека. Таким образом, отказавшись от смысловой части слов, Брук воздействовал на зрителя исключительно звуковой материей языка – вкупе с актерской пластикой.

Для предельной точности звучания искусственного языка он выбрал актеров, родной язык которых был разным. «Оргаст» они оттачивали во время репетиций на протяжении полугода. Впрочем, репетиции Брука мало чем напоминали репетиции в обычном понимании. Это был процесс сочинения спектакля в режиме реального времени на сцене вместе с актерами. Брук вообще сопротивлялся традиционным методам работы, когда автор пишет текст и отдает его режиссеру, тот читает текст и идет к актеру, объясняя ему, как он должен играть, а актеры показывают зрителю, чему научил их режиссер. Брук считал это искусственным театром.

«В настоящем театре все это должно быть единым. Я не занимаюсь реализацией своих идей! Это омерзительная вещь – когда режиссер начинает заниматься идеями. Это не входит в его профессию. Режиссерский диктат стал привычным, но это плохо и совсем ужасно, когда он еще и пишет пьесы. Тогда самое ценное в театре уничтожается. Вместо полифонии, богатого сочетания разных индивидуальностей мы получаем усеченный, плоский взгляд на мир. Зато кто-то воплотил свою идею», – говорил Брук.

«Оргаст» готовился для Ширазского фестиваля искусств, проходившего каждый год в Иране с 1967 по 1977 год. Его в итоге сыграли среди древних руин Персеполиса, ставших одновременно сценой и зрительным залом. Никаких других декораций. Это потом концепция «пустого пространства» стала расхожим принципом современного театра. До Брука так не делал никто. Спектакль состоял из двух частей и шел в общей сложности восемь часов, повторяясь несколько дней в разное время.

Брук экспериментировал даже с естественным освещением: премьерный показ состоялся сразу после заката, при свете луны. Повторный – в ту же ночь, но уже в предрассветных сумерках. На следующий день спектакль начинался в лучах заходящего солнца. Кстати, это не самый длинный спектакль Брука – его «Махабхарата» на основе индийского священного писания и вовсе длилась десять часов с двумя небольшими антрактами. Но публика не уставала. Ведь Брук никогда не повторялся. Повторяли за ним. С самого начала его карьеры.

Брук признавался, что попал в театр случайно, он хотел быть кинорежиссером, но это требовало долгой учебы, вот он и решил «добраться до шоссе через старомодную провинцию». Но едва попав в эту «провинцию», он принялся делать из нее центр современной жизни. Свою театральную деятельность Брук начал в 1943 году постановкой «Трагедии о докторе Фаусте» Кристофера Марло в лондонском театре «Торч». Ему было всего лишь 17 лет. А к 20 годам Брук поставил уже шесть спектаклей, среди которых были «Адская машина» Кокто, «Пигмалион» и «Человек и сверхчеловек» Шоу, «Король Джон» Шекспира. В 1947-м, едва Бруку исполнилось 22 года, он поставил «Ромео и Джульетту» в Королевском Шекспировском театре в Стратфорд-на-Эйвоне.

В 60-е годы Питера Брука уже называли великим режиссером. С начала 70-х он обосновался в Париже, где вначале вместе с Жаном-Луи Барро создал Международный центр театральных исследований, а затем открыл театр Bouffes du Nord. В СССР тогда много писали, что отъезду Брука из Лондона в Париж способствовали разногласия с соотечественниками-капиталистами. Дескать, его потянуло на восток, к родным корням, и Франция – лишь перевалочный пункт. Конечно же, это было не так. Просто Франция была едва ли не единственная в Европе страной, культурная политика которой финансировала самые рискованные творческие проекты. Таковыми были все постановки Брука. А вот насчет корней – это правда: родители Брука были евреями из Двинска, ныне Даугавпилса.

По воспоминаниям Питера Брука, его отец поддерживал связь с оставшейся в Москве сестрой Фрейдой Мордуховной вплоть до середины 1930-х. Сыном Фрейды – и двоюродным братом Питера Брука – был главный режиссер Театра сатиры Валентин Плучек, о чем знала вся театральная Москва. С кузеном Брук впервые познакомился в 1955-м, когда привез в Москву своего «Гамлета» с Полом Скофилдом. Это был первый западный спектакль на заре оттепели в СССР. Но после советские зрители видели спектакли Брука много раз: в 50-е, 60-е и 80-е годы. Его театр Bouffes du Nord был частым гостем и в России. Последний раз спектакль Брука – «Узник» – представляли в Петербурге в 2019-м, через год после его премьеры в Париже.

Всего на разных театральных площадках Питер Брук поставил свыше 50 спектаклей. А в качестве кинорежиссёра он снял 14 фильмов. Еще он написал несколько книг, по которым учились делать современный театр во всем мире. Питер Брук, с именем которого ассоциировался театр XX века – да и чуть-чуть уже XXI века, ушел из жизни в начале июля в возрасте 97 лет. С годами он отказался от попыток изменить человечество и мир. И был очень рад, что эта иллюзия у него отпала. Брук понял, что охватить весь мир невозможно.

«У каждого из нас есть собственный мир, за который мы ответственны в полной мере. Им и надо заниматься. Не надо преуменьшать свою ответственность, – говорил Брук. – Мой заключается в театре. Ко мне в руки попадает целых пятьсот человек на два часа. Я должен сделать все, чтобы, когда эти два часа закончатся, они вышли из зала чуть-чуть другими – и смогли увидеть ту жизнь, которой раньше не замечали. Если их гнев и разочарование станут чуть слабее, это уже победа. Театр не способен никого ничему научить. Зато он может на какое-то мгновение сделать жизнь зрителя лучше. Сдвинуть ее хотя бы на миллиметр. Это стоит того, чтобы положить на это жизнь».