Сирота одесская

Карузо ему завидовал, Штаты – рукоплескали, а Николай II восхищался его талантом. Сирота был звездой канторского пения, но задохнулся в подвале Варшавского гетто.

В 1896 году в Большой синагоге Вильно освободился пост главного хазана – иначе говоря, главного кантора. Недостатка в претендентах на престижную и хлебную должность не было, и когда к главному раввину привели очередного кандидата, он только поморщился. Худощавый, невзрачный, совсем юный – лет двадцати или около того, ранее служил хазаном в небольших одесских синагогах. Раввин решил, что на него даже не стоит тратить время, и саркастическим тоном предложил узнать расписание поездов на Одессу. Претендент не обиделся и смиренно попросил разрешения спеть в субботу в синагоге. Раввин все так же иронично поинтересовался, справится ли он без хора, на что получил ответ: «Мне поможет Б-г!» Раввин из любопытства согласился, и кантор спел на ближайшей службе – да так, что вся синагога, включая ее главу, затаила дыхание от восхищения. Излишне говорить, что пост главного кантора он тут же получил. Невзрачного молодого человека звали Гершон Сирота, на тот момент ему было не более 22 лет.

Действительно ли состоялся приведенный диалог или это лишь слухи, ходившие в Вильно, неясно. Зато известно, что еще до того, как Сирота стал главным кантором Виленской синагоги, он успел покорить своим голосом не только Одессу, но и Вену. И не только в синагоге, но и с театральных подмостков. Гершон Сирота прославился очень рано. Родился он в 1874 году в Российской империи на территории современной Винницкой области Украины в небольшом местечке Гайсин. Его отец, тоже хазан, учил сына пению чуть ли не с пеленок. Когда Гершону было около 16 лет, семья переехала в Одессу. Юношу сразу же приняли в хор одной из синагог, вскоре он стал кантором, а к 18 годам уже был главным кантором. Правда, для этого ему пришлось жениться – так требовали правила. Недолго думая, он попросил у раввина той же синагоги, где служил, руки его дочери, и получил согласие.

Естественно, что слава о чудесном теноре молодого кантора разнеслась далеко за пределами синагог. Его талант покорил и одесских меценатов, которые оплатили ему учебу в музыкальной школе. В биографических материалах нередко пишут, что это была Одесская консерватория, но на тот момент ее просто не существовало – она откроется лишь в 1913 году. Так или иначе, именно в Одессе Сирота увлекся классической музыкой и оперным пением. Он даже выступил на сцене Одесского оперного театра, где спел вместе со знаменитым в то время басом Львом Сибиряковым – к слову, тоже евреем, начинавшим с пения в синагоге.

Представление, на котором прозвучала оратория Гайдна «Сотворение мира», имело огромный успех. Сироте предложили поехать в Вену для учебы в консерватории. Тот разрывался между синагогальным пением и оперной карьерой, но от предложения отказаться не смог. Впрочем, в Вене он пробыл недолго – получив телеграмму о тяжелой болезни отца, Сирота был вынужден вернуться в Одессу.

Любопытно, что в биографиях Сироты как расхожий факт преподносится, что в Вене ему покровительствовал барон Ансельм фон Ротшильд. Говорится, что тот предлагал Сироте на выбор либо пост главного кантора одной из венских синагог, либо ангажемент в Венской придворной опере. Загвоздка в том, что барон Ансельм фон Ротшильд умер в 1874 году – то есть в год рождения Гершона Сироты. Возможно, речь идет об Альфреде фон Ротшильде, сыне Ансельма – тогда все сходится. Но, возможно, это не более чем домыслы.

Вообще говоря, с именем Сироты связано немало таких вот историй – вроде бы правдоподобных, но не задокументированных или вызывающих вопросы. Например, считается, что в честь него взял псевдоним другой известный музыкант – пианист Лео Сирота. С одной стороны, сам Лео официально этого не утверждал, и это лишь гипотеза биографов. С другой стороны, когда Лео учился музыке, Гершон Сирота был в зените славы. К тому же отца Лео тоже звали Гершоном. Не исключено, что отцовское имя наложилось на фамилию музыкального кумира эпохи, и в итоге родился псевдоним. Вроде бы получается складно, и может быть, именно так Лео и рассуждал, но достоверно этого уже не узнать.

По возвращении из Вены Сирота некоторое время жил в Одессе, но когда его отец скончался, его там больше ничто не удерживало. После Вены ему хотелось большего, чем пост кантора в скромной синагоге – тогда-то он и уехал в Вильно, где ему удалось стать главным кантором крупнейшей синагоги города. В Вильно Сирота провел девять лет, и именно на это время приходится расцвет его славы. Тогда же он начал сотрудничать с хормейстером Лео Лиовым. Тот не просто создал хор, достойный голоса Сироты, но и предложил ему давать концерты для светской публики.

Идея повергла общину в ужас. Хотя предполагалось, что будут исполняться исключительно религиозные песнопения и еврейские народные песни, все равно она казалась кощунственной. Но Сирота увидел в этом возможность дать выход своей невоплощенной страсти к оперному пению и пошел на риск. Концерт, как и его прежние светские выступления в Одессе и Вене, прошел с оглушительным успехом, и еврейская община простила ему отступление от правил.

Сироту стали приглашать в другие города, и вскоре слух о канторе с бесподобным голосом дошел до царского двора. Вдовствующая императрица Мария Федоровна, мать Николая II, пригласила Сироту выступить на благотворительном концерте в Санкт-Петербурге. Царствующих особ его пение покорило не меньше, чем ранее – рядовых слушателей. С тех пор Гершон Сирота несколько раз приезжал в столицу, чтобы спеть для царя.

В 1903 году Сирота принял предложение сделать граммофонные записи. Так он стал первым кантором в истории, чье пение записывалось на граммофонные пластинки и благодаря этому дошло до нас. За тридцать с лишним лет своей певческой карьеры он записал немногим менее 200 пластинок – в основном на них звучат еврейские религиозные песнопения. Именно благодаря этим пластинкам два года спустя его услышал глава Большой синагоги Варшавы. Далее последовало приглашение на прослушивание: там как раз освободился пост главного кантора. Приглашение было как нельзя кстати: главный раввин виленской синагоги умер, а с новым у Сироты отношения не заладились. Тот считал, что синагога – не место для бельканто, и упрекал Сироту, что он поет слишком по-светски.

Эти же доводы чуть не стали препятствием и в Варшаве: многим не нравилось, что Сирота не только поет в синагоге, но и дает концерты. Но и тут волшебный голос затмил все аргументы против, и Гершон Сирота стал главным кантором главной варшавской синагоги. Попутно он продолжал гастролировать – теперь его знала вся Европа. Великий Энрике Карузо всерьез считал Сироту своим потенциальным конкурентом. По свидетельству современников, услышав запись Сироты, он сказал: «Мне повезло, что несмотря на множество предложений от известных оперных театров, он предпочел остаться в синагоге».

Очаровав своим пением Европу, Сирота отправился покорять Америку – туда его, как и на многие предыдущие гастроли, уговорил поехать давний соратник Лео Лиов. Во время первой поездки в 1911 году Сирота дал более 20 концертов в разных городах США. Как и везде, в Новом Свете ему сопутствовал оглушительный успех. Газеты наперебой публиковали восторженные отзывы, где Сироту называли еврейским Карузо. Не в восторге было только руководство Большой синагоги Варшавы – им нужен был кантор на своем месте, а не на гастролях. Несколько раз Сироте прощали долгие отлучки, тем более что на время Первой мировой войны пришлось сделать перерыв от гастролей. Но после войны поездки возобновились – теперь Сироту нередко сопровождали дочь Хелена и сын Нафтули, унаследовавшие вокальный дар отца и выступавшие вместе с ним. В 1924 году у главного раввина лопнуло терпение – Сироту уволили. Он начал протестовать, после двух лет тяжб добился восстановления в должности. Однако выступать с концертами он так и не прекратил, отсутствия продолжались, и в 1927 году его уволили окончательно.

Три года он жил в разъездах – выступал с концертами, а если представлялся случай, попутно служил в синагогах. Так, в 1928 году, будучи в Тель-Авиве, он пел в Большой синагоге, открывшейся тремя годами ранее. Позднее Сирота приезжал в Землю обетованную еще как минимум один раз – известно, что он пел в Тель-Авиве во время празднования Рош а-Шаны в 1935 году.

В 1930 году Сирота вновь решил осесть и устроился кантором в синагогу Ножиков – единственную варшавскую синагогу, которая переживет Вторую мировую войну. Впрочем, словом «осесть» это можно назвать с натяжкой – он стал больше времени проводить с семьей в Варшаве, но и в последующие годы продолжал гастролировать, преимущественно по США. Лео Лиов, который эмигрировал в Штаты сразу после Первой мировой, все настоятельнее уговаривал Сироту остаться в Америке насовсем и перевезти семью. Тот колебался, хотя понимал, что с приходом к власти нацистов в Польше для евреев становится все опаснее.

В 1938 году во время очередного турне по США Сирота получил телеграмму, где говорилось, что его жена в тяжелом состоянии. Лиов убеждал его не возвращаться – к тому времени нацисты уже успели проявить себя. Но Сирота, как и некогда в Вене после похожей телеграммы, сделал выбор в пользу семьи и вернулся. Но если в Вене решение стоило ему оперной карьеры, то на этот раз – жизни. В 1940 году Сирота вместе с семьей попал в Варшавское гетто и выбраться оттуда уже не смог.

Узнав о его положении, за него начали хлопотать друзья и знакомые, включая Лиова. Они пытались добиться, чтобы ему дали американскую визу, но, увы, тщетно. Однако и в гетто стареющий Сирота в свои шестьдесят с лишним продолжал петь. Гиллель Зайдман, еврей, переживший холокост в Варшаве и написавший «Дневники Варшавского гетто», рассказывает о службе в Йом Кипур в 1942 году. Богослужение шло в небольшой комнате, набитой битком, и когда пел Сирота, все плакали. По свидетельству Зайдмана, когда звучала покаянная молитва «Авину Малкейну», голос дрогнул и у самого Сироты. «Это была уже не абстрактная еврейская молитва, – вспоминал Зайдман. – Ее слова отражали собственное отчаяние молящихся, а просьбы “отвести чуму и мор” и “замыслы ненавидящих” касались непосредственно их самих».

Самого Сироту, как и многих других обитателей Варшавского гетто, «замыслы ненавидящих» не обошли стороной. 19 апреля 1943 года во время подавления восстания дом, в подвале которого он прятался с семьей, подожгли нацисты. Все, кто там был, погибли от удушья – сам Сирота, его сыновья и двое внуков. Дочь Хелену еще раньше отправили в Майданек, и в 1942 или 1943 году она погибла в каком-то из нацистских лагерей смерти. Жена Сироты умерла от болезни приблизительно в начале 1943 года. Прямых потомков Сироты не осталось в живых – лишь граммофонные пластинки, увековечившие голос великого кантора.