Борис Пастернак. Казнь премией

Он не был борцом с режимом. По его словам, если с чем он и боролся, то только с «торжествующей пошлостью». И «за свободный и играющий человеческий талант». Это мало кто понимал. Вялотекущее осуждение переросло в настоящую травлю, когда 14 ноября 1957 года роман «Доктор Живаго» был опубликован в Италии и уже через год принес писателю Нобелевскую премию. Не спас Пастернака даже отказ от премии. По словам Чуковского, «его топтали, пока не убили». Но это не значит, что его победили.

Порой «общественное мнение» формируется небольшим числом людей. Иногда вообще одним. Однако оно подхватывается массами, не разбирающимися в сути вопроса и в цепной реакции ставящими подписи под этим решением, голосующими за него, приветствующими его. И вот тогда оно становится по-настоящему глобальным – таким, какому мало кто может противостоять.

С одним из таких «общественных мнений» столкнулся Борис Пастернак, когда 14 ноября 1957 года в Италии был издан его роман «Доктор Живаго», не нашедший места среди утвержденной литературы СССР. Не каждому человеку от рождения дано столько воли к сопротивлению внешним обстоятельствам, сколько было у него. Сопротивлялся же он попыткам вместить его творчество в рамки, созданные тем самым небольшим количеством людей.

Роман, затронувший вопросы российской истории, интеллигенции и еврейства, создавался им десять лет. Начав писать в 1945 году, в июне 1946 года он уже читал первую главу романа «Мальчики и девочки» (одно из черновых названий «Доктора Живаго»). В августе была готова вторая глава – «Девочка из другого круга». Мысли материализовывались на бумаге, казалось, еще чуть-чуть – и в свет выйдет его творение. Но в самый разгар работы над романом и начались испытания. Для начала в газете «Правда» появилась статья, где Пастернака клеймили «безыдейным, далеким от советской действительности автором». В свете этих нелицеприятных событий публичное чтение Пастернаком первых глав романа, запланированное давно, но, как назло, произошедшее в тот же сентябрьский день, многими воспринялось как дерзкий и бессмысленный вызов властям. К сожалению, действительно многими: вызов был замечен. Весной 1947 года он работает над третьей главой, а в Союз уже просачивается новость о выдвижении Пастернака на Нобелевскую премию. Тут же появляются «установочные» статьи во многих изданиях с «интерпретациями» его творчества, на деле больше напоминающими бесталанные и злые пасквили. После начинается публикация открытых пародий и фельетонов на его поэзию. Не обращать внимания на это было невозможно, но Пастернак продолжает работу. Глава о Первой мировой войне была готова уже весной 1948 года.

Не прошло и месяца, как на XI пленуме Союза писателей СССР с докладом «Наши идейные противники» выступил генеральный секретарь Союза писателей А.А. Фадеев, который в своей речи осудил Пастернака за уход от действительности. При этом докладчик в основном упирал на то, что развенчивал «эти хвалебные статьи» о Пастернаке на Западе. В связи с докладом подготовленный уже к печати сборник «Избранное» Пастернака тут же уничтожили.

Пастернак же, вместо того чтобы залечь на дно, просто продолжил творить: до конца года им был написан десяток стихотворений из «Юриной тетради». В 1949 году, пока по Москве ползли слухи о его аресте, кандидатуру Пастернака вновь выдвинули на Нобелевскую премию. Он, казалось, не реагировал ни на то, ни на другое: он всё это время на фоне общественного «порицания» дополнял роман пропитанными тоской и нежностью стихотворениями – «Осень», «Нежность», «Магдалина II», «Свидание». В мае 1952 года он закончил десятую главу, которая, как и все предыдущие, также была методично сопровождена порицающими статьями в центральных изданиях. Читая их в газетах, он как-то скажет: «… узнавая всё это, расплываюсь в улыбке, как будто эта ругань и осуждение – похвала».

Но улыбка на его лице не была отражением внутреннего эмоционального состояния: в октябре 1952 года Борис Пастернак попал в Боткинскую больницу с обширным инфарктом. Несмотря на это, он продолжил дописывать роман, написал еще 11 стихотворений в «Юрину тетрадь». И новый год вновь принес слухи о присуждении ему Нобелевской премии, на что Пастернак в письмах говорит: «Я скорее опасался, как бы эта сплетня не стала правдой, чем этого желал... Я горжусь одним: ни на минуту не изменило это течения часов моей простой, безымянной, никому не ведомой трудовой жизни».

Точка в романе была поставлена лишь 10 октября 1955 года. Но она и послужила началом дальнейшей истории. Переданная им в журнал «Новый мир» рукопись опубликована, конечно, не была. А в мае 1956 года на дачу в Переделкино приехал итальянец, коммунист и журналист Серджио Д'Анджело, которому Пастернак согласился передать один из неисправленных вариантов рукописи. Но при одном условии – публикация этого варианта романа на итальянском языке не должна опередить русский вариант. Однако советский журнал не спешил с публикаций, в отличие от итальянского издателя Дж. Фельтринелли. 14 ноября 1957 года роман впервые был опубликован. В Италии.

Когда Шведская академия объявила о награждении Пастернака Нобелевской премией, советская пропаганда среагировала моментально. Тем же днем вышло постановление президиума ЦК КПСС «О клеветническом романе Б. Пастернака», в котором «клеветнически изображается Октябрьская социалистическая революция, советский народ, совершивший эту революцию, и строительство социализма в СССР». Прочитав постановление, почти все поняли, что судьба Пастернака решена, а Корней Чуковский в своем дневнике писал: «Мне стало ясно, что пощады ему не будет, что ему готовится гражданская казнь, что его будут топтать ногами, пока не убьют, как убили Зощенко, Мандельштама, Заболоцкого, Мирского, Лившица…»

Уже через два дня в ответ на поздравительную открытку посол в Швеции отпишет: «Вызывает удивление тот факт, что Академия наук Швеции сочла возможным присудить премию именно этому, а не какому-либо другому писателю. Из вашего выступления по радио 23 октября не трудно видеть, что поводом для присуждения премии Пастернаку послужила написанная им книга “Доктор Живаго”. Говоря об этой книге, вы и те, кто вынесли решение, обращали внимание явно не на ее литературные достоинства, так как таких достоинств в книге нет, а на политическую сторону дела, поскольку в книге Пастернака советская действительность охаивается и представляется в извращенном виде, возводится клевета на социалистическую революцию, на социализм и советский народ».

Когда в 1988 году на страницах советского журнала «Новый мир» все же был опубликован текст романа, то многие читатели обращались в редакцию с просьбой указать то место, где была допущена клевета, ведь даже вчитываясь между строк, они ее не находили. Но эти письма последовали лишь через 30 лет. В 1958 году мнение было иным.

Ныне некоторые исследователи в довесок к тем статьям конца 50-х годов приводят факты «искренней заинтересованности ФБР в публикации романа» и лоббировании кандидатуры Пастернака на премию, «рассекречивая» архивы, из которых, впрочем, также следует, что сам Пастернак о таком лоббировании ничего и не знал. Многие доказывают, что Пастернак стал лишь объектом пропаганды в интересах двух сверхдержав того времени. Исследовать факты, выдвигая версии, можно бесконечно. Но вот исследовать и понять душевное состояние Пастернака после каждого упоминания его имени, наверное, невозможно. Вот текст из доклада Владимира Семичастного на пленуме ЦК ВЛКСМ, который появился на страницах газеты «Комсомольская правда» от 30 октября 1958 года: «Свинья никогда не гадит там, где кушает, никогда не гадит там, где спит. Поэтому если сравнить Пастернака со свиньей, то свинья не сделает того, что он сделал. А Пастернак – этот человек себя причисляет к лучшим представителям общества – он это сделал. Он нагадил там, где ел, он нагадил тем, чьими трудами он живет и дышит… А почему бы этому внутреннему эмигранту не изведать воздуха капиталистического, по которому он так соскучился и о котором он в своем произведении высказался. Я уверен, что общественность приветствовала бы это! Пусть он стал бы действительным эмигрантом и пусть бы отправился в свой капиталистический рай!»

Затем, как по цепочке, появились и другие публикации людей, даже в глаза не видевших его романа, но осуждающих его. Из репертуара театров были удалены пьесы, переводчиком которых являлся Пастернак, а Союз писателей объявил о лишении Пастернака членского билета, потребовав лишить писателя советского гражданства.

Под влиянием этих событий Пастернаком было принято решение об отказе от Нобелевской премии. Он писал Хрущеву: «Из доклада т. Семичастного мне стало известно о том, что правительство “не чинило бы никаких препятствий моему выезду из СССР”. Для меня это невозможно. Я связан с Россией рождением, жизнью, работой. Я не мыслю своей судьбы отдельно и вне ее. Каковы бы ни были мои ошибки и заблуждения, я не мог себе представить, что окажусь в центре такой политической кампании, которую стали раздувать вокруг моего имени на Западе. Осознав это, я поставил в известность Шведскую академию о своем добровольном отказе от Нобелевской премии. Выезд за пределы моей Родины для меня равносилен смерти, и поэтому я прошу не принимать по отношению ко мне этой крайней меры. Положа руку на сердце, я кое-что сделал для советской литературы и могу еще быть ей полезен».

Пастернак умер от рака легкого 30 мая 1960 года в Переделкине. Организм более не смог сопротивляться гонениям общественности, самой настоящей травле. Первоначальной травле лишь мнения, переросшей в травлю личности. Личности, побороть которую у них все же не получилось, свидетельством чего и является его безоговорочное признание на Родине, пусть даже через десятилетия. Десятилетия борьбы его слова над «общественным мнением» серых масс, внимающих мнению «небольшой группки». Незадолго до смерти он произнесет: «Вся моя жизнь была только единоборством с царящей и торжествующей пошлостью за свободный и играющий человеческий талант. На это ушла вся жизнь». Однозначно, она прошла не зря. В этой борьбе он победил.