Элиза Рашель. Совершенная трагедия

Родившись в придорожном трактире в семье бедного еврейского торговца, она уже с 20 лет удостаивалась самых роскошных приемов у английской королевы Виктории, прусского короля Вильгельма IV и российского императора Николая I. «Совершенство трагедии», – повторяли Стендаль, Флобер, Бальзак, Тургенев и Росси, не уставая смотреть на нее в драмах Корнеля и Расина. Роскошная жизнь непревзойденной трагической актрисы Элизы Рашель оборвалась, когда ей было всего 36 лет.

В конце февраля 1821 года бедный бродячий еврей-торговец Яков Феликс решил прекратить свои скитания по деревням Германии и вернуться в родную Францию. Его жена Эстер-Хай, помогающая ему в торговле, была на последнем месяце беременности и с работой справлялась все хуже. Однако вернуться во Францию они не успели: прямо в дороге, в каком-то захудалом придорожном трактире у них родилась дочь, названная Элизой. Следующие 12 лет девочка проведет с родителями в Лионе и позже будет вспоминать, что, несмотря на ужасающую бедность, дома всегда «было весело»: отец, владеющий многими иностранными языками, будет по вечерам учить ее смешным песенкам, а параллельно декламировать отрывки из трагедий Вольтера и Корнеля.

Немудрено, что когда семья перебралась в Париж, поселившись в маленькой комнатке напротив морга, а Элизу отправили торговать на улицу апельсинами, девочка делала это с улыбкой, сопровождая работу веселыми песнями. Позже, уже будучи хозяйкой светского салона, она расскажет гостям, что как-то на улице к ней подошел сударь, сказавший, что ее песни чересчур легкомысленны для ее юного возраста. На ее же вопрос, о чем тогда петь, сударь протянет удивительно складные стихи. «Это был Виктор Гюго», – закончит свой рассказ Элиза, и никто так до конца не поймет, правда ли это или семейная легенда. Как бы то ни было, глава парижской школы пения Этьен Шорон точно заприметил ее на улице и тут же взялся за ее обучение. Перед смертью он передал девочку в руки другого педагога, руководившего частной школой декламации, при которой находился театр Мольера на улице Сен-Мартен. Здесь Элиза сыграет более 35 ролей и обзаведется сценическим псевдонимом Рашель – в честь героини популярной тогда оперы Майербера «Жидовка». «Я поражен ее способностью к трагическому переживанию», – напишет ее будущий покровитель Жозеф-Исидор Сансон, как только услышит, как она декламирует трагедию Расина «Андромаха».

Именно Сансон начал готовить Элизу к выходу на большую сцену старейшего и наиболее популярного театра «Комеди Франсез». Директор и слышать не хотел о дебюте «некрасивой жидовки», но Сансон думал иначе: он посоветовал Элизе задуматься над сменой имиджа и ежедневно ходить в Лувр, чтобы досконально изучить выражение лиц и позы мраморных статуй из античных сюжетов, на основе которых и строилась классическая трагедия. Элизе эти советы пошли на пользу: она переменила прическу и, внимательно изучая драпировку одеяний мраморных девиц, постепенно выработала у себя тот безупречный вкус, по которому уже через несколько месяцев будут сходить с ума все парижские модницы. Забегая вперед, скажем, что во время своих первых выходов в свет Элиза Рашель всегда была в неизменном простом белом платье – без единого украшения и цветка. Но главное, за это время она как будто пропустила всю античную культуру через себя.

Под напором Сансона директор «Комеди Франсез» сдался и назначил дату премьеры для Элизы Рашель – на середину июня, время, когда театральная жизнь Парижа окончательно замирала. Это не смутило Элизу. Раз за разом она отыгрывала роль Камиллы в «Горации» перед пустым залом так, как будто делала это в последний раз. Чудом оказавшийся на летнем спектакле театральный критик Жюль Жанен писал: «Знаете, в то время как я это пишу, во французском театре возникло явление небывалое. У нас появилась самая удивительная и чудесная девочка, какую сегодняшнее поколение когда-либо видело в театре. Этот ребёнок (запомните имя!) – мадмуазель Рашель...»

К осени 1838 года, когда парижане стали постепенно возвращаться домой, все уже знали: в «Комеди Франсез» – новая талантливая актриса. За ролью Камиллы последовала роль Гермионы, дочери Елены, в «Андромахе» Расина, потом – Роксана в «Баязете», Гонима в «Митридате», Аменаида в «Танкреде» Вольтера. И вот уже французский писатель Франсуа Рене де Шатобриан, еще недавно писавший, что «у мадмуазель Рашель душа из пурпура, а тело – из лохмотьев», регулярно сам провожает ее в театр, называя своей духовной дочерью. Стендаль же писал, что в высшем обществе в то время считалось абсолютно нормальным отменить давно условленный визит под предлогом «случайно доставшегося билета на мадмуазель Рашель». Элиза постепенно привыкала к аристократической жизни – гастроли, поклонники, дарящие за гитару, на которой она играла в детстве, жемчуга и бриллианты, большие гонорары, которые она, стоит сказать, почти все отдавала семье.

По Парижу ходят безумные слухи о ее романах, но ни один из них не находит доподлинного подтверждения. В 1841 году ее представляют английской королеве Виктории. Еще через два года, на пороге 22-летия, Рашель выступит в роли, считавшейся вершиной классического театра. 24 января 1843 года Париж увидел ее в «Федре».

Великий итальянский актер Эрнесто Росси делился своими впечатлениями: «Что касается Рашель, просто не подберу слов, чтобы выразить свое восхищение этой вдохновенной актрисой… И хотя черты ложного классицизма проступали в ее манере игры, эта актриса в ролях Федры или Камиллы исторгала у зрителей слезы. Желая убедиться, действительно ли она испытывает те чувства, которые внушала мне игрой, я отправился после представления “Федры” к ней в уборную. Рашель казалась обессиленной, руки были ледяные, губы бледные, щеки горели. “Рашель, вас сжигает горячка”,– заметил я. “Да,– ответила она,– эта роль убивает меня. Я слишком близко принимаю ее к сердцу”». В конце 1844 года у Рашели родился сын – говорили, что от внебрачного сына Наполеона I и польской графини Марии Валевской. Еще через четыре года на свет появился второй ее сын. Его отцом был молодой, красивый повеса Артюр Бертран, а дедом – знаменитый генерал армии Наполеона. Бертран признать своего сына отказался, что, впрочем, мало волновало Рашель. Как и все последующие пересуды о ее бурной интимной жизни. Оба ее сына были обрезаны и впоследствии воспитывались в строгой еврейской традиции.

В 1852 году актриса выступает перед прусским королем Фридрихом Вильгельмом IV, который оказался настолько восхищен, что тут же приказал установить Элизе прижизненный памятник в Потсдаме. А уже в следующем году по личному приглашению российского императора Николая I Рашель отправляется на длительные гастроли в Россию. К ее приезду в Гатчине возводят театр, не скрывающий своего обожания император приглашает ее вместе с матерью и отцом на ужин в кругу царской семьи. «Какой пир!– восклицала Рашель в одном из писем.– И все это для дочери, папаши и мамаши Феликс». После Петербурга она покорила Москву. Поклонники рукоплескали, дарили ей туфли, сшитые из голубой ленты Андреевского ордена, впрягались вместо лошадей в ее карету после выступлений. Ее полюбил сам мэтр русского театра Михаил Щепкин. «Она играет Камиллу,– говорил мэтр,– с такою страшной силою, что для исполнения этой роли никаких человеческих сил недостанет; но искусство и строгое изучение дают ей полную возможность со славой выдержать эту роль: в самую страшную минуту, когда уже у нее недостает звуков, она так искусно отдохнет, что и самый отдых для нас кажется ее страданьем,– и потом разразится с большей силой. Да, это – искусство, это – женщина замечательная. Я много уважаю ее, чтобы не сказать: люблю».

Успех русских гастролей, завершившихся в марте 1854 года, укрепил желание Рашель уехать на длительные гастроли в Америку. Несмотря на холодный прием поначалу, в итоге она покорила и американскую публику. Однако была вконец измучена: здесь ей и диагностировали чахотку. Во Францию она вернулась летом 1856 года и вскоре по совету врачей отправилась в Египет. 3 января 1858 года великая актриса скончалась в возрасте 36 лет. Перед смертью она отправила своим самым близким друзьям письма в ящичках из палисандра, в которых лежал к тому же цветок апельсинового дерева: «Я умираю от того, что составляло все мое существо,– от искусства и страсти».