Человек-детектор

Писал Фрейду из Казани и стоял с Бурденко у истоков нейрохирургии. Чудом избежав всех сталинских чисток, Александр Лурия придумал первый в СССР детектор лжи.

В начале 1920-х Зигмунд Фрейд получил письмо из России от незнакомого адресата. В нескольких строках сообщалось, что студенты Казанского медицинского университета организовали психоаналитический кружок. К удивлению отправителя, Фрейд не выбросил письмо в мусорную корзину и даже написал ответ: «Я очень рад, что в Казани, далеком восточном городе, появилось психоаналитическое сообщество». Автором и инициатором этого письма был Александр Лурия, в будущем – один из основоположников советской нейропсихологии.

Казалось, путь в медицину был предначертан Александру Лурии с пеленок. Он родился в 1902 году в семье Романа Лурии, известного на всю Казань врача-терапевта. Имя Романа Альбертовича – урожденного Рувима Абелевича – в городе произносили с придыханием. Он славился не только своими познаниями в медицине, но и готовностью лечить неимущих: один день в неделю Лурия принимал в клинике бесплатно. Ходили легенды, что доктор способен даже поднимать лежачих больных и вообще творит чудеса. Сам Роман Лурия только посмеивался: «чудеса» объяснялись хорошим знанием психологии. Иногда к нему обращались «мнимые больные» с ипохондрией. Тут-то и помогала грамотная словесная терапия, порождавшая невероятные слухи.

Тем не менее Александр поначалу не стремился пойти по отцовским стопам. Его гораздо больше занимала фотография: это искусство захватило мальчика в 11 лет, когда ему на день рождения подарили первый фотоаппарат. И хотя Александр Лурия пронесет страсть к фотографии через всю жизнь, она так и останется лишь увлечением. А вот выбор профессиональной карьеры в итоге получился спонтанным. Когда гимназист Лурия вошел в возраст «юноши, обдумывающего житье», вмешалась Февральская, а потом и Октябрьская революция. Так что Лурия проучился в гимназии шесть лет вместо положенных восьми. Примерно то же самое он писал и о своих студенческих годах: «Я не смог получить достаточно систематического университетского образования: старшее поколение дореволюционных профессоров было выбито из колеи новой ситуацией».

В неспокойном 1918 году Лурия поступил на факультет общественных наук Казанского университета и первое время метался между несколькими дисциплинами. Но в конце концов его выбор пал на психологию, и уже через три года он перевелся на медфак для ее углубленного изучения. Тогда-то и было написано дерзкое письмо Фрейду от имени участников психоаналитического кружка. Позднее Лурия отправит еще одно письмо мэтру – в нем он попросит разрешения опубликовать одну из небольших работ Фрейда. Тот любезно ответит согласием. Сам Лурия в те годы тоже написал несколько фрейдистских работ, в том числе книгу «Психоанализ костюма». В ней анализировались детали женской и мужской одежды и давались их трактовки в ключе Фрейда.

Но вскоре Лурия разочаровался в психоанализе. «Я убедился, что ошибочно считать человеческое поведение продуктом глубин сознания, игнорируя его социальные высоты», – писал он. На смену фрейдистским штудиям пришли новые научные интересы, отражавшие дух времени: Лурия загорелся идеей изучать физиологию труда с психологической точки зрения. Он решил издавать научный журнал по этой теме, но такую инициативу со стороны безымянного студента, конечно, никто бы не одобрил. И Лурия, как в случае с Фрейдом, снова набрался дерзости и обратился со своей идеей к непререкаемому в те годы авторитету – основоположнику рефлексологии Владимиру Бехтереву. Уже престарелый профессор одобрил предложение молодого коллеги, и в 1922 году первый выпуск журнала «Проблемы физиологии труда и рефлексологии» увидел свет.

Второй же номер стал последним. Но несмотря на свою короткую историю, журнал серьезно повлиял на карьеру Лурии. Дело в том, что один из этих номеров попал в руки Константина Корнилова, тогдашнего директора Института психологии. Он пригласил талантливого молодого коллегу в свой институт. Там Лурия попытался обратить свое былое увлечение психоанализом в практическое русло. А именно – выяснял, как эмоциональные состояния проявляются внешне: в жестах, мимике, эмоциональном напряжении.

Он ставил, например, такие эксперименты: просил выделить из группы испытуемых нескольких людей – и зачитать им короткий рассказ. Сам он не знал, кто в итоге слышал рассказ. Дальше он произносил всей группе слова из рассказа – и люди после каждого слова нажимали на специальную кнопку. По скорости их реакции, напряжению во время нажатия и другим признакам Лурия определял, кто знаком с рассказом, а кто – нет. Позже он тем же способом выводил на чистую воду обвиняемых в преступлении. И другие улики подтверждали его правоту. Так Лурия невольно создал прототип первого советского детектора лжи. Любопытно, что его исследования проводились одновременно с опытами американского психолога Уильяма Марстона – «официального» изобретателя полиграфа.

Примерно в то же время, в 1924 году, Лурия познакомился в Ленинграде с Львом Выготским. Доклад никому не известного психолога из Гомеля Лурия слушал с неподдельным восхищением. Он мгновенно разглядел его талант и уговорил Константина Корнилова взять Выготского к себе в аспирантуру. После переезда Выготского в Москву молодые ученые вместе начали разрабатывать новую советскую психологическую школу. Так появился кружок Выготского – Лурии, куда изначально вошло всего три человека: третьим стал Алексей Леонтьев.

Кружок быстро разрастался, и в начале 1930-х его участники отправились в научную экспедицию в Среднюю Азию. Больной туберкулезом Выготский остался в Москве, а Лурия ездил по отдаленным кишлакам Узбекистана в попытке доказать, «что все психологические процессы носят исторический характер». Готовясь к экспедиции, Лурия выучил узбекский и таджикский языки, что немало помогло ему преодолеть недоверие местных жителей. Позднее, в 1932-м, будет предпринята еще одна такая экспедиция.

Обе эти поездки сыграют роковую роль в научной судьбе Лурии и Выготского. Как раз в то время в науке начали закручивать гайки, и экспедициями заинтересовалась Московская контрольная комиссия ВКП(б). Она пришла к выводу, что эти исследования «порочат культурный рост трудящегося Узбекистана». Выготского и Лурию обвинили в профанации и искажении марксистской науки, преклонении перед Западом.

Смерть Выготского от туберкулеза в 1934 году стала новым ударом для Лурии. Портрет верного друга и единомышленника с тех пор будет постоянно стоять на его рабочем столе. Чтобы продолжить их общие начинания, Лурия стал сотрудничать с основоположником советской медицинской генетики Соломоном Левитом, возглавлявшим в то время Медико-генетический институт. Увы, разгром советской генетики был не за горами. В 1936 году Левита объявили врагом народа, началась его травля, завершившаяся арестом и расстрелом.

Эта участь не миновала и многих соратников Левита, однако Лурия счастливо ее избежал. В декабре 1936 года он ушел из Медико-генетического института и перевелся с заочного на очное отделение Первого московского медицинского института. Впоследствии его дочь писала: «Я не знаю, чем объяснить этот поступок – тем, что он как раз заканчивал мединститут и хотел посвятить себя экзаменам или же предвидением катастрофы?»

Так или иначе, этот поступок спас Лурию, и на волне недавних событий он решил заняться «безопасной» клинической психологией. Он поступил в ординатуру к Николаю Бурденко – основоположнику советской нейрохирургии. Работал Лурия у него практикующим неврологом, попутно разрабатывая новые методы диагностики локальных поражений мозга.

С началом войны Лурия хотел пойти добровольцем на фронт, но услышал, что он нужнее в тылу. Его отправили на Южный Урал, где он организовал огромный нейрохирургический госпиталь. Туда нередко поступали солдаты из азиатских республик. Каково же было их удивление, когда доктор начинал говорить с ними на родном языке! «Папа знал все основные европейские языки, – писала Елена Лурия, – но еще больше окружающих удивляло и восхищало, что он мог свободно говорить на языках народов СССР: узбекском, таджикском, татарском, грузинском». Позднее Лурия попробовал взяться за китайский, когда в конце 1950-х у него появились китайские аспиранты. Но в итоге пришлось ограничиться лишь базовыми фразами: фонетика стала слишком сложным барьером даже при его способности к языкам.

В 1944 году Лурия вернулся в Москву и продолжил работу в Институте нейрохирургии у Николая Бурденко. Но эту тихую, как ему казалось, гавань тоже не обошли репрессии и чистки. В 1951 году состоялась печально известная Павловская сессия, продолжившая разгром передовой советской науки. Одной из мишеней стал лично Лурия, и его лабораторию в том же году закрыли.

Лурию «приютил» Институт дефектологии, где ему вновь пришлось начинать работу в новой для себя области. «Мне хочется сравнить его научную жизнь с деревом, которому несколько раз обрубали ствол, и каждый раз из корня пробивался новый зеленый росток и вырастала новая крона», – писала Елена Лурия. Однако его положение по-прежнему оставалось шатким и уязвимым. В 1953-м было сфабриковано дело врачей-отравителей, и Лурия начал всерьез ожидать ареста. У него был заранее собран «тревожный чемоданчик». И он никогда не уходил из лаборатории домой в одиночку. Лурия всегда дожидался кого-нибудь из коллег и шел с ним вдвоем. Он хотел, чтобы коллега сообщил родным об аресте, если вдруг его задержат прямо на улице. Возможно, его опасения бы оправдались, но Сталин вскоре умер, а с его смертью охота на врачей-евреев сошла на нет.

Теперь Лурия мог вернуться к своим прежним научным областям, но он так и остался в Институте дефектологии. Его снова начали выпускать за границу на всевозможные международные симпозиумы, приглашали читать лекции в Великобритании и США. В 1958-м в СССР восстановили лабораторию нейропсихологии, получившую имя Бурденко, и Лурию пригласили ее возглавить.

Вплоть до 1970-х Лурия работал на износ – помимо прочего, вел аспирантов и писал многочисленные научные труды. В 1971 году у него начались проблемы с сердцем, но и это не стало поводом для ухода на пенсию. Наоборот, Лурия начал работать с еще большим рвением. «Надо спешить, – говорил он. – Я еще должен многое успеть». И он действительно успел многое: закончил свой фундаментальный труд «Нейропсихология памяти», который писал около восьми лет, выпустил книгу «Основные проблемы нейролингвистики» и еще несколько трудов, которые сегодня считаются классическими. Летом 1977 года Лурия поехал в санаторий поправить здоровье. Но оно было уже на пределе. Ученый умер от остановки сердца 14 августа в возрасте 75 лет – во время разговора по телефону.