Являлся Ленин к ней во сне

Соратница Ленина, она отсидела в ГУЛАГе десять лет. Уже при Хрущеве требовала выноса тела Сталина из Мавзолея. Аргумент Дора Лазуркина приводила железный: Ленин приходит к ней во сне и говорит, как неприятно ему лежать рядом со Сталиным. Ее Хрущев и послушал.

В 1904 году Дора Лазуркина приехала в Женеву для встречи с Лениным. Ей было 19 лет, за плечами – четырёхлетний опыт партийной деятельности, из-за которого она сейчас и была в бегах. Ещё в 15 лет она вступила в социал-демократический кружок в Новозыбкове, городе, где родилась и с золотой медалью закончила женскую гимназию. Потом были Петербург, знакомство с «Капиталом» Карла Маркса и чтение статей Ленина, которые указали мятежной душе путь. Она распространяла газету «Искра», а в 1902 году вступила в РСДРП. Получила партийный псевдоним «Соня» и в мае того же года первый срок – восемь месяцев за организацию первомайской демонстрации. Выпустив из тюрьмы, её отправили под надзор на родину, она перебралась в Одессу и перешла на нелегальное положение. Когда работала в Николаеве, в их комитете обнаружился провокатор, и Доре пришлось скрываться под вымышленным именем за границей. Под мудрым кураторством Владимира Ильича в Женеве Дора окончательно укрепилась в правильности жизненного выбора. Ленина воспринимала не иначе как Мессией, а своими личными друзьями называла Крупскую, Дзержинского, Кирова, Орджоникидзе и Луначарского.

До революции 1917 года она побывала в тюрьме ещё пять раз по самым разным обвинениям, в том числе по подозрению в убийстве. После революции избиралась членом Петроградского комитета партии, делегатом VI съезда РСДРП(б), членом Городской думы. В конце 1918 года перешла на работу в Народный комиссариат просвещения, занявшись организацией дошкольного воспитания – участвовала в тематических съездах, разрабатывала программы работы с детьми. В своих воспоминаниях всерьёз писала, что в дореволюционной России и понятия такого не было – работа с детьми. Несмотря на то, что первые подобные методички в России появились как раз в Санкт-Петербурге ещё в 1872 году. В 20-х годах она проработала заведующей областной партийной школы, а в 1928-м была назначена директором института имени Герцена и занялась серьёзным переустройством заведения, расширением и реорганизацией факультетов в соответствии с новыми требованиями партии. Её муж Михаил Лазуркин стал директором Ленинградского университета в 1933-м. Оба не имели высшего образования, но были, как тогда говорили, «красными директорами»: пробивными, инициативными, ответственными.

В 1937 году их карьеры одна за другой поломались. В июле арестовали мужа, в августе, под видом вызова на свидание с ним, в «Большой дом» пригласили и Дору. Неизвестно, был ли к тому моменту жив её муж – по одной из версий его убили на допросе, а тело выбросили из окна, имитируя самоубийство. За «участие в контрреволюционной организации» Дору в итоге приговорили к восьми годам исправительно-трудовых лагерей, но разрешение для выезда на поселение она получила только через 10 лет лагерей. Вернулась очень больным человеком, впрочем, здоровым оттуда не возвращался никто. Хирург Нина Афанасова, тоже бывшая политзаключённая, несколько раз встречалась с Лазуркиной на этапе –познакомились ещё Ленинграде в камере предварительного заключения. НКВД арестовал Дору в августе 1937 года, а к концу 1939 года у неё развился тяжелейший психоз с бредом преследования и галлюцинациями. Ей было 55 лет. Иногда ночью она выкрикивала имя своего следователя: «Ефимов, прекратите!» У Афанасовой спрашивала, знает ли та что-нибудь о телевидении, и мог бы её следователь с его помощью за ней следить? Та пыталась добиться какого-нибудь медицинского надзора за Дорой, но бесполезно, никаких поблажек по здоровью та не получила. С поселения её освободили в 1955 году, в том же году реабилитировали и её мужа –посмертно. Ночными кошмарами она страдала до конца дней, и самой большой мечтой было найти следователя, истязавшего её на допросах. Мечта осталась неосуществлённой.

Удалось другое. В один из последних дней XXII съезда КПСС её выступление стало финальным этапом принятия решения относительно выноса тела Сталина из Мавзолея. Перед Лазуркиной выступали по этому вопросу ещё трое: Иван Спиридонов, первый секретарь Ленинградского обкома ЦКПСС, Гиви Джавахишвили, председатель Совета Министров Грузии и Пётр Демичев, завотделом и секретарь Советского райкома ВКП(б) Москвы. Ужасов ГУЛАГа они лично не видели, а к XXII Съезду успели сделать отличную карьеру в партии и полюбить её всем сердцем. Их выступления сводились к тому, что «рассмотрев факты сталинских злодеяний, всё большее количество членов КПСС не считает возможным, чтобы тело Сталина, предавшего ленинские идеалы, далее находилось в Мавзолее, созданном для сохранения памяти Ленина».

Дора Лазуркина в драматургической зарисовке XXII Съезда выступала фигурой преданной старой большевички, чью веру в партию пыталась раздавить железная нога сталинского беззакония. Дора рассказала, как после встреч с Лениным возвращалась из Женевы окрылённая, как горячо работала на дело партии в первом пропагандистском её эшелоне и с какой честью сидела в тюрьме. Добавила, как менялись идеалы партийного духа после смерти Ленина и как готовность большевиков стоять друг за друга обернулась страхом, недоверием и необходимостью друг на друга стучать. После ареста она не верила, что репрессии инициированы самим Сталиным и спорила с заключёнными, отстаивая его имя неоднократно в камерах, на работах и этапе. И что теперь, будучи полностью реабилитированной, узнав о масштабах сталинского беззакония и предательства, считает его недостойным находиться рядом с Лениным.

В этот момент ей зааплодировал сам Хрущёв и, согласно стенограмме, крикнул: «Правильно!» Она напомнила делегатам съезда, что Ленин учил рассказывать рабочим правду, и закончила словами: «Я всегда в сердце ношу Ильича и всегда, товарищи, в самые трудные минуты только потому и выжила, что у меня в сердце был Ильич и я с ним советовалась, как быть. Вчера я советовалась с Ильичом, будто бы он передо мной как живой стоял и сказал: мне неприятно быть рядом со Сталиным, который столько бед принес партии».

Выносу тела Сталина была посвящена деятельность специально созданной комиссии из пяти человек. Никита Хрущёв остался вроде бы ни при чём, решение принималось мнением большинства. Хрущёв всерьёз опасался возможных народных волнений – на фоне первого витка десталинизации жить стало значительно хуже. Чтобы не привлекать внимания общественности, тело выносили ночью с 31 октября на 1 ноября. Первоначально Хрущёв предлагал перезахоронить его на Новодевичьем кладбище рядом с женой – разжаловать так разжаловать. Однако перенесли прах Сталина всё же по рангу. Красную площадь освободили от пешеходов под видом репетиции парада, Мавзолей закрыли на ремонт, место новой могилы под Кремлёвской стеной огородили щитами, так чтобы происходящее за ними ниоткуда не просматривалось. Захоронили без торжественных речей и салютов, тихо, «по-семейному». Джавахишвили, который был среди членов комиссии ЦК, говорят, плакал вместе с Николаем Шверником.

После возвращения и реабилитации Дора Лазуркина получила статус пенсионера всесоюзного значения и, не считая самой пенсии, никакими иными его преференциями принципиально не пользовалась. Она ездила с лекциями по стране, рассказывала истории о встречах с Лениным и революционной молодости. Правда жизни в них была сильно разбавлена пропагандистскими клише и социалистической благодатью, но слушали Дору хорошо. Однажды кто-то из зала задал вопрос: «За что Леониду Брежневу присвоено высокое звание Героя Советского Союза?» Ответа Дора не знала. Будучи человеком дотошным, ради возможности узнать его, она поехала в Москву и добилась аудиенции у Суслова. Тот качал головой на приёме: да, мол, 146 наград – это перебор. Но прямого ответа не дал. Позже на каком-то из крупных партсобраний Дора выступила с предложением о закрытии спецраспределителей – партийных кормушек с копчёной колбасой, сырами и икрой, спецполиклиник и прочих земных благ, коими за обе щеки пользовались партийные работники. Залы партийных съездов с тех пор для неё стали закрытыми. Скончалась Дора Лазуркина 24 января 1974 года в Ленинграде, через 50 лет после смерти Ленина.