Модерн головного мозга

В начале XX века одним из центров культурной жизни был венский салон Берты Цуккеркандль. Гостями здесь были и психоаналитик Зигмунд Фрейд, и художник-экспрессионист Густав Климт, и писатель Артур Шницлер. Сами того не замечая, они проникались идеями друг друга: художники интересовались анатомией и сексуальностью, а писатели искали корни антисемитизма в эдиповом комплексе.

В 2000 году американский психиатр Эрик Кандель получил Нобелевскую премию за открытия в области нейрофизиологии, связанные с долговременной памятью. Памяти о родном городе Вене, откуда в 1939 году Кандель, десятилетний мальчик из еврейской семьи, был вынужден бежать, посвящена и его новая книга «Век самопознания». В ней именитый нейробиолог пытается совместить сразу две свои страсти – интерес к психоанализу и любовь к искусству венского модерна.

По мнению Эрика Канделя, в творчестве экспрессионистов венского модерна – Густава Климта, Оскара Кокошки и Эгона Шиле – совершенно ясно обозначены маркеры, которыми пользуются эмоциональные системы мозга. «Художники с давних пор придавали особое значение лицам, рукам и эрогенным зонам, но Климт, Кокошка и Шиле научились не только привлекать внимание зрителя к этим частям тела. Утрируя их и демонстрируя зрителю технику такого утрирования, они ввели в искусство новую символику, вызывающую сильные эмоциональные реакции». Эрик Кандель не просто описывает эти реакции, он подробнейшим образом рассказывает, как именно зоны мозга ответственны за ту или иную реакцию на картину, привлекает результаты томографических экспериментов.

Рубеж XIX-XX веков был временем, когда человечество по-новому осознало связь эмоционального, творческого и телесного, биологического. Отчасти это осознание возникло интуитивно, отчасти было вызвано открытиями Чарльза Дарвина. Открытия Зигмунда Фрейда и его учеников касались биологического начала в человеке, однако связь подсознания и мозга не была им так очевидна, как сегодняшним учёным: нейробиологические, да и вообще анатомические исследования ещё не были развиты так, как сейчас. При этом Зигмунд Фрейд не сомневался в анатомической природе эмоциональных и познавательных процессов и считал, что установить эту обусловленность – дело будущего.

Почему же именно Вена оказалась центром и психоанализа, заговорившего о связи сознания и телесности, и экспрессионистского модерна, эту связь наглядно проиллюстрировавшего? Причиной тому правление Франца Иосифа, настроенного на прогресс и развитие науки, в том числе науки прикладной. В Вене, например, не запрещались анатомические вскрытия, поэтому студенты-медики со всего мира учились именно там. В Вене работал Карл фон Рокитанский, знаменитый патологоанатом, учёный, на чьих исследованиях базируется даже современная диагностика. Многие учёные, в том числе Фрейд, отмечали влияние Рокитанского на свои открытия.

Просвещенческая позиция Франца Иосифа проявлялась и в веротерпимости и отказе от ксенофобии. Это отразилось и на жизни австрийских евреев. «Прогрессивные взгляды императора и среднего класса изменили жизнь венских евреев. В 1848 году в городе были разрешены иудейские богослужения и отменены особые налоги для евреев. Им впервые позволили делать карьеру на государственной службе и в других сферах профессиональной деятельности. Декабрьская конституция 1867 года и Акт о межконфессиональных отношениях 1868 года предоставили евреям те же права, что и остальным австрийцам, исповедовавшим преимущественно католицизм. В этот непродолжительный период австрийской истории антисемитизм являлся социально неприемлемым. Закон не только защищал свободу вероисповедания. Появилась государственная система образования, были разрешены браки между христианами и иудеями». Ограничения на свободу передвижения в Австрийской империи были окончательно сняты к 1870 году, и евреи, жаждавшие лучшей доли, устремились в столицу, так что их доля от населения Вены к концу XIX века выросла с 6 до 12 процентов. В числе таких мигрантов были и родители Фрейда.

Из местечек в столицу, конечно, ехали не все евреи, только самые талантливые и предприимчивые, а также светски настроенные, кого не устраивала тихая провинциальная жизнь. Соответственно, пишет Кандель, «вклад евреев в культуру Вены рубежа веков оказался даже большим, чем в культуру “золотого века” мавританской Испании (VIII–XII столетия)». Еврейки часто были хозяйками венских салонов, где встречались художники, учёные и литераторы. Одним из таких салонов был салон Берты Цуккеркандль, писавшей о своём клубе: «На моём диване Австрия оживает». Гостями салона Берты Цуккеркандль были и Фрейд, и Климт, и король вальсов Штраус, а Густав Малер там познакомился со своей будущей женой. От остальных венских салонов салон Берты Цуккеркандль отличала его естественнонаучная направленность. Берта Цуккеркандль была не только литератором, но и биологом, причём стояла на дарвинистских позициях, а её муж, Эмиль Цуккеркандль был анатомом, ассистентом Карла Рокитанского. Отец Берты, Мориц Шепс, был издателем и издавал в числе прочего первый в Австрии научно-популярный журнал «Дас виссен фюр алле» («Знания для всех»), посвящённый в основном естественным наукам.

Берта Цуккеркандль была поклонницей и покровительницей искусства венского модерна. Она поддержала Климта, когда его триптих «Картины для университета» («Философия», «Медицина», «Юриспруденция») публика отвергла как безобразные. В салоне Берты Цуккеркандль впервые была высказана идея Сецессиона – объединения художников, работающих вне устоявшейся традиции. Эмиль Цуккеркандль рассказал Климту о дарвинизме, и это отразилось в работах художника, например, в полотне «Надежда I», изображающем беременную женщину. Эрик Кандель пишет об этой работе: «Темно-синее существо, извивающееся за большим животом женщины и напоминающее древнее морское животное, служит отражением господствовавшего в то время представления о том, что развитие эмбриона повторяет ход человеческой эволюции. Концепция “онтогенез повторяет филогенез”, сформулированная немецким биологом Эрнстом Геккелем, выросла из открытия того, что у человеческого эмбриона на ранних стадиях развития имеются утрачиваемые впоследствии жабры и хвост, напоминающие таковые у наших древних рыбообразных предков. Точно так же, как убежденный дарвинист Фрейд предлагает задуматься о сохранившейся у нас древней силе полового влечения, Климт предлагает зрителю задуматься о размножении и развитии человека в свете эволюционных представлений».

Психоанализ был в центре внимания интеллигентной Вены. Художники венского модерна, обращаясь к тайным, сокрытым структурам человеческой психики, не только вели самостоятельный поиск, но и так или иначе обращались к работам Фрейда и его коллег. Но принял ли сам классик психоанализа новое, зарождающееся на его глазах искусство? Как ни странно, нет. В отношении искусства первооткрыватель Фрейд, решительно порвавший с вековыми обычаями умолчания и ложной стыдливости, был очень консервативным человеком, и живопись ему нравилась классическая и фигуративная.

Художником, спустившимся в глубины психики и безоговорочно принятым Фрейдом, принятым настолько, что он называл его своим двойником, был не живописец, а художник слова – писатель Артур Шницлер. Как и Фрейд, Шницлер был евреем и врачом по образованию. Медицине он учился у Эмиля Цуккеркандля. Эрик Кандель отмечает, что метод письма Шницлера был близок к методу свободных ассоциаций, изобретённых Фрейдом для прямого доступа к психике пациентов. Корни еврейской идентичности и – как антипода ей – внутреннего, направленного на себя антисемитизма Шницлер также находит в глубинах психики. Как, впрочем, и корни антисемитизма самого банального, направленного отнюдь не на себя. Ещё до выхода работы Фрейда «Человек по имени Моисей и монотеистическая религия» Шницлер заговорил об антисемитизме как порождении эдипова комплекса (разумеется, не пользуясь психоаналитической терминологией).

Очень показателен в этом плане роман «Дорога к воле», рассказывающий о конфликте между богатым евреем-промышленником и его сыном. Отец гордится своими еврейскими корнями, а сын подражает аристократам-католикам и постоянно артикулирует, что он австриец, а не еврей. Понятно, что, не осознавая этого, юноша стремится перечеркнуть не столько своё национальное происхождение, сколько отцовскую фигуру. Впрочем, в конечном итоге все герои романа сходятся на том, что истинная дорога к свободе заключается не в поиске национальной идентичности, а в наслаждении искусством.

Это возвращает нас к основной теме книги Эрика Канделя – искусству как тому, что напрямую работает с психикой человека, не только его душой, но и телом, организмом – постольку, поскольку органом является головной мозг. В финале «Века самопознания» Эрик Кандель говорит, что искусство не столько продукт эволюции, сколько её орудие. Модернистское искусство расширяет реальность зрителя и читателя, позволяет ему увидеть не только запечатлённый внешний мир, но и внутренний мир другого человека, что делает нас сильнее и движет нас по пути эволюции.

Эрик Кандель. Век познания. Поиски бессознательного в искусстве и науке с начала ХХ века до наших дней. Перевод с английского Петра Петрова. М., АСТ, Corpus, 2016