«Евреи» Невского проспекта

Афанасия Фета отчего-то записали в антисемиты наравне с Достоевским и Гоголем. Что особо отличает Фета – так это популярная городская легенда о его еврейском происхождении, прочно укоренившаяся в русском сознании. Правды в ней, увы, мало, но и антисемитом Фет прослыл необоснованно: в своих стихах евреев он только восхвалял.

Афанасий Фет скончался в 1892 году, а шесть лет спустя были опубликованы «Мои студенческие воспоминания» поэта Якова Полонского, в которых впервые прозвучала версия о еврейском происхождении Фета. Полонский, учившийся с поэтом вместе в университете, написал: «Фет читал Гейне и Гете, так как немецкий язык был в совершенстве знаком ему (покойная мать его была немкой еврейского происхождения)». Год спустя это же утверждение повторил Н. Гутьяр, биограф Тургенева. Поддержал эту версию и литературовед Петр Бартенев: «По своей матери Фет был происхождения еврейского, что ярко и несомненно высказывалось его обличием. Отец его, орловский помещик Шеншин, некогда вывез себе подругу из Баварии».

Современники поэта действительно описывали внешность Фета как типично еврейскую. Например, философ и переводчик Григорий Рачинский после встречи с Фетом записал: «Мне казалось, что я вижу мудрого, спокойного талмудиста. И в то же время чувствовался старый барин». А Сергей Толстой, сын писателя Льва Толстого, в «Очерках былого» приводит такой портрет Фета: «Наружность его была характерна: большая лысая голова, высокий лоб, черные миндалевидные глаза, красные веки, горбатый нос с синими жилками, окладистая борода, чувственные губы, маленькие ноги и маленькие руки с выхоленными ногтями. Его еврейское происхождение было ярко выражено, но в детстве мы этого не замечали и не знали».

Уже в советское время два видных мемуариста пересказали легенду о еврейском происхождении Фета, дополнив её непонятно откуда взявшимися подробностями. Так, народный художник СССР Игорь Грабарь в 1937 году написал: «Давно было известно, что отец Фета, офицер русской армии двенадцатого года, Шеншин, возвращаясь из Парижа через Кенигсберг, увидел у одной корчмы красавицу-еврейку, в которую влюбился. Он купил ее у мужа, привез к себе в орловское имение и женился на ней. Не прошло и несколько месяцев, как она родила сына, явно не Шеншина, который и стал впоследствии знаменитым поэтом, взявшим фамилию матери. Отцу стоило больших усилий усыновить его, что удалось лишь много лет спустя благодаря большим связям. Официально считалось, что Фет – законный сын Шеншина. Что он был сыном кенигсбергского корчмаря – было секретом полишинеля, но сам поэт это категорически отрицал». По утверждению Грабаря, доказательства сумел найти директор Третьяковской галереи Черногубов, вспомнивший, что Фет всегда держал под подушкой конверт с надписью: «Вскрыть после моей смерти», и ознакомившийся с содержанием конверта после кончины поэта.

Илья Эренбург в воспоминаниях «Люди, годы, жизнь», изданных в 1960-е годы, снова пересказывает эту легенду, но уже со ссылкой на другого «свидетеля»: «Н.П. Пузин, племянник Фета, рассказывал мне, что поэт узнал из письма-завещания своей покойной матери, что его отцом был гамбургский еврей. Мне рассказывали, будто Фет завещал похоронить письмо вместе с ним – видимо, хотел скрыть от потомства правду. После революции кто-то вскрыл гроб и нашел это письмо».

Что же до еврейских корней Фета, то в истории его рождения действительно не все было гладко. Его истинным отцом был асессор городского суда Дармштадта Иоганн-Питер-Карл-Вильгельм Фёт, а матерью – Шарлотта-Елизавета Фёт, урожденная Беккер. Они поженились в 1818 году, в 1819 году у супругов родилась дочь Каролина-Шарлотта-Георгина-Эрнестина (для родных – Лина). Когда с Шарлоттой-Елизаветой познакомился орловский помещик Шеншин, она была беременна второй раз. Уехав вместе с Шеншиным в Россию, Шарлотта-Елизавета уже там родила сына, Афанасия. Тот был записан сыном Шеншина, но когда мальчику исполнилось 14 лет, правда вскрылась. Потомственный дворянин Афанасий Афанасьевич Шеншин в одночасье превратился в незаконнорожденного иностранца. Существует также версия, что биологическим отцом Фета теоретически мог быть и сам Шеншин, но она недоказуема. Так или иначе, дворянское звание и фамилию Фет сумел вернуть себе лишь почти 40 лет спустя.

Генеалогия родного отца Фета также хорошо известна. Какой там гамбургский еврей? Какой кенигсбергский корчмарь? Изучена и генеалогия его матери. Происхождение родителей Фета в свое время изучали главные в мировой истории специалисты по чистоте расы: в 1942 году в Германии была опубликована статья Р. Траутманна «Мать А. Фета-Шеншина». В 1990 году в еженедельнике «Литературная Россия», известном своей крайне реакционной позицией, был впервые опубликован ее перевод на русский язык. Согласно изысканиям немецкого ученого, мать Фета была истинной арийкой и представительницей старинного дворянского рода.

Эренбург, к слову, как и многие другие мемуаристы, считал Фета антисемитом. Вероятно, если таковым Фет и был, то это являлось своеобразной реакцией на бесконечные слухи о еврейском происхождении. Потому что в самом творчестве Фета проявлений антисемитизма не найти. К слову, во всем литературном наследии классика слово «еврей» встречается много чаще слова «жид», что для того времени необычно. 

Хотя и второе встречается: «Кому довелось на веку таскаться на почтовых зимою по жидовским трактирам – поймет нетерпение, с каким я стремился довезти свою бедную Надю до Киева». Или: «Брат прибегал к услугам жидков, переносивших его на спине в виде контрабанды через пограничное болото» – речь идет о брате поэта, Петре, который хотел попасть добровольцем на сербско-турецкую войну, не имея загранпаспорта. Или в письме Л.Н. Толстому: «Земля-кормилица скупа, как жид» – это уже не столько безобидно, но волне в духе того времени.

Есть несколько упоминаний о евреях и в фетовском цикле «Из деревни», опубликованном в «Русском вестнике». Например, анекдот о еврейке Симке, владевшей в 1840-х годах гостиницей в Елисаветграде. Один полковник якобы рассказал Фету, как Симка хвалила конную артиллерию, представители которой «всэ попили, всэ поб-били и всэ-э – заплатили». «Можно представить, какую цифру она выставила в счету за побитую посуду», – резюмирует Фет. Но вряд ли это тянет на «обличение евреев», которое где-то обнаружил Эренбург.

В другой статье Фет упоминает двух евреев из Могилевской губернии, лечивших сифилис «с особым мастерством за 6 рублей». Еще одно упоминание: «И на охоте, и во время кочевой военной службы мне привелось перебывать от хаты крестьянина-молдавана и спиртуозного помещения польского еврея-голяка до замечательно неопрятных хижин прибалтийских чухонцев, поэтому крестьянская изба для меня явление нисколько не новое». В одной из статей можно встретить такой эпиграф: «Один еврей стоит двух немцев, один армянин – двух евреев, один русский – двух армян». Но не очень понятно, представителю какой из упомянутых наций следует сильнее всего обижаться. Не немцу ли?

Возьмем другой источник: «Из-за границы. Путевые впечатления» – письма Фета, печатавшиеся с продолжением в журнале «Современник» в 1856-1857 годах. В этих письмах есть одна фраза, которую хоть с натяжкой, но можно признать антисемитской. Рассказывая о Франкфурте, Фет напишет: «В какой магазин ни заверни, израильская физиономия приветливо и подобострастно улыбается, не в силах скрыть радостного блеска черных лукавых глаз» – что отчасти даже комплиментарно.

А вот в стихах, по которым лучше судить Фета, а не по публицистике, мы слышим уже совсем другие нотки – ветхозаветные мотивы. А в стихотворении «Аввадон», в котором упоминаются шестикрылый ангел, а также лев, телец и орел из пророчества Иезекииля – прямо-таки еврейские мотивы.

Под палаткою пунцовой,
Без невольников, один,
С одалиской чернобровой
Расстаётся властелин.
– Сара, гурия Пророка,
Солнце дней, источник сил,
Сара, утро недалёко, –
И проснётся Израиль…

А в отрывке из стихотворения Фета 1844 года слышатся уже личные мотивы.

Когда мечты мои за гранью прошлых дней
Найдут тебя опять за дымкою туманной,
Я плачу сладостно, как первый иудей
На рубеже земли обетованной.

Еще одно стихотворение Фета литературоведы почему-то редко вспоминают, а зря. Вот оно.

Не дивись, что я черна,
Опаленная лучами;
Посмотри, как я стройна
Между старшими сестрами.

Оглянись: сошла вода,
Зимний дождь не хлещет боле;
На горах опять стада,
И оратай вышел в поле.

Розой гор меня зови;
Ты красой моей ужален,
И цвету я для любви,
Для твоих опочивален.

Целый мир пахнул весной,
Тайный жар владеет девой;
Я прильну к твоей десной,
Ты меня обнимешь левой.

Я пройду к тебе в ночи
Незаметными путями;
Отопрись – и опочий
У меня между грудями.

Да, в этих строчках нет слов «еврей», «иудей» или «Израиль», но это вольный перевод столь важной для евреев библейской «Песни песней». Мог ли так тонко прочувствовать и перевести её антисемит? Вряд ли. Скорее это мог сделать поэт, над которым всю жизнь висела тайна происхождения.