Бабушка всегда говорила, что у меня голубая кровь. В детстве я с ней спорила, показывала свои царапины – кровь была такая я же, как у всех, красная. «Я не об этом, – отвечала мне бабушка. – У всех, да, красная, а у тебя голубая». Я недоумевала: «Почему?» А бабушка объясняла: «Потому что ты моя любимая принцесса. Принцессы, когда вырастают, становятся королевами, а у королев обязательно должна быть голубая кровь». Мне этого объяснения было явно недостаточно, и каждый раз, получая новую царапину на коленке, я рассматривала ее в надежде найти хоть намек на голубой цвет.

Нога болела и распухала на глазах. Красная струйка смешивалась с пылью и серо-голубой полосой стекала на землю. Охранники что-то кричали. Я не понимала немецкий, никогда не учила его, как-то инстинктивно избегала. Сейчас мне казалось, что эти звуки мало чем отличаются от лая овчарок. Всё сливалось в тяжелый шум, давило в затылок, отзывалось ужасом где-то глубоко внутри.

И еще что-то случилось со зрением. Я с трудом различала шедших со мной рядом людей – их фигуры двоились, а лица расплывались. Только услышала, как женщина сказала маленькой девочке: «Потерпи, уже скоро». Девочка просила пить, и это «потерпи» ударило меня словно током. Со мной начали происходить странные вещи: уходила боль, не отпускавшая меня уже много месяцев, а вместе с ней одиночество и унижение, предательство любимого и лучшей подруги – всё сейчас становилось не важным.

Нас гнали вдоль поля, усыпанного гравием. Поле было квадратным, словно вычерченным с геометрической точностью – гравий лежал ровненько и аккуратно, камешек к камешку. Даже столбы с крючьями стояли симметрично на равном расстоянии друг от друга. Всё было рассчитано с немецкой педантичностью. Мы прошли длинные ряды бараков и свернули ко рву, выложенному бетоном. Я пыталась совладать с дрожью, не обращать внимания на боль в ноге, хотя видела, как моя «голубая» кровь оставляет красную дорожку на земле. «Первый барак, второй, третий, и всё мимо, – отмечала я про себя, как автомат. – Значит, нас ведут прямо в газовую камеру. Интересно, а эта дверь, примыкающая ко рву, – от печи? Там сожгут наши тела и выбросят пепел в ров? Маленькая девочка, которая просила пить, – ее тоже убьют?» Я не понимала, откуда это знаю. Мне казалось, что всё уже со мной было. Похоже, мысли мои путались. Я ведь никогда не жила в Германии, даже немецкого не знаю. Помню только этот поезд из Грюнвальда, который увез нас всех сюда, в лагерь смерти.

Боль в ноге становилась нестерпимой. Идти больше я не могла, села на землю, подумала – пусть стреляют, пусть лучше здесь, чем в газовую камеру. Даже голову не запрокинула, чтобы глянуть на небо в последний раз – мне это было не нужно. Я смотрела только вниз и видела землю – тяжелую, глинистую, рыжую. Слёз не было. Подумала: как хорошо, что я одна осталась и по мне некому плакать. Сжала руками виски, сдавила, сколько хватило сил: ждала, никаких мыслей не было и жизнь не проносилась перед газами, как пишут в романах. Помню только черный ужас.

И тут услышала рядом тихий голосок:
– Девушка, вам плохо? Помочь? У вас кровь.
– Голубая?
– Ой, вам, наверное, совсем плохо. Вы ногу где так поранили? У вас глубокая царапина. Может, за проволоку зацепились? Давайте я вам встать помогу.
Я все еще смотрела в землю. Увидела рядом чьи-то ноги в кроссовках и разноцветных носках: один был желтый, другой – синий. «Странный ангел», – подумала я. Подняла голову – и «ангел» оказался молодым человеком вполне себе из плоти и крови в ярко-зелёной футболке и шортах и протягивал мне руку.
– Это всё солнце виновато, жара. Вот, возьмите воду, попейте. И давайте вставайте.
– А вы тут как появились?
– Как и вы. На экскурсии, с группой приехал.
– Экскурсия?
– Да, пойдемте, нам газовые камеры покажут.
– Я не хочу!
– Пойдемте потихоньку, я вам помогу. Не расстраивайтесь так, это же давно было, но увидеть всё равно нужно. Посмотрите, сколько подростков в группе. Они тоже должны знать.

Кажется, теперь я знаю, что такое счастье! Нет, это не облака и не ясное небо над головой, не пение птиц и не запах акации в весеннем парке, и не шум прибоя с солеными брызгами в лицо. Счастье – оно приходит в образе молодого человека в шортах и разноцветных носках. Счастье – это когда твое измученное подсознание возвращается в реальность, тебе протягивают руку и ты пьешь воду из пластиковой бутылки.
– Меня Саша зовут, – представился новый знакомый.
– Саша, – повторяла я, – Александр. Очень красивое имя. Знаете, как-то время сместилось… Вы мой спаситель.
– Да ладно вам, жара просто.

Вход, выход, плитка с решетками на полу и стена с небольшими отверстиями – буднично как-то. Наконец голоса в группе стихают, и слышны только тихий рассказ гида да синхронная речь переводчика: «Когда эсэсовцы шли на работу, играющие в песочнице недалеко от лагеря детишки местных жителей их обычно спрашивали: “Ну что, сегодня тоже будете евреев поджаривать?”».
Я коснулась стены случайно и почему-то уже не смогла убрать руку – была здесь, частью всего этого, задушенная газом.
– Как вы? – прошептал над ухом Саша.
– Не волнуйтесь, всё хорошо.
– Вы бледная просто. Пойдемте, все уходят уже.
– Идите, а мне надо еще минутку, я догоню.

Я видела, как выходила группа, как свет залил дверной проём. А потом я осталась одна. Только я и навсегда приговоренные тут жить тени. Я думала о том, что сразу за воротами лагеря начинается улица, и там спокойно живут семьи, которые в качестве семейных реликвий хранят железные дедушкины кресты – награды за особые заслуги в СС. И не сразу заметила, что стало сумрачно, а свет в проёме исчез. Дошла к двери почти на ощупь, толкнула – оказалось закрыто. И ручки на двери изнутри никакой даже нет. Тут мне стало страшно. Я стала стучать в дверь руками, потом колотить ногами. Но она не поддавалась. Мне показалось, что в камеру начал проникать газ. Пыталась закричать, но сил не было, совсем. Мысленно я приказывала себе не паниковать: кто-то же должен заметить мое отсутствие и вернуться.

Уже не помню сколько, оцепеневшая, просидела я в темноте, отсчитывая минуты, чтобы окончательно не потерять связь с реальностью. Даже не обратила внимания, когда дверь наконец открылась и на полу заиграли солнечные блики. Мужчина в униформе стоял в проходе, что-то говорил мне по-немецки. До открытой двери было несколько шагов, но я шла, держась руками за стену. А потом меня ослепил солнечный свет.
– С вами не соскучишься, – услышала я на улице знакомый голос. – Я подумал, что-то долго вас нет, и решил вернуться. Оказалось, охранник после ухода экскурсантов запер дверь снаружи, не проверив, остался ли кто-то внутри. Вы, наверное, испугались?
– Саша, это вы? Спасибо вам! Испугалась – это ничего не сказать. У меня земля ушла из-под ног… Сидела и считала секунды перед смертью.
– Давайте сейчас уйдем с вами отсюда, просто прогуляемся по городку, чуть дальше есть уютное кафе, вы отдохнете. Нога не болит уже?

Я посмотрела на свою щиколотку. Серо-голубая полоска выделялась на бледной, совсем не загоревшей коже. Боли уже не было.
– Инопланетянка с голубой кровью, приглашение принимается? – спросил Саша с улыбкой.
Мы вышли за территорию лагеря смерти. Жара спадала. Прямо за воротами стоял аккуратный двухэтажный домик с крышей, покрытой красной черепицей, во дворе которого пожилая немка лет восьмидесяти поливала цветы, а в отдалении были слышны детские голоса.