Обыкновенный бухгалтер

После обильного ливня с потолка закапало. Мы подставили банки и тарелки, и в них весело застучала весенняя капель. «Сделай что-нибудь!» – потребовала жена. В интернете нашлись нужные телефоны, быстро приехали ремонтники и зацокали языками. Они полезли на чердак с процветающей там голубиной стаей, бились головами о балки, скребли ногтями черепицу и, наконец решив, что достаточно извозились в помете и перьях, объявили приговор.

Цена оказалась сравнимой с запуском ракеты Falсon 9. Расстроенная жена легла на диван и для успокоения принялась читать новости на телефоне. На меня новости действуют раздражающе, предпочитаю пасьянс.
– Знаешь, – неожиданно сказала супруга. – В Испании продлили сроки получения гражданства потомкам изгнанных евреев.
Я тащил курсором даму треф на короля бубен.
– А хорошо бы переехать в Барселону, – мечтательно вступила в разговор дочь, и ее карие глаза заволоклись туманом. – Или в Мадрид. Можно еще в Севилью или Толедо.
Слова выходили из нее, словно тугая зубная паста из тюбика.
– А из Тарифы поплыть паромом в Марокко…

Девочка любит виртуальные путешествия: как-то увлеклась и проехала на автобусе из Вильнюса в Йоханнесбург. В этот раз фантазии пресеклись на стадии закипания – я положил перед ней доставшуюся в наследство от бабушки «Испанскую балладу». На какое-то время в доме установились покой и порядок. Но жена сразу напомнила:
– Так что с Испанией делать будем?

Тут надо отметить, что девичья фамилия моей бабушки – Данович, а в перечне фамилий, которые Испания обнародовала для получения гражданства, есть фамилия Данон.
– Ну какие мы сефарды? – раздраженно ответил я. – Бабушка родилась в забытом Б-гом и людьми Зембине. Она с Эшкиной из 18-го дома ходила в магазин за разливным молоком и всю дорогу говорила на идиш. Тротуаров не было, вдоль улицы росли высоченные тополя, грязи было по колено, и в ней копошились куры. Женщины шлепали в валенках, поверх которых были галоши, а хулиган Мишка Ковалев, сидя на заборе, орал им: «Киш мир ин тухес!»
Он был большой, глупый, рыжий переросток. Все называли его «мишигинер». В 16 лет Ковалев сел за взлом пивного ларька. Они не обращали на него внимания и шли – две маленькие и сухонькие еврейки, пережившие две мировые и одну гражданскую войну.

Дочь устала от наших разговоров, и я повёл её в чулан или в машину времени – так мы называем маленькую кладовку, в которой в коробках из под обуви доживают свои жизни ненужные вещи. Происхождение и назначение некоторых установить так и не удалось, и артефакты пылятся на зло спекулянтам с блошиных рынков. В одной из коробок лежали бабушкины вещи: два пухлых конверта, перехваченных резинками, альбом с потрескавшимися фотографическими карточками, дипломы и грамоты с портретами коммунистических вождей, медицинские рецепты, зубной протез, сильно потертый ридикюль, черный футляр с черепаховой оправой и ожерелье из потемневших самоцветов.
– Мендель и Броха Дановичи – твои прапрадедушка и прапрабабушка, – протянул я дочери фотографию в потемневшем от времени картонном паспарту. На ней остекленели бородатый мужчина в черном жилете и небольшая женщина с твердым сосредоточенным взглядом. – Он управлял лесопилкой, у них было тринадцать детей. Моя бабушка была одиннадцатой.
– А кем твоя бабушка работала? – спросила дочь.
Я извлек из коробки почетную грамоту: «Награждается Суламифь Менделовна Данович, старший бухгалтер Стройтреста № 4 за долголетний добросовестный труд». А под грамотой оказалась исписанная бабушкиной рукой прокламация: «Голосуйте за БУНД! – читаю я выцветшие чернильные строчки. – После сотен лет рабства и отчаяния мы подняли знамя борьбы на еврейской улице».
– Это на улице, где грязи по колено и куры? – ехидно спросила дочь.

«Мы влили новый дух жизни в еврейские массы, мы пробудили веру в себя и дали новый идеал, – продолжал читать я ветхую и пожелтевшую бумагу, – Когда вы страдали – мы были с вами. Когда вы боролись – мы были впереди вас. В самые тяжкие времена вы слышали наш голос. Мы ни разу не содрогнулись, ни разу не отступили, не боялись ни жертв, ни страданий. Мы всегда были с еврейской массой на еврейской улице».
Я вижу тени, пляшущие на стене от коптящей свечи, маленькую фигуру в глухом темном платье и руки, раздающие листовки бородатым мужчинам, пахнущим чесноком и потом. «Мы всегда несли пылающий факел, чтобы осветить путь народу в пустыне жизни. Но пустыня уже кончается, впереди виднеется зелень. Мечта поколений превращается в действительность. Кому же, если не БУНДУ, вы доверите ваши интересы?», -- под конец рука её начала дрожать.

Я так и вижу её горящие глаза, стопку книг, перевязанную бечевкой, женские ботинки на шнуровке, заляпанные красной глиной. «Бунд – испытанный передовой боец. Мы умеем бороться и побеждать. Наша программа ясна. Наша деятельность открыта перед вами – это ваша деятельность и ваша программа!»
– А ты раньше говорил, что обыкновенный бухгалтер, – удивилась подошедшая к чулану жена.
Она смотрит в потолок, я пристраиваюсь рядом.
– А знаешь, есть и хорошие новости, – мой палец двигается по контуру развода. – Вот этот похож на Млечный Путь.
Она слабо улыбается и утыкается обратно в телефон.
– Черт с ней, с крышей. Поедем в Барселону. К корням.