Еврейский голос Кавказа

Он писал талантливые стихи, которые нравились Ахматовой, но ушел в переводы – еврейским поэтам было трудно пробиться в Союзе в печать. Зато благодаря ему появились 150 книг с переведенной на русский поэзией Кавказа и Востока. Особенно прославил Наум Гребнев стихи Расула Гамзатова – многим в оригинале они нравились куда как меньше.

В 1986 году я наткнулся в магазине на черно-белый томик «Песни былого». Я не сразу сообразил, что на обложке – квартет клезмеров, то есть еврейских музыкантов. Но почему-то все равно книгу раскрыл. «Песни былого. Из еврейской народной поэзии. Переводы Наума Гребнева» – значилось на титульном листе. В то время все, что было связано со словом «еврейский», издавалось крайне редко, так что сборник я купил. Но только придя домой, понял, что приобрел настоящее сокровище. Я открывал книгу наугад и почти сразу же натыкался на одну из знакомых с детства песен, которые пела моя баба Белла вместе со своей подругой тетей Гисей. Пели они, впрочем, на идише, но перевод на русский в этой книге был настолько точный, что не узнать эти песни было невозможно.

– Хотите ли семечек, Фейге-Соше,
Если, конечно, их уважаете?
– С удовольствием, Файве-Иоше,
Как не хотеть, если вы предлагаете?
– Не хотите ли, Фейге-Соше,
Пойти погулять, погода прекрасна?
– Я не такая, Файве-Иоше,
Но если с вами, то я согласна!

Я переворачивал несколько десятков страниц и натыкался на мои любимые «Варничкес»:

Где найти бы ухажера,
Чтоб не сделал мне укора
За мои варенички?
Без мучнинки, без дрожжинки,
Без сластинки и солинки,
Без единой творожинки
Иль какой другой начинки
Вкусные варенички, вкусные варенички!

Книга эта и сейчас занимает почетное место на полке моей библиотеки, будучи десятки раз клееной-переклееной. Насколько я знаю, больше она ни разу не издавалась, и это безумно жаль. «Песни былого» – пусть и не полная, но все же энциклопедия идишского фольклора, корни которого уходят во тьму веков. История этого фольклора закончилась в концлагерях и гетто, где были написаны последние из еврейских песен, считающиеся народными – они вошли в предпоследний раздел книги: «Песни скорби, песни борьбы».

Да и судьба автора этой книги Наума Гребнева словно вобрала в себя судьбы многих больших и малых еврейских поэтов, связавших себя с русской литературой. Почти в каждой союзной республике бывшего СССР был свой маленький «наум гребнев» или даже несколько таких «наумов гребневых». Гребнев – это псевдоним, по-настоящему – Рамбах, а значит, по словам замечательного исследователя Даниэля Клугера, Наум вел свой род от самого рабби Менахема бар Хелбо – выдающегося комментатора Торы и галахического авторитета, жившего в XI веке в Северной Франции.

Рамбахи-Ромбахи дали еврейскому народу немало выдающихся раввинов, со временем расселились по всему миру, но на территории Российской империи эта фамилия встречалась только в районе Могилева, и видимо, именно там и следует искать семейные корни Наума Гребнева. Но сам будущий классик поэтического перевода родился в 1921 году в Харбине, где в те годы обосновались многие представители еврейской и русской интеллигенции. Его отец Исай Нахимович Рамбах уже в 1919 году был редактором издававшейся на русском языке откровенно прокоммунистической газеты «Вперед», а затем и столь же прокоммунистической «Трибуны». Это, впрочем, не мешало помнить идиш и чтить традиции. Мать Лея Иосифовна была преподавательницей и переводчицей с английского на русский.

В 1926 году Рамбахи вернулись в Москву, и само это возвращение ознаменовало раскол харбинской общины на тех, кто уверовали в светлое будущее советской России, и тех, кто стали убежденными сионистами. В Москве отец Наума приступил к работе в Совторгфлоте, а затем Всехимпроме, а мать устроилась переводчицей в Иностранную комиссию Союза писателей. Исаю Рамбаху повезло – он умер от диабета в 1931 году, не дожив до начала арестов своих единомышленников по Харбину. А его сын в 1940 году был призван в армию и оказался на самой границе страны, в районе Бреста, в тех местах, неподалеку от которых жили его деды и прадеды. Именно тогда Наум Рамбах, по его собственному признанию, столкнулся с уже умирающим миром еврейских местечек, почувствовал зов крови и стал собирать и записывать еврейские народные песни, причитания, поговорки.

Во время войны Науму фантастически везло – он оказался в самом пекле Харьковского окружения 1942 года. Там погибли десятки тысяч человек, еще больше – попали в плен, но Наум выбрался из котла. Затем был Сталинград, форсирование Днепра, три тяжелейших ранения, каждое из которых могло закончиться смертью. В один из последних дней Сталинградской битвы с Наумом произошел знаковый эпизод. Увидев раненного в бок пленного немецкого солдата, он перевязал его своим индивидуальным перевязочным пакетом.
– Спасибо. Кто ты? – прошептал раненый на немецком.
– Я – еврей! – последовал ответ на том же языке.

Именно на войне Наум Рамбах начал всерьез связывать свое будущее с поэзией. И хотя впоследствии он стеснялся написанного в военные годы, его стихи были отнюдь не бесталанны, расходились по фронту в списках и не так давно увидели свет в сборнике фронтовой лирики, вышедшей в Ростове.

Приехав после третьего ранения в Ташкент, куда эвакуировали его мать, Наум лично познакомился с Анной Ахматовой и стал одним из первых слушателей ее «Поэмы без героя». Заочное их знакомство состоялось гораздо раньше – после того как его мать показала Анне Андреевне стихи сына, та написала ему на фронт и между ними завязалась переписка. Так что поступать в литинститут Гребнев отправился с рекомендательными письмами Ахматовой, но по робости так их и не предъявил, да это было и не нужно – фронтовик, пишущий неплохие стихи, он, безусловно, не нуждался ни в каких рекомендациях.

Первые годы учебы он, видимо, все еще делал ставку на свое оригинальное поэтическое творчество, и в 1948 году даже издал небольшой сборник стихов «За правое дело». Тогда же он, видимо, и взял себе псевдоним Гребнев. Впрочем, он Наума Исаевича ни от чего не спас. В знаменитой статье Бубеннова «Нужны ли сейчас литературные псевдонимы» среди прочих досталось на орехи и Науму Рамбаху. Думается, именно национальность привела Наума в переводы. Дело в том, что для многих поэтов-евреев уход в переводы был вынужденным, только так они могли прожить литературным трудом. И стоит сказать, что зачастую они не столько переводили, сколько писали стихи за поэтов из различных национальных республик, лишь изредка заглядывая в подстрочник. Об этом в свое время необычайно точно сказал Юрий Левитанский:

Кругом поют, кругом ликуют.
Какие дни, какие годы!
А нас опять не публикуют.
А мы у моря ждем погоды…
...И мы уходим в переводы,
идем в киргизы и в казахи,
как под песок уходят воды,
как Дон Жуан идет в монахи…

Судьбоносным для Наума стало знакомство с Расулом Гамзатовым, переросшее в личную дружбу. Сначала Гребнев перевел стихотворение Гамзатова «Ахилчи», и перевод оказался крайне удачным. За ним последовали другие, вслед за Гамзатовым Гребнев и Яков Козловский начали переводить других поэтов-кавказцев, и их переводы составили основу сборника «Молодой Дагестан», вышедшего в 1947 году. Всего же за 40 лет творческой жизни Наум Исаевич выпустил 150 книг поэтических переводов, и один только перечень языков, с которых он переводил, займет немало строк: абхазский, аварский, азербайджанский, армянский, балкарский, болгарский, венгерский, грузинский, ингушский, кабардинский, казахский, каракалпакский, киргизский, монгольский, таджикский, узбекский, фарси, чеченский.

Самым знаменитым его переводом, безусловно, стали гамзатовские «Журавли». До сих пор ломаются копья: следует ли это считать переводом или же, говоря словами Давида Самойлова, Гребнев сочинил «Журавлей» за Гамзатова. Сторонники последней версии напоминают, что в оригинале Гамзатова нет рифмы, зато есть упоминания Дагестана и родных братьев, а также сравнения клекота журавлей с аварским языком – то, чего нет и в помине в виртуозном тексте Гребнева. Но сам Наум Гребнев категорически отвергал подобные версии. Он просто переводил всех поэтов так, как они звучали, если бы писали на русском языке. Передача духа оригинала всегда была для него важнее передачи буквы, хотя он в большинстве случаев сохранял схему рифмовки и старался найти соответствующий размер.

Где Наум Гребнев и позволял себе вольность, так это в переводах фольклора. Так, он зарифмовал многие еврейские пословицы и поговорки. Но согласитесь, в итоге получилось здорово:

Всяк человек, и бедный, и богатый,
В своей судьбе чему-нибудь не рад:
У той на бусах перлы мелковаты,
У этой суп перловый жидковат…

Если это все твое – для чего хватать?
Ну, а если не твое, так не надо брать!

Выход в свет «Песен былого», вне сомнения, стал его прощальным подарком собственному народу, родство и солидарность с которым чувствовал всю жизнь. Однако в последние годы жизни Гребнева был еще один крайне важный для него проект – перевод книги «Псалмов». Великий знаток древней еврейской литературы Сергей Аверинцев утверждал, что эти «переложения» псалмов вообще стали для Гребнева главным делом последнего десятилетия его жизни: «Близким казалось: от объема задачи зависит объем отпущенного срока жизни. Будь псалмов не 150, а больше – его жизнь продлилась бы еще немного».

Это и в самом деле не переводы, а переложения – пытаясь уложить мощь библейского стиха в прокрустово ложе русского ямба и рифмы, Гребнев, безусловно, что-то терял – прежде всего, в глубине мысли оригинала, зачастую написанного свободным стихом. Но вместе с тем смысл и дух большинства псалмов он передал необычайно точно, превзойдя многих великих поэтов, которые пытались решить проблему поэтического перевода псалмов до него, да и после. Вдобавок он совершенно очистил свои переложения от христианской трактовки псалмов, которая, к примеру, необычайно чувствуется в переложениях Ивановского. Вот, к примеру, его переложение 78-го псалма:

Смеются нечестивые над нами:
«Где ваш Господь, Иакова сыны?»
Ты ж, Господи, пред нашими очами
Излей на них Свой правый гнев и пламя
За беды, что мы терпим без вины.

На нас, на бедных узников, взгляни,
На смерть нас обреченных сохрани
Могуществом Своей благой десницы.
И брань врагов на них же оберни,
И все, что нам содеяли они,
Умножь, чтобы врагам вернуть сторицей.

А мы, о Боже, верный Твой народ,
Мы – пажити Твоей обильной паства,
Твое вовек мы будем славить царство
И возвещать Тебя из рода в род.