Бежали два товарища

Писателя-еврея Вальтера Беньямина считали гением интеллигентским, его ближайшего друга, поэта-немца Бертольта Брехта – гением плебейским. Их дружба была невозможна, но случилась – из-за преданности левым идеям, ненависти к СССР и бегства от нацистов.

Эрдмут Вицисла написал книгу об уникальной, парадоксальной дружбе. В силу обстоятельств она была и невозможна, и неизбежна. Выходец из очень интеллигентной семьи берлинских евреев, родственник Гейне, племянник изобретателя концепции IQ Вильгельма Штерна и утончённый мистик-писатель Вальтер Беньямин – с одной стороны. С другой – Бертольт Брехт, рождённый в среднестатистической немецкой мещанской семье, в юности клюнувший на военно-патриотическую риторику Первой мировой, но почти сразу же резко разочаровавшийся в ней, поэт, новатор и даже революционер современного театра. Эрдмут Вицисла отмечает: «Блох называл “созвучие александрийского гения Беньямина и плебейского гения Брехта” “безмерно забавным”».

Роднила их, пожалуй, в первую очередь близость левой идее. При этом необходимо отметить, что ни Беньямин, ни даже Брехт, написавший знаменитую песню «Наш единый рабочий фронт», никогда не были членами ни коммунистической, ни социалистической партии. Однако первая половина ХХ века – время, когда особенно ясно был виден гуманистический потенциал марксизма, а чудовищные «перегибы» в сталинском духе виделись скорее искажением, чем следствием марксистской идеи. К Сталину же и сталинизму герои Эрдмута Вицислы относились резко негативно: Беньямин – после того как побывал в СССР и написал об этом книгу «Московский дневник», Брехт – после того как был расстрелян его друг и переводчик Сергей Третьяков, а также после того как в СССР стали исчезать по лагерям бежавшие туда от Гитлера немцы-антифашисты.

Но интерес к марксизму, объединявший обоих мыслителей, носил разный характер. Брехт по складу ума и мировоззрению был материалистом, как раз в классическом марксистском духе, сама его реформа театра была связана с тем, что зритель принимает условность искусства, отказывается от мистических и романтических коннотаций. А Беньямин – кроме марксизма – интересовался психоанализом и иудейской мистикой, которую при воспитании в светской семье открыл для себя в юности. Другой известный друг Беньямина, один из основателей израильской Академии наук, философ-мистик и исследователь Каббалы Гершом Шолем отмечал парадоксальное начало дружбы Брехта и Беньямина: «Долгое время у меня были лишь неопределённые предчувствия того, что теперь мы знаем из жалоб Брехта в его “Рабочем журнале”, о “мистике при настрое против мистики” и о вечных “иудаизмах” Беньямина: а именно то, что меня столь привлекало в мышлении Беньямина и связывало с ним, было как раз тем элементом, который раздражал и должен был раздражать в нём Брехта».

Действительно, анализируя высказывания Брехта о творчестве его друга, Эрдмут Вицисла пишет: «Называя уже после смерти Беньямина тезисы “О понятии истории” “ясными и просто объясняющими сложные вопросы”, он не удержался от оговорки “несмотря на всякие метафоры и иудаизмы”». Здесь нужно отметить, что завзятый материалист Брехт не приемлет не иудаизм как таковой, а религию вообще, которая проходит у него по разряду «метафор». И в этом тоже есть свой парадокс – сам Брехт был поэтом тонким и изысканным, гораздо менее однозначным, чем это представлено в советских переводах, при всей своей поэтике прямого высказывания отнюдь не чуждым сложной метафоричности.

Гершом Шолем был, пожалуй, самым близким другом Вальтера Беньямина, исследователем и даже популяризатором его творчества. Сюжет о дружбе Беньямина и Брехта не мог обойтись без Шолема – и в жизни, и трактовке Эрдмута Вицислы. Может быть, это история творческой, идеологической ревности в дружбе. Мистик и сионист Шолем считал, что Брехт дурно влияет на Беньямина, навязывает тому несвойственный материализм и отвращает от переезда в Палестину. И Брехт действительно считал сионизм идеологией отнюдь не марксистской. Собственно говоря, само название книги «Беньямин и Брехт – история дружбы» – подчёркнуто, иронично заимствованное. «Вальтер Беньямин – история одной дружбы» – так называется знаменитая книга Гершома Шолема, сочетающая воспоминания с исследованием творчества и биографии. Сергей Ромашко в предисловии к книге Эрдмута Вицислы подчёркивает, что на сей раз перед нами история другой дружбы, в которой Беньямин раскрывается уже не столько как эстет и мистик, сколько как левый интеллектуал.

В книге Эрдмута Вицислы Беньямин – в центре, а Брехт в основном рассматривается в контексте дружеских дискуссий, взаимоподдержки и сотрудничества. На первый взгляд, это странно, так как Эрдмут Вицисла руководит архивом Брехта в Берлине очень давно, а архивом Беньямина – сравнительно недавно. Сам автор книги о дружбе двух мыслителей объясняет свою сосредоточенность преимущественно на Вальтере Беньямине исторической ситуацией. Он начал свою работу ещё в 80-х годах прошлого века, когда интерес в социалистической ГДР к сочувствующему коммунистам Брехту был огромный, соответственно, много было и исследований. А вот Беньямином, хоть и столь же склонным к левизне, но отнюдь не соответствующим установкам просоветского государства, занимались мало. Восполнить пробел и была призвана работа Эрдмута Вицислы. Надо сказать, что сегодня ситуация в корне изменилась. Беньямин, трагически погибший, овеянный мистико-романтическим ореолом, подобно Кафке превращается в фигуру массовой культуры, а вот Брехту, художнику гораздо более «народному», внимания сегодня уделяется незаслуженно мало.

Как раз на примере отношения к творчеству Кафки можно проследить, в чём заключались идеологические разногласия друзей-писателей. Для Беньямина Кафка – преимущественно иудей, для Брехта – «настоящий большевик». Вицисла пишет: «Характеристику Кафки Брехтом как “пророка”, “визионера” и даже “настоящего большевика” нужно понимать не только политически, но и эстетически. Резкое неприятие Брехта касалось попыток Беньямина увязать выводы, основанные на конкретно-исторических, материалистических воззрениях, сближавших его с Брехтом, с мотивами, восходившими к иудейской традиции толкования Священного Писания». Этот спор – одна из важнейших дискуссий немецкой эмиграции, и он оказался очень плодотворным: полемизируя с Брехтом, Беньямин не отказался от своих позиций, а наоборот, усилил их. В результате споров эссе Вальтера о Кафке было значительно переработано, позиция стала полнее и чётче прорисована. Позиции Брехта также в ходе споров приобрели дополнительные коннотации. Изначально он говорил, что «тёмное» толкование Беньямина «затемняет» понимание Кафки, вместо того чтобы «прояснить» его. Однако впоследствии, в эссе о чехословацкой литературе, находит в этой «темноте» дополнительное эстетическое измерение: «Брехт критиковал беньяминовскую интерпретацию за то, что он “сгущает и распространяет тьму, окутывающую эту фигуру, вместо того чтобы разъяснять”». Теперь же он пишет: «Часто писатели предлагают нам смутные, темные, заумные произведения, которые можно прочесть, только имея большие мастерство и опыт, словно записки подпольщиков, зашифрованные, чтобы обмануть полицию».

Дружба, протекавшая в сотрудничестве и напряжённых дискуссиях, была не только интеллектуальной, но и собственно человеческой, полной теплоты и поддержки. Как уже было сказано, бежав из Германии, Беньямин подолгу гостил у Бертольта Брехта в Дании. Брехт же сохранял библиотеку Беньямина, которой тот пользовался в гостях у друга. В основном же Беньямин предпочитал жить в Париже из-за тамошней Национальной библиотеки. Эта дружба была дорога для писателей-изгнанников тем, что оставалась для них полем родного, немецкого языка, лекарством от вынужденной немоты. Они даже собирались писать вместе детективный роман. Вообще, месяцы, проведенные у Брехта, были для Беньямина отдушиной, островком покоя. В 1936 году он пишет о своей жизни в Дании: «Жизнь здесь настолько приятная и мирная, что мы каждый день задаем себе вопрос, сколько такая благодать может продолжаться в сегодняшней Европе».

Вицисла пишет, что эмиграция внесла в дружбу Брехта и Беньямина аспект профессиональной, писательской взаимопомощи в организации публикаций и выступлений. Писатели стали своеобразными литагентами друг друга, Беньямин даже получил от Брехта полную доверенность на ведение переговоров с издателями, журналами и театрами.

В 1940 году – в связи с военными действиями во Франции – были интернированы все проживавшие там граждане Германии. Таким образом Беньямин, бежавший от гитлеровских лагерей, попал в лагерь антигитлеровский. Впрочем, пробыл он там всего несколько месяцев. После освобождения Беньямин пытался перейти через французскую границу в Испанию, чтобы уехать оттуда в США. Однако как человек, не имеющий визы, он должен был вернуться в выдворившую его Францию. Тем же вечером больной, усталый, потерявший надежду Беньямин покончил с собой. Брехт, также пытавшийся вырваться в Америку, но живший в ожидании то в Швеции, то в Финляндии, узнал о смерти друга с опозданием. Это событие он назвал «первым настоящим уроном, который Гитлер нанёс немецкой литературе».

Насколько значима была эта потеря для самого Брехта, можно судить по тому, что он, человек суховатый, сдержанный, отнюдь не сентиментальный, написал на уход Беньямина даже не одну, а четыре эпитафии:

Я слышал, ты поднял на себя руку,
Чтобы не дать палачу работы.
Восемь лет в изгнании наблюдая, как крепнет враг,
Ты последней не одолел границы
И земной перешел рубеж.

Рушится Европа. В главы государств
Выходят главари бандитских шаек.
Столько оружия, что людей не видно.

Будущее объято тьмой, а силы
Добра ослаблены. Ты это понял
И добил свое измученное тело.

(«На самоубийство изгнанника В. Б». Перевод Б. Корнилова)

Эрдмут Вицисла. Беньямин и Брехт – история дружбы. Перевод с немецкого Светланы Аверкиной и Юрия Соломатина под редакцией Сергея Ромашко. М., Грюндриссе, 2017