Общество
Еврейский волкодав
Сумерки приносили Одессе налёты, убийства и ограбления...
21.07.2020
Воспоминания Владимира Мазья – а он подчёркивает, что эта древняя, идущая от первосвященника Маазия фамилия не склоняется – поражают своими почти осязаемыми подробностями. Писатель говорит о своей феноменальной памяти, проявившейся ещё в детстве. И действительно, он сохраняет для нас эпоху в её мельчайших деталях, запахах, шероховатостях.
Для него важен предметный мир: бедные, но такие дорогие сердцу послевоенные интерьеры, любимые безделушки – всё то, казалось бы, незначительное, из чего складывается личная, а впоследствии и большая история. Перед нами книга-музей, наполняющая читателя духом ушедшей эпохи. Вот, например, автор пишет о туалетном столике своей матери, стоявшем в крошечной – три с половиной на два с половиной метра – комнатушке ленинградской коммуналки. Сколько здесь и любви, и грустного юмора, и намеченной пунктиром неразрывной связи поколений.
«На мамином трюмо, на кружевной салфетке, помимо подаренного ей кем-то флакона духов “Красная Москва” в виде Спасской башни, находилась пудреница веджвудского фарфора с голубым портретом красивой дамы в стиле ар-нуво на белой крышке. Под крышкой лежала вата, а под ней – светло-розовая пудра. На салфетке помещались также сувениры маминого детства: пара тропических раковин, в одной из которых “шумело море”, и керамический раскрашенный домик со снимающейся крышей. В нем хранились пуговицы, в том числе несколько старинных». Дальше Мазья отмечает, что сейчас пудреница его мамы по праву принадлежит его дочке, которая живет в Иерусалиме.
Советская жизнь маленькому Вове очень даже нравилась. После войны страна жила на подъёме, из каждого репродуктора звучала бодрая пропаганда, которой мальчик простодушно верил. Поначалу смущало Вову только одно – везде утверждалась нерушимая дружба народов, а мальчики во дворе говорили: «Эх, дали бы мне автомат, я бы всех евреев перестрелял». По словам мальчишек, евреи мало пострадали в войну – отсиживались, не воевали. Тем временем Вовин отец, Гилель Мазья, ушёл на фронт добровольцем, хотя у него была бронь, и погиб под Ленинградом в 1941 году.
Напоминания, что дружба народов не так уж прочна, будут повторяться снова и снова. Сначала в виде травли в больничной палате, куда Вова попадёт со скарлатиной, потом, уже не столь открыто, но, пожалуй, более болезненно, в университете и научной жизни. Например, из-за «пятого пункта» самому, пожалуй, одарённому из выпускников негласно не рекомендовалось поступать в аспирантуру, потому что после неё в ЛГУ работать точно не оставят. Остаться в альма-матер Владимир Мазья всё-таки смог, но обходным путём – устроился работать в математический научно-исследовательский институт при вузе, НИИММ ЛГУ.
Своё призвание Владимир Мазья ощутил после седьмого класса. Как это было, он рассказывает в одной небольшой главе-новелле: «Наступило лето 1952 года. Мама сняла комнату на окраине Павловска для того, чтобы я провел каникулы на свежем воздухе. Перед домом под деревом стояли деревянные стол и скамейка, превращенные мною в рабочее место. Там я просиживал с утра до вечера, если позволяла погода, а если шел дождь, перебирался в комнату. Соседи считали меня не вполне нормальным, а мама боялась, что у меня от переутомления разовьется менингит. Чем я занимался? Математикой. Тем, кто интересуется деталями, отвечаю: “Во-первых, читал учебники для старших классов, во-вторых, решал задачи”».
Потом, уже взрослым, засев за воспоминания, Владимир Мазья напишет – математика «была и остаётся стержнем моего существования». Однако, несмотря на это, Владимир Мазья был очень разносторонним, увлечённым юношей. Музыкой и живопиcью он интересовался отнюдь не на уровне дилетанта. Во многом эти увлечения определили его круг общения, поэтому «Истории молодого математика» оказываются ещё и подробнейшим очерком художественной жизни молодёжи шестидесятых.
Свои воспоминания Владимир Мазья заканчивает 68-м годом. Он объясняет это тем, что научная работа, занимавшая всё большее место в его жизни, стала настолько сложной, что говорить о ней с непрофессиональным читателем больше не получится. Однако в самой этой дате есть ещё и символический момент. Хотя Владимир Мазья не акцентирует на этом внимания, можно сделать вывод, что писатель заканчивает свою молодость годом перелома для всего XX века, а может быть, и для всей предшествующей цивилизации – годом студенческих революций и диссидентских выступлений, когда из бунта молодости вырастает подлинная социальная зрелость.
Владимир Мазья пишет, что сам он диссидентом не был – слишком поглотила его математика, чтобы оставалось время на политику, но нарастающее отвращение к советской власти у него достигло своего апогея именно в 68-м году, когда в вузе и НИИ, где он работал, прошёл слух, что Мазья «находится под наблюдением КГБ», и отношение к нему поменялось. Так и произошёл для писателя и учёного переход к зрелости, он повзрослел вместе со своим веком.
Владимир Мазья. Истории молодого математика. СПб, Алетейя, 2020
Литература
Выйдя из детдома, придумала себе знатных родителей...
Литература
Похотливый король богемы, убежденный коммунист...
Литература
Жили на доходы братишки, продавца газет…
Литература
Вы – Леви-Стросс?! Это же джинсы!...
Комментарии