Еврейское сердце Борхеса

Борхес евреем не был, но всю жизнь себя им представлял. Мудрый слепой старец ратовал за независимость Израиля, посвящал ему стихи и часто ставил в центр своей интеллектуальной Вселенной.

Хорхе Луис Борхес, пожалуй, самый популярный из писателей – интеллектуалов ХХ века. Он много лет проработал в библиотеке, рано начал терять зрение – и значительную часть своей долгой жизни провёл совсем слепым. Но его эссе, стихи и рассказы были удивительно зрячими, охватывали мироздание широким взором и одновременно смотрели в его глубины. В итоге они обогатили, а может быть, и вовсе изменили наш читательский взгляд на мир.

Благодаря его рассказам фигура библиотекаря, читателя, человека книги приобрела таинственный романтический ореол, а мир стал восприниматься как наполненный знаками текст. Корни такого мировосприятия сам Борхес видел в еврейской культуре. В знаменитом эссе «Каббала» он пишет, что само понятие священной Книги делало мировосприятие древних и средневековых иудеев литературоцентричным – ничего подобного не было ни в античности, ни в средневековой Европе. Не только откровение оказывается ниспосланным свыше, одухотворяется и сама идея чтения и буквы: «В священной Книге сакральны не только слова, но и знаки, которыми она написаны. И каббалисты воспользовались этой идеей для изучения Писания».

Именно Борхес популяризовал фигуру исследователя средневековой иудейской мистики Гершома Шолема – в итоге антифашист-интеллектуал, сосредоточенный на своих ученых занятиях, стал восприниматься культурным героем. А в стихотворении «Голем» Борхес пишет не только о мифическом созданном из глины существе. Голем для него – тот, в кого жизнь вдохнули именно словом, письмом и чтением – надписью на лбу. В этом стихотворении Борхес изящно ссылается на труды своего предшественника, Шолема, и это, может быть, единственная в истории литературы научная сноска, вставленная в куплет романтической баллады:

Ключами и Вратами – всем на свете,
Шепча его над куклой бессловесной,
Что сотворил, дабы открыть из бездны
Письмен, Просторов и Тысячелетий.

(Создатель, повинуясь высшей власти,
Творенью своему дал имя Голем,
О чём правдиво повествует Шолем –
Смотри параграф надлежащей части.)

(Перевод Бориса Дубина)

Борхес воспринимал мир как гипертекст, гигантскую книгу с бесконечным количеством страниц, которая может и должна быть прочитана. «Вселенная – некоторые называют ее Библиотекой…» – с этих слов начинается один из самых его знаменитых рассказов «Вавилонская библиотека». И очень важно, что буквой – и именно буквой еврейского алфавита – Борхес называет чудесное сосредоточение Вселенной в единой точке. Он пишет об этом в рассказе «Алеф», также хрестоматийном, представляющем собой одну из его визитных карточек.

Интерес Борхеса к еврейской культуре был столь велик, что в 1934 году профашистски настроенный аргентинский журнал «Тигель» обвинил писателя, что тот и сам еврей. На это Борхес ответил эссе, которое так и назвал «Я еврей». «Я всякий раз испытывал удовольствие, представляя себя евреем. Речь всего лишь о выдумке, о мысленном приключении тихони и домоседа, которое ведь не задевает никого и меньше других – репутацию Израиля, поскольку мое иудейство, подобно песням Мендельсона, остается музыкой без слов», – признался писатель.

Полное имя Борхеса – Хорхе Франсиско Исидоро Луис Борхес Асеведо, согласно аргентинской традиции в документах он носил фамилии обоих родителей. В эссе Борхес с сожалением пишет, что фамилия его матери, Асеведо, которая могла быть и сефардской, в случае его семьи оказалась испанской.

Хорхе Луис Борхес испытывал к еврейской культуре не только интеллектуальный интерес, но и политический. Он был горячим сторонником Государства Израиль, тогда ещё совсем молодого. В 1966 году он написал письмо Давиду Бен-Гуриону, в котором признался в любви к евреям и их стране. Бен-Гурион тут же лично пригласил писателя в Израиль. Впервые Борхес оказался в Израиле в 1969 году, а еще через два года приехал туда снова – чтобы получить высшую национальную литературную награду, Иерусалимскую премию.

Борхес был антикоммунистом и антифашистом, однако в целом признавал себя человеком аполитичным. Он говорил, что только одно политическое событие взволновало его по-настоящему – победа Израиля в Шестидневной войне. Воодушевлённый ею, в конце 60-х Хорхе Луис Борхес пишет об Израиле несколько стихотворений. В первом из них, «К Израилю», Борхес находит место народу и стране Израиля в своей уникальной художественной Вселенной:

Кто скажет, не затерялся ли ты, Израиль,
в затерянном лабиринте земных рек,
в крови моей? Кто найдет те места,
где текла моя и твоя кровь?

(Перевод Любови Черниной)

Ключевым здесь оказывается символ лабиринта – лабиринт для Борхеса всегда оказывается одновременно и Книгой, и Библиотекой, и всем мирозданием. В другом стихотворении цикла «Израиль, 1969» Борхес обозначает преемственность между иудаизмом Ветхого Завета, средневековыми изысканиями Каббалы и современным Государством Израиль. Юный новобранец, победивший в Шестидневной войне, оказывается прямым наследником и правопреемником древнего мудреца:

Что ты еще, Израиль, если не эта ностальгия,
не это стремление сохранить
среди неустойчивого времени
свою древнюю магическую книгу…
Это не так. Древнейший из народов
в то же время и самый молодой.
…Ты станешь израильтянином, станешь солдатом.
Ты построишь родину на болотах: поднимешь ее в пустыне.

(Перевод Любови Черниной)

И наконец, стихотворение «Израиль», самое прославляющее и одновременно самое личное в цикле. Из него мы видим, что хотя фамилия Асеведо и не оказалась еврейской, в глубинном смысле Борхес ощущал себя евреем. Израиль в стихотворении – в том числе и Самсон, слепой старик.

Слепым стариком был и сам Хорхе Луис Борхес, слепота как внутреннее зрение была очень важна для его мироощущения и не воспринималась как трагедия. Он сам не раз писал об этом, и именно образ незрячего мудрого старца закрепился за писателем ещё при его жизни.

Он, бывший заключенным и изгоем,
он, обреченный на удел змеи –
хранительницы мерзостного клада,
он, Шейлоком оставшийся для всех,
он, преклоняющийся до земли,
чтоб вспоминать о прежних кущах Рая,
слепой старик, назначенный свалить
колонны храма,
лицо, приговоренное к личине,
он, все же ставший всем наперекор
Спинозою, Бал-Шемом, каббалистом,
народом Книги,
устами, славящими из глубин
божественную справедливость Неба,
дантист и адвокат,
беседовавший с Б-гом на вершине,
он, обреченный на удел отбросов
и мерзостей, судьбу еврея,
уничтожаемый огнем, камнями
и газом смертных камер,
отвоевавший трудное бессмертье
и сызнова бросающийся в бой
на беспощадный свет своей победы, –
прекрасный, словно лев в сиянье дня!

(Перевод Бориса Дубина)