С вещами на вход

Сшитое бабушкой бельё, мамины единственные выходные туфли и дедушкин талес – Улицкая хватается за вещи, чтобы вспомнить всё. И как скрывали еврейские имена, и как жили с соседями по коммуналке.

Каких только проблем не касалась Людмила Улицкая в своих романах. Были метафизические, религиозные искания в романе «Даниэль Штайн, переводчик». Были отношения личности и эпохи, история человека в рамках истории страны и мира – в романах «Зеленый шатёр» и «Лестница Якова». Но всегда это были книги, стилистически апеллирующие к прозе XIX века, то есть повествовательно очень ясные, даже если в них, как в «Казусе Кукоцкого», описывались потусторонние путешествия души.

Однако в новой книге «Мое настоящее имя. Истории с биографией» Улицкая выступает с неожиданной стороны – как автор-неомодернист, смелый экспериментатор, работающий на грани стиха и прозы. В книге три части: «Моё настоящее имя», «Сказочное» и «Шестью семь». В свою очередь, уже эти части делятся на главы и рассказы. Композиционно книгу можно представить в виде многослойной сферы – подобно планете с её ядром, почвой и атмосферой.

Ядром, началом начал здесь оказывается имя. Имя для Людмилы Улицкой – эквивалент души, нечто предзаданное и нематериальное – слово, бывшее в начале. Тело – это уже второй слой, то, что над именем, и если первая глава части «Моё настоящее имя» называется «Об имени», то вторая – «О теле». Следующий слой – любовь: «Имя, тело и любовь – то, что составляет суть человека и исчерпывает заглавную часть книги».

В двух других частях представлены явления, все более удаляющиеся от имени и тела. Например, другие люди, настоящие и вымышленные: сначала близкие, затем те, от которых ничего, кроме имени и странных привычек не помнится – это соседи по коммуналке, случайные коллеги. Здесь же рядом и ангелы – герои цикла маленьких новелл. И последние, самые широкие и самые удаленные от имени и тела слои – это природа и социум. Заключительная же глава книги – «Семь концов света».

Не менее, чем композиция, интересен и стиль книги, языковые находки Улицкой. Начинается книга как поток сознания без знаков препинания и заглавных букв – но с абзацами. Вот почему эта проза напоминает скорее нерифмованное стихотворение, которое, впрочем, иногда переходит в стихотворение с рифмами. Эта размытая, прозопоэтическая структура вкупе с тематикой напоминают читателю о классиках модернизма – Марселе Прусте и Владимире Набокове, впервые заговоривших о воспоминаниях как о хаотичном потоке сменяющих друг друга чувств и картинок. У Набокова и Пруста проводником в мир воспоминаний всегда оказывается что-то материальное – вкус печенья, огромный карандаш, подаренный больному мальчику. Так и у Улицкой вещи оказываются знаками неразрывности прошлого и настоящего – бельё, которое шила мастерица-бабушка, мамины единственные, бережно хранимые выходные туфли, дедушкин талес, а самое главное – фотографии.

Изображения автор описывает художественно – здесь и картинка, и предыстория. Вот, например: «самая ранняя семейная фотография моего прапрадеда исаака хаимовича гинзбурга висит на стене на этой фотографии он старик в кипе следовательно даже если его и крестили когда брали в школу кантонистов то к старости он вернулся в лоно иудаизма после двадцати пяти лет солдатской службы». Кстати, насчет отсутствующих знаков препинания – в какой-то момент, в конце главы «О теле» Улицкая пишет: «приём надоел. дальше все по правилам» – и в тексте появляются знаки препинания и заглавные буквы, поэтическая проза сдвигается в сторону более традиционной.

Еврейство в литературной сфере Людмилы Улицкой оказывается тем, что наиболее близко к центру, ядру, то есть к имени – к загадочному настоящему имени, которое предшествует рождению человека и называет его подлинную суть. Писательница обращается к опыту своей семьи и вообще советских еврейских семей, в которых настоящее имя ребёнка – еврейское – оставалось скрытым, его не записывали в документах, не обращались по нему, оно было известно только самым близким и никогда не звучало. Причина этому была вполне социальная – принуждение к ассимиляции заставляло людей избегать своих корней. Но здесь появлялся и оттенок священной, наделённой высоким смыслом тайны. Одновременно в семье Людмилы символическое значение обретает и выбор русского имени – оно не даётся изначально, носители дают его себе сами, таким образом осуществляется свобода выбора.

странная мысль пришла мне в голову
вся семья ходит с какими-то надуманными именами
мама не марианна а мириам
бабушка наверняка не елена а как-то иначе
по-еврейски дед не борис а бейнус
прадед не ефим а хаим
даже дядя витя был наречен авигдором
но они-то хотя бы знали
как их звали по-настоящему

а я ношу свой псевдоним людмила
в честь людмилы княгини чешской
убитой своей невесткой
а настоящего имени своего не знаю

Героиня-рассказчица не знает своего подлинного, еврейского имени: да здесь, на земле, его попросту нет – девочку сразу назвали Людмилой в честь девушки, в которую был влюблён её юный дядя, тот самый Виктор-Авигдор. Но это не значит, что настоящего имени у ненастоящей Людмилы вовсе нет – оно существует в иных сферах, и ей ещё предстоит его узнать. Так постепенно размышления лирической героини об имени переходят в грёзы о собственных похоронах, довольно светлые и не лишённые практических соображений: «Похороны мои будут хорошими и веселыми. Я их давно придумала. В гробу я буду прилично выглядеть – лучше, чем за неделю до смерти». Это очень неожиданный и, может быть, самый сильный момент книги, когда читатель всецело поражён безоглядной смелостью то ли героини, то ли всё-таки автора.

Светлая деловитость среди смертного ужаса – то, что вообще отличает прозу Улицкой. Жизнь конечна, безнадёжна, но в то же время полна надежды, прорывающейся из самых глубин отчаянья. Надежда эта – в семье и заботе. Найди, кого полюбить, а там, глядишь, жизнь и наладится. Совсем хорошо, конечно, не будет, но лучше станет обязательно. Это подтверждают «истории с биографией». Бездомная женщина, лишённая обеих ног, рожает ребёнка и бросает пить. А еще становится удачливой нищенкой – ведь с младенцем подают много – и вместе с сыном обретает крышу над головой. Сотрудник госбезопасности, приставленный следить за пожилой диссиденткой, таким образом замечает, что у «подопечной» случился инсульт, вызывает скорую, а потом продолжает помогать ей, даже уволившись с работы. Опостылевшие друг другу супруги соединяются вновь, когда у них рождается ребёнок с синдромом Дауна: «Счастливая, очень счастливая родилась девочка: отец любил ее без памяти, а мать и того больше».

Людмила Улицкая. Моё настоящее имя. Истории с биографией. М., Редакция Елены Шубиной, 2023