Сюжеты бытия

Десятимесячный Яков спал в специальной корзинке, укрепленной на заднем сидении. Вот в такой компании я уже несколько часов ездила по Иерусалиму. Михаль жила в этом городе, любила его и сама вызвалась провести для меня экскурсию... «Мама настояла, чтобы я в 15 лет уехала в Израиль. Так я оказалась в Иерусалиме, в религиозной школе для девочек. Если бы знали, как меня там все веселило: молитвы, ритуалы. В субботу я подшучивала над мадрихами: “А стоять здесь можно? А сесть можно? А если я свет выключу, наша школа взорвется?”»

Из жизни маленького города

Этот небольшой город находится в 20 минутах езды от Иерусалима. Выстроенный из белого камня и окруженный горами, на первый взгляд он кажется сказочным. Но чувство реальности возвращается, когда въезжаешь в него через форпост, а солдат, заглянув в автобус, показывает водителю, что путь свободен. И ты знаешь, что автобус — бронированный, видишь проволочное ограждение, отделяющее окраины города от «соседей», и в очередной раз задаешь себе не имеющий ответа вопрос: «На своей земле. Почему?»

Город построили специально для харедим в конце 80-х. Его самобытность определяют жители, представляющие различные течения иудаизма. На улицах, кроме иврита, можно услышать идиш, английский, французский, русский, фарси — языки стран исхода. В здешних семьях много детей, а машины ездят с черепашьей скоростью, потому что ребенок может выскочить из-за любого угла. Здесь работают и учатся, молятся и отмечают праздники, соблюдают заповеди и хранят Тору. Здесь, как нигде, ощущаешь царственность Шаббата.

О, эти последние минуты перед приходом Субботы, когда белой скатертью накрыт стол. И в подсвечниках ждут огня свечи, и халы готовы, и шаббатняя плата горяча, и запах чолнта разносится по квартире, а еще хочется что-то успеть, что-то сделать, но пора... И свечи горят, и Б-г слышит твои молитвы, и «успеть сделать» становится совсем неважным. Я люблю гулять в Шаббат по улицам города, когда все вокруг дышит праздником и можно любоваться разнообразием субботних нарядов — красивыми женскими платьями и одеждой мужчин, выдающей принадлежность к той или иной общине: широкополые хасидские шляпы, штраймлы и полосатые халаты, черные сюртуки и белые чулки, строгие темные костюмы и галстуки.

Это было так неожиданно, что показалось невероятным; на всякий случай я протерла глаза. Видение не исчезало, стало понятно, что группа девочек-подростков, одетых в мини-юбки и открытые блузы, и юношей в джинсах и с сигаретами — не мираж. Они о чем-то беседовали и смеялись. Тинейджеры, на которых в другом месте я бы не обратила внимания, превратили меня на какое-то время в соляной столб.
— Ты уже, наконец, можешь двигаться? Пойдем, – услышала я голос своей спутницы.
— Кто эти ребята?
— Дети, обычные подростки, местные хиппи, противопоставляющие себя религиозному обществу.
— А как же их родители?
— Плачут и молятся. Что они еще могут сделать? Эти детки только ночуют дома, остальное время проводят так, как считают нужным.
— Представляю, что творится в их семьях.
— Да уж, настоящая трагедия для родителей. И ничего невозможно изменить: ни молитвы, ни беседы с раввином, ни призывы, ни уговоры, ни ссоры не действуют. Так и живут. Дети ведь, родные.

В чем виноват Б-г?

Дина стояла возле двери, не решаясь войти. Родители снова ссорились из-за нее. Кулачком, как ребенок, Дина вытерла глаза, но непослушные слезы продолжали капать. Она понимала, что родители разговаривали нарочито громко, зная, что дочка в соседней комнате.
— Это ты виноват, — говорила мама,— ты всегда ей во всем потакал, вот теперь разбирайся, убеждай.
— Но ты же хотела, чтобы она в Израиль уехала учиться, — пытался возражать папа.
— При чем здесь Израиль? Она еще когда с нами жила, начала ходить в синагогу, а потом дома кушать отказывалась. А ты молчал. Вот и сейчас — к родителям в гости приехала, называется: плиту отдельную купила, посуду свою в пакете хранит. А ты видел, в чем она ходит? Видел? Жара на улице, а она в платье с длинными рукавами, в чулках. Разве это одежда для молодой девушки? Я ночами не сплю, плачу. Растила дочку единственную, чтобы она не ела то, что мама родная приготовила?
— Некошерно...
— Да? А когда я ее грудью кормила, кошерно было?
— Не расстраивайся так. Дина еще очень юная, пройдет это у нее. У молодежи бывает: то в одну сторону бросаются, то в другую. Лишь бы здорова была.
— Здорова? Ты не понимаешь — нашей дочери лечиться нужно. Поинтересовался бы, к какому психиатру обратиться.
— Не впадай в крайности. Помню, когда мы поженились, твоя бабушка еще жива была — тоже молилась, книжки разные читала, на иврите написанные, и ты ей, кажется, врача по этому поводу не вызывала.
— Почему ты только мою бабушку вспоминаешь? Вот твоя мама...
— Не трогай мою маму. Что плохого она сделала? Рассказывала ребенку историю евреев, а не сказки народов мира. У тебя все вокруг виноваты: в первую очередь Б-г, потом я, моя мама, синагога, раввины. А сама? Девочка в субботу из дома ушла, потому что ты уборку затеяла. Дочка на месяц погостить приехала, так ты с этой уборкой потерпеть не могла. Объясняла же тебе Диночка, что в Шаббат нельзя никакую работу делать.
— Устала я от ее предрассудков: свет не включи, газ не включи, по телефону не разговаривай. В конце концов, я в своем доме.
— Это и дочери нашей дом, ты могла бы с ней считаться.

«Кажется, родители забыли, что я все слышу, — подумала Дина. — Как им сказать?» Девушка открыла дверь. «Не ссорьтесь. У меня важная новость. Я хочу вас познакомить со своим женихом. Он скоро приедет», — выпалила Дина.

Молчание было долгим. Первой тихо, почти шепотом заговорила мама.
— У тебя есть жених, а мы узнаем об этом последними.
— Почему последними? Всего лишь на день позже, чем родители Элиэзера, он только вчера им сказал. Они рады. А теперь и вы знаете. Не волнуйтесь, он очень хороший, вам понравится.
— И чем этот твой Элиэзер занимается?
— Преподает в иешиве.
— Где?

— Мама, это такое религиозное учебное заведение для мужчин. Я вам сейчас фотографию покажу, там Элиэзер со своими учениками.

Пока мама молча разглядывала фото, папа отошел в угол комнаты и жестом подозвал Дину.
— И ты хочешь, чтобы он вот так, в этой шляпе, к нам приехал? Подумай, что с мамой будет. Разве о такой судьбе она для тебя мечтала? Какие мальчики хорошие за тобой ухаживали...
— Папа!
— Ты можешь делать, что считаешь нужным, — льдинки звенели в каждом мамином слове, — и даже замуж выходить за кого хочешь, но нас на этой свадьбе не будет. Не нуждаешься ты в родительском благословлении, значит, мы сами виноваты, что такую дочь воспитали.
— Мама, как ты можешь судить, не зная человека и не познакомившись? Ты обо мне подумала, о моей жизни?
— Достаточно того, что ты нашу с отцом жизнь сломала.
— Папа, а ты, ты... Скажи что-нибудь, папа.
Отец молчал.

Михаль и два Якова

Михаль вела машину так, как будто всю жизнь только тем и занималась, что объезжала городские пробки, легко находила места для парковки и весело обгоняла попутные автомобили. Десятимесячный Яков спал в специальной корзинке, укрепленной на заднем сидении. Вот в такой компании я уже несколько часов ездила по Иерусалиму. Михаль жила в этом городе, любила его и сама вызвалась провести для меня экскурсию.
— Нам остались Старый город, Стена плача, а потом едем домой, — обернулась ко мне Михаль.
— Что тебя обрадовало? — спросила я, увидев, что она улыбается.
— Вспомнила свои первые годы в иерусалимской школе для девочек. Когда нас отпускали в город, нужно было обязательно записать в журнале, куда едешь. Я писала всегда: «К Стене плача». Впрочем, не только я, многие тоже так писали.
— И куда же вы ездили? Сейчас уже можно рассказать?
— Куда мы только ни ездили. Я, например, часто в Тель-Авив уезжала, в море купалась с подругами. Море очень люблю, но сейчас редко выбираюсь, некогда: работа, дети.
— Сколько же у тебя их?
— Пятеро: четыре девочки и, вот, мальчик родился.
Михаль кивнула в сторону спящего сына и повернула зеркало, чтобы удобнее было видеть малыша.
— Девочки в садике, а с Яковом мы почти не расстаемся. Иногда только, когда вечерние тренировки провожу, я его с мужем оставляю. Да не смотрите вы на меня так недоверчиво. Мне уже 28.
Солидный возраст, подумала я, но вслух решила не шутить.
— О каких тренировках ты говоришь?
— Я еще в России в 14 лет стала мастером спорта по художественной гимнастике. А здесь, в Израиле, спорт — моя профессия. Много училась, теперь веду занятия с женщинами: аэробика, спортивные танцы, лечебная физкультура.
— И как же ты?..
— Ой, вы как мои ученицы. У них первое время тоже легкий шок был, когда я после занятий переодевалась и выходила к ним в парике и в длинной юбке.

Эта стройная красавица с огромными зеленовато-серыми глазами, юная мама пяти деток, нравилась мне все больше и больше.
— Михаль, я хотела тебя спросить...
— ...как я дошла до жизни такой? — она явно веселилась. — Расскажу вам на обратном пути. Идите к Стене, а мы с Яковом вас подождем в машине, уже время кормить его.

По дороге домой Михаль молчала, о чем-то думала, сжав на руле тонкие пальчики и поглядывая в зеркало на сына. Я не решилась напомнить ей об обещанном рассказе, но она заговорила сама.

— У меня было не очень счастливое детство. Нет, не подумайте, никто меня не обижал — ни в школе, ни во дворе. Просто обстановка в семье удручала. Я понимаю, трудно поверить, что в еврейской семье такое может быть, но это правда. Папа пил сильно, родители ссорились часто. Мама болела — сердце. В семье никогда не было денег, потому что отца постоянно увольняли, куда бы он ни устроился. Он говорил, что все это происки антисемитов, хотя настоящей причиной чаще были его пьянство и прогулы. Но детство есть детство. Я занималась спортом, много читала, дружила с одноклассниками и вообще была хохотушкой. Глядя на меня, никто никогда бы не догадался, что у нас в доме происходило.

Мама настояла, чтобы я в 15 лет уехала в Израиль. Так я оказалась в Иерусалиме, в религиозной школе для девочек. Если бы знали, как меня там все веселило: молитвы, ритуалы. В субботу я подшучивала над мадрихами: «А стоять здесь можно? А сесть можно? А если я свет выключу, наша школа взорвется?» Никто меня за эти шуточки не ругал, никто ни к чему не принуждал. В основном, учиться было интересно. С девочками сдружилась, только по маме сильно скучала, почти всю стипендию ей отсылала, чтобы она могла себе лекарства купить.

А потом мама умерла. И я думала, что умерла вместе с ней. Мир рухнул. Не знаю, как бы я все пережила, если бы не учителя и подруги. Сил не было совсем, жить не хотелось — не то что учиться. Преподаватель математики мне тогда сказал: «Ты должна быть счастливой, девочка, в этом мире, чтобы душа твоей мамы была спокойна в мире другом». И я открыла для себя, что могу быть сильной. Я стала лучшей ученицей в школе. На субботу нас обычно отпускали. Я вам уже рассказывала про «Стену плача». После ухода мамы я, конечно, никуда не ездила, оставалась в школе. Однажды решила принять приглашение на Шаббат от нашего дальнего родственника. Он и раньше, в другой жизни, в которой еще была мама, часто звонил, приглашал, но я отказывалась — Тель-Авив, друзья, пляж, море были интереснее, чем визит к людям, о которых знала понаслышке.

Когда я приехала к ним и увидела нашего родственника Якова в штраймле и с пейсами, то, если честно, начала себя ругать: «Куда я попала? Представляю, что сейчас будет. Лучше бы дома осталась». Но подобные мысли улетучились быстро. Никогда раньше мне не было так тепло и хорошо. Мы с женой Якова, Дворой, и старшими дочерьми зажгли свечи, потом накрыли стол к приходу хозяина дома из синагоги. А когда Яков протянул Дворе первый кусочек халы, у меня полились слезы — до этого их не было, я заплакала впервые после ухода мамы. Помню, как утром я проснулась и Двора заглянула в комнату: «Если хочешь еще поспать, спи, отдыхай. Завтрак у нас молочный. На столе пирожные, шоколад, сыр; в холодильнике йогурты, молоко; в морозилке мороженое. Бери, что хочешь, кухня в твоем распоряжении». А днем был обед, я таких вкусных вещей никогда раньше не ела. Мы гуляли с детьми, много разговаривали. С Яковом и Дворой было очень интересно. Они рассказывали о детях, о работе, о бизнесе, об учебе. Когда я уезжала от них, знала: хочу, чтобы у меня была такая семья. Это был поворот в моей жизни. Теперь вы понимаете, почему я сына Яковом назвала.

Михаль повернулась ко мне:
— Может, вам все это неинтересно?
— Интересно! Но ты ничего не рассказала об отце.
— С папой вообще произошла удивительная история. Он сейчас совершенно другой человек. Папа переехал в Израиль, живет недалеко. Он работает, нам помогает с детьми, не пьет... совсем.