Лидеры нацистских мнений

Зачем европейские элиты ведут дело к новому Холокосту, объясняет наш парижский корреспондент.

«Культурный» европейский антисемитизм возник немного раньше, чем обычный – бытовой. Пока до «широких народных масс» доходило, что евреи, дескать, Христа распяли, высокообразованная верхушка это уже давно выучила и использовала по назначению. В первую очередь для того, чтобы отвести от себя гнев толпы и направить его в еврейском направлении. И с началом эпохи Ренессанса, якобы такой гуманной, тут же появились высокохудожественные произведения, «изобличающие» коварство, порочность и жестокость иудеев. Например, живописный цикл выдающегося мастера Возрождения флорентийца Паоло Уччелло, повествующий о том, как еврейская семья пыталась осквернить хлеб для христианского причастия, попалась на этом с поличным и была сожжена. Устремившись в широкие массы, эти образчики передовой европейской мысли провоцировали антисемитские настроения. И еврейские погромы в те времена следовали один за другим. Причем не щадили никого – вырезали целыми семьями, включая младенцев. Понятно, что дело не только в мастерах культуры – погромы были и без них, но и они своими творческими свершениями внесли в их организацию не последнюю роль.

Сейчас мы видим фактически полный повтор. Казалось, что после Холокоста великий Жан-Поль Сартр в своем эссе «Размышления о еврейском вопросе» закрыл любые богемные дискуссии в этом направлении. В первой части эссе, названной «Портрет антисемита», он написал: «Для нас становится очевидным, что никакие внешние факторы не способны внедрить в антисемита его антисемитизм. Антисемитизм – это свободный и тотальный выбор самого человека. Это тотальный подход не только к евреям, но и вообще к людям, к истории и к обществу». Сартр вроде бы ясно отрефлексировал консенсус тогдашней культурной элиты: быть антисемитом – это позор для любого приличного человека. Но такой консенсус продолжался недолго – до начала 1970-х, когда включился палестинский фактор.

Теперь уже можно резюмировать точно – под действием террора, слёз и шантажа европейцы сдались почти без боя. И сдача была не только политическая, но и культурная. Вроде бы не до конца еще отшумели судебные процессы над нацистскими преступниками, всюду продолжали обнаруживаться следы их зверств, но уже начала зарождаться теория виновности Израиля перед палестинцами, а вместе с ней в фантасмагорической связке – и отрицание Холокоста.

Последнее пришлось по вкусу многим популистам, почувствовавшим на фоне роста уровня жизни в Европе отток традиционного электората. А обвинить во всём евреев, пусть и подспудно, осуждая формально «израильскую военщину», значит получить дополнительные голоса на выборах.

В культуре сразу же нашлись адепты такого подхода, и среди них одним из самых заметных стал выдающийся кинорежиссер Жан-Люк Годар, превратившийся в почетного «адвоката палестинского народа». Картины «Здесь и там», «Социализм» и даже реклама бритвенных лезвий Schick, а также его многочисленные высказывания в прессе посвящены наболевшей для него теме – несправедливого отношения к Палестине. Причем высказывания его, в том числе и художественные, не лишены аллегоричности: «Палестина – она как кино: все время ищет независимости».

Да и в своей критике США и Голливуда за навязанные стереотипы Годар никак не может съехать с любимых шаблонных рельсов: «За образом голливудского продюсера первой половины ХХ века скрывается образ восточноевропейского еврея-эмигранта». При этом он, конечно, отрицает свой антисемитизм, но признаёт свой антисионизм. Эти игры в слова и наивно-безграмотные обобщения, в которых слились в конспирологическом танце евреи, Израиль и Голливуд, сошли бы для недоучившегося студента, но в устах европейского интеллектуала, коим считается Годар, кажутся странными.

Впрочем, были те, кто предвидел поворот европейской интеллектуальной мысли обратно к антисемитизму. Один из них – писатель Жан Амери. Он, прошедший через Освенцим, Бухенвальд и Берген-Бельзен, в 1966 году опубликовал книгу «По ту сторону преступления и наказания», в которой ясным и безжалостным языком рассказывается, как автора пытали эсэсовцы и чего стоило выжить в концлагере. Он описывает поражающие глубиной и точностью чувства, знакомые столь многим – о невозможности быть евреем и в то же время о невозможности не быть им. И еще в 1977-м, в предисловии к очередному изданию книги, Амери напишет об этой новой заразе – европейском антисемитизме, возникшем на почве неприятия Израиля. «В нашем доме пожар и я вызываю пожарных!» – почти кричал он, наблюдая, как по европейским столицам бегают тогда еще отдельные сумасшедшие с транспарантами «Смерть Израилю!».

Его поле боя после всех испытаний – это письменный стол, за которым он отважно, ценой собственной жизни сражался против средневековья, захлестнувшего с новой силой наш «просвещенный континент». Через год Амери, осознавая опасность нового Холокоста и свою невозможность его предотвратить, умер от передозировки снотворного в зальцбургском отеле. А пожарных так и не вызвали до сих пор.