Общество
Еврейский волкодав
Сумерки приносили Одессе налёты, убийства и ограбления...
10.05.2024
Фильм показали на нескольких израильских телеканалах в конце апреля, а в начале мая он появился в свободном доступе на YouTube. Но снимали его журналистка Шерил Зандберг и режиссер Анат Сталински еще в феврале: тогда только закончили долгий процесс сбора и опознания останков погибших в резне 7 октября – и армия наконец разрешила журналистам посещать разгромленные кибуцы и проводить там видеосъемку.
С этого, собственно, и начинается фильм – со съемки сожженных и разрушенных домов в кибуце Кфар-Аза: мы видим обугленные машины во дворах, перевернутые вверх дном комнаты, сгоревшие матрасы на кроватях и детские тапочки на черном полу. Невольно в памяти тут же всплывают груды обуви погибших в Освенциме – сколько бы ни говорили, что не стоит сравнивать резню 7 октября с Холокостом, такая ассоциация все равно возникает. Затем мы видим, как Шерил Зандберг смотрит в окно машины, везущей ее на съемки, и как кардинально в нем меняется пейзаж – с пасторального на чудовищный.
Один за другим на экране появляются жертвы и свидетели событий 7 октября. Хен Голдштейн-Альмог, освобожденная из плена в рамках сделки с ХАМАСом. Доктор Айелет Леви-Шахар, чья дочь все еще находится у террористов. Чудом выжившие и многое видевшие своими глазами участники фестиваля «Нова» Тали Бинер, Раз Коэн и Михаль Охана. Организовавший операцию по вывозу участников фестиваля и спасший в итоге 700 человек Рами Давидьян. Принимавший участие в бою с боевиками подполковник запаса Эран Масас. Занимавшиеся сбором и опознанием тел добровольцы организации ЗАКА Хаим Отмазгин и Симха Гринман.
Есть в фильме и вызывающие содрогание кадры, отснятые самими боевиками ХАМАСа, а также их свидетельские показания, после которых неминуемо возникает вопрос: «Какие же миру еще нужны доказательства чудовищности совершенных ХАМАСом преступлений?! Как это вообще можно отрицать? Зачем вообще после того, как ХАМАС изобличил сам себя, мир стоит на своем и требует от нас каких-то дополнительных свидетельств?!»
…В кадре возникает лицо еще совсем юной девушки, на глазах у которой сначала убили ее отца, а затем, связав руки, за волосы поволокли ее с матерью и сестрой на улицу. К грузовику, в который грузили заложников. По дороге сестренка упала, забилась в истерике, и чтобы не возиться, боевик выстрелил ей в лицо. Затем идут кадры ХАМАСа, как они, окровавленные, прибывают в Газу и оказываются среди толпы, источающей ненависть и одновременно радость от их захвата в плен…
Раз Коэн рассказывает, как он, лежа в кустах, был свидетелем изнасилования евреек и понимал, что, не имея оружия, бессилен что-либо сделать: если он выйдет к террористам, его просто убьют. Изнасилование, по его словам, само по себе страшное зрелище, но еще страшнее, когда во время насилия жертве вживую отрезают грудь и бросают ее на дорогу. Потом хладнокровно убивают, а затем начинают глумиться над телом и с азартом мясников разделывать его. Опять всплывают строки из поэмы Бялика:
Видишь двор? В углу, за той клоакой,
Там двух убили, двух: жида с его собакой.
На ту же кучу их свалил один топор.
И вместе в их крови свинья купала рыло.
Добровольцы ЗАКА вспоминают, в каких позах и со следами какого чудовищного изуверства они находили изнасилованных девушек – подростков и взрослых женщин. Как часто рука или другая часть тела жертвы находилась в десятках метров от тела. Порой руки были прижаты к голове в тщетной попытке защититься от огня – однозначное доказательство, что сжигали этих девушек живьем.
В какой-то момент один из добровольцев, не сдерживая слез, начинает показывать Шерил Зандберг фотографии, которые он сделал на свой мобильник. Она, увидев это, восклицает: «О, Г-споди!» Но нам их не показывают. Эти материалы – как и тысячи других в руках военных, все еще запрещены к показу. И поистине трудно понять, почему введен этот запрет, для чего нужно щадить чувства человечества, в очередной раз оказавшегося равнодушным к еврейской беде?! К слову, 44-минутный ролик, составленный ЦАХАЛом на основе кадров ХАМАСа, тоже так и не был представлен широкой публике.
Невозможно не заметить, как на протяжении фильма меняется лицо журналистки Шерил Зандберг: от простого сочувствия к подлинному состраданию, от сострадания – к ужасу, вызванному показанными снимками, и этому вырывающемуся из самых глубин ее женского существа возгласу «О, Г-споди!», после которого слова становятся излишними. Да, один фильм ничего не изменит. Но за ним непременно будут другие – возможно, еще более откровенные и потому более страшные. В итоге, как это уже бывало в прошлом, под тяжестью и неопровержимостью доказательств мир вынужден будет признать, что все это было, было, было…