Общество
Еврейский волкодав
Сумерки приносили Одессе налёты, убийства и ограбления...
Глава 3
12.04.2001
После уронов, понесенных революционным движением в 1874-1875 гг., первое более или менее видное выступление состоялось 6 декабря 1876 г, перед Казанским Собором. По делу об этой демонстрации были привлечены 21 человек, из них — 5 евреев. Это были: студенты Медико-хирургической академии Александр Николаевич Бибергаль и Яков Ефимович Гурович, сын купца Семен Львович Геллер, мещанин Ефим Захарович Новаковский и дочь купца Фелиция (она же Фейга) Исаковна Шефтель.
Наиболее значительной фигурой среди привлеченных был. несомненно, Бибергаль, студент 4 курса. Взятый на площади у собора, он отрицал сперва виновность. Во время "охранения полицией имущества" арестованного Бибергаля, у него были найдены преступные стихи. В них говорилось о "рабочих. возвращающихся после трудов на родину, где ожидает их всех старая бедность и больные в отрепьях дети. Один из числа пришедших, обращаясь к товарищам, говорит: пора перестать работать на врагов, бояр и попов, пора рабочей семье соединиться и перестать кормить своих злодеев". Бибергаль объяснил, что списал их "для курьеза" и никому не показывал. На суде, в ответ на обвинение в составлении стихотворения, направленного к возбуждению бунта, Бибергаль счел "столь малозначительным это обстоятельство, что даже возражать не пожелал". Суд же согласился с прокурором, что именно эти "стихи возмутительного содержания" [могли] служить связью между интеллигентами, студентами-медиками 3-го курса и тем юным рабочим (Потаповым), который поднял знамя "Земли и Воли" после речи оратора. На вопрос о преднамеренном участии в демонстрации Бибергаль ответил: "пусть обстоятельства это докажут". Но, когда на суде стали выяснять обстоятельства избиения околоточным юной демонстрантки Шефтель, Бибергаль попросил слова, признал, что был в соборе, слышал речь, которая показалась ему не преступной, ибо выражала лишь "уважение к людям, погибающим на каторге", и описал избиение учащейся молодежи полицией. — "Я не дрался, — сказал Бибергаль. — Но если бы кто-нибудь меня ударил, я не смолчал бы". Взяли же его за то, что он с виду похож на студента, у него было потертое пальто. "Я уверен, — закончил Бибергаль. — что если бы полиции приказали, то она забрала бы всех студентов". Действительно, заявил, что в соборе была "учащаяся молодежь, польские и еврейские типы", а на вопросы зашиты объяснил: "у них принято большей частью одеваться в пледы, и при том известно, что в Медико-хирургической академии, большей частью, еврейские пледы". Тем не менее прокурор счел, что Бибергаль учинил полное сознание, и арестован не случайно. Бибергаль, отказавшийся от защитника, в своей речи повторил. что в соборе — был, слышал речь и вплел "это ужасное красное знамя". Он полагал, что обвинение его в сопротивлении при аресте на суде опровергнуто. "Затем, я видел знамя и слышал речь. Но разве, имея глаза, можно не видеть, и, имея уши, можно не слышать..." Однако суд полагал иначе. Ему припомнили и его иронию насчет "этого ужасного красного знамени" и насчет "заботливости полиции об его имуществе", благодаря которой были открыты стихи, и эти самые стихи, хранение которых он считал не преступным. Суд знал, что панихида в соборе предполагалась по политическим заключенным, умершим за время следствия по делу 193-х в Доме Предварительного Заключения. Между тем Бибергаль выразил мысль явно (для суда) революционную, воскликнувши: "Если уважать память товарищей, а из тех людей, по которым предполагалось служить панихиду, многие были моими товарищами, сидели на одной школьной скамье со мной, если это есть преступление, то. понятно, я тогда виноват"... Суд признал Бибергаля участником в дерзостном порицании установленного законами образа правления, участником в сопротивлении полиции, виновным в сочинении преступных стихов и приговорил его (наравне с Боголюбовым) к каторжным работам на 15 лет. Весной 1878 г. Бибергаля привезли на Кару, а в 1884 г. он был выпушен в Читу на поселение.
Другим заметным лицом в процессе был купеческий сын Семен Львович Геллер. Ему было 16 лет в 1875 г., когда он был привлечен за участие в беспорядках (выражение сочувствия осужденным) при объявлении приговора на Конной площади Плотникову и Папину, осужденным по делу Долгушина. Он был в числе 13 человек арестованных, но был выпушен, ездил в Сербию в качестве добровольца и вернулся во второй половине ноября, за 2 недели до демонстрации. Геллер признался, что пошел на панихиду по умершим в предварительном заключении политическим арестованным, вступился у собора за женщину, которую били. Несмотря на полное отсутствие улик и отказ полиции от оговора, прокурор потребовал обвинения, на основании признания. Геллер, в свою очередь, потребовал от Сената суда над полицией за мучения- причиненные арестованным в участке. Геллер был приговорен к ссылке в Сибирь на поселение, но, во внимание к его летам и отсутствию обдуманности, отправлен в Тобольскую губернию "на житье", с лишением всех особенных прав и преимуществ. Фелиция (Фейга) Исаковна Шефгель. юная девушка 16 лет, обвинялась в самом активном участии в демонстрации. "Видя, говорил обвинительный акт, — что полиция уже извещена о происшествии и слыша учащенные призывные свистки городовых, некоторые из толпы начали кричать: "братцы, идите плотнее расходитесь; кто подойдет, тот уйдет без головы";призыв этот сочувственно принятый всеми, выдвинул вперед молодую женщину, блондинку, с распущенными косами, которая кричала "вперед, за мной"". Молодежь сплотилась еще теснее, и только у памятника Кутузова началась свалка, в которой девушке были нанесены жестокие побои, порвано платье и т.д. Свидетели-полицейские заявили, что эта девушка была Шефтель и что при задержании — она "дралась и била околоточного". Обнаружилось, что Шефтель училась в житомирской гимназии, незадолго перед 6 декабря приехала в Петербург, чтобы готовиться на медицинские курсы. Очень подозрительным показалось прокурору то обстоятельство, что оказались знакомыми между собой Шефтель, студент Гурович и Хаим Зельювич Новаковский. Последний был женат на сестре Гуровича (Софье), а Шефтель жила в квартире Гуровича. Отрицая на следствии преднамеренность своего присутствия в соборе ("ходила смотреть, как православные молятся") Шефтель на суде признала это, сказала, что "может быть" сопротивлялась полиции, но не помнит, наносила ли удары. Защитник Буймистров нарисовал яркую картину избиения Шефтель: "ей было только 16 лет, ее видели без шапки, избитой, с распушенными волосами"... Сенат признал ее действовавшей с полным разумением, а затем товарищ прокурора ходатайствовал о снисхождении к Шефтель, ввиду ее несовершеннолетия и чистосердечного признания. Приговор — 6 лет 8 месяцев каторги — был заменен ссылкой на житье в Тобольскую губернию, с лишением прав. Пробывши в ссылке 6 лет, она вышла замуж за ссыльного же товарища и бежала с ним 21 июля 1882 г. из г. Кургана. Это была одна из самых юных государственных преступниц, если не считать Викторины Гуковской, осужденной в 14 лет.
Студент-медик Яков Ефимович Гурович был признан на следствии одним свидетелем за участника демонстрации виновным себя не признал, и хотя на суде свидетель усомнился, Сенат приговорил его к ссылке в Сибирь на поселение. Было ему всего 18 лет (рол. в 1859 г.). В 1878 г. Гурович умер в ссылке, в Березове.
Новаковский, золотоношский мещанин, показал, что приехал в октябре 1876 г. в Петербург, чтобы лечиться и открыть сапожную мастерскую, но полиция, сперва принявши у него ремесленное свидетельство, заявила затем, что он как еврей не имеет права жительства. Виновность отрицал. Во время заключения выказывал признаки серьезной душевной болезни. Сенат признал Новаковского здоровым и приговорил его к ссылке на поселение в Сибирь.
Видным членом освободительного движения явился член киевского кружка 1874 г. Лев Григорьевич Дейч. Он родился в 1855 г. в купеческой семье, воспитывался в Киеве, здесь же начал свою революционную работу. Подобно другим, он также ходил "в народ", одевши крестьянское платье, осенью 1875 г. вернулся, как и другие, разочарованный в пропагандистской деятельности, едва не уехал в Боснию и Герцеговину сражаться за освобождение из-под турецкого ига угнетенных наций. Поступивши вольноопределяющимся в Херсонский полк. он "самовольно отлучился" на 5 дней и, посаженный на гауптвахту, не позволил офицеру говорить себе "ты". За эти преступления, по приказу начальника дивизий П.С.Ванновского, он был предан суду, но бежал в феврале 1876 г. Пятидневная "отлучка" имела целью, как мы знаем, устройство побега С.Лурье. На свободе Дейч пробыл до июня 1877 г. Это время он со Стефановичем и Бохановеким употребил на участие в одной из самых громких попыток вызвать народное движение, в "чигиринском деле", И современные им деятели, и последующие историки освободительного движения строго осудили Дейча и товарищей за эту попытку воспользоваться царским именем для возбуждения масс. Не менее резки были отзывы и о том покушении на убийство шпиона, точнее предателя Гориновича, которое Дейч и Малинка совершили летом 1876 г. в Елисаветграде:
оглушивши его несколькими ударами, они залили ему лицо серной кислотой. Эти акты соответствовали тому увлечению анархическим бунтарством, которое было характерно для части южан. С июня 1877 г. по 27 мая 1878 г. Дейч вместе со Стефановичем и Бохановеким был в Киевской тюрьме, откуда их вызволил Михаил Ф. Фроленко. [2 слова неразборчивы] социал-демократии, примыкая к "Искре"; в "дни свободы" Дейч вернулся в Петербург, в январе 1906 г. был арестован, сослан административно в Сибирь, откуда бежал за границу. Дейч был типичным русским революционером-семидесятником. Пример Западной Европы сделал его социал-демократом. Имя его было легендарно в конце 70-х, начале 80-х. Его воспоминания, напечатанные во многих журналах последнего 10-летия, живо рисуют нам его личный облик, облик человека, который всю свою жизнь, ошибаясь, но не изменяя своей цели, шел по одному и тому же пути и стремился к одному и тому же идеалу — социально-политическому освобождению русского народа.
Уже летом 1876 г. началась работа по воссозданию разрушенной организации. Уцелевшие кружки объединились осенью 1876 г. в тайное общество "Земля и Воля". Общество это пыталось основать в народе свои "поселения", чтобы вести пропаганду в народе, но, столкнувшись с беспощадными репрессиями, перешло в 1878-1879 гг. на путь террора. Главным организатором общества явился М.А.Натансон. При нем, с его соучастием, был устроен дерзкий побег князя Кропоткина. В "основной кружок" "Земли и Воли" вошли, кроме Натансона. следующие евреи: известный уже нам Арон Зунделевич ("Мойша") и два студента Медико-хирургической академии Александр Абрамович Хотинский и Осип Васильевич Аптекман. Натансон был арестован в июне 1877 г., а Зунделевич, Хотинский и Аптекман неизменно работали в партии до распада ее на "Народную Волю" и "Черный Передел". В начале 1878 г. они стали членами так называемого "Большого Совета" партии. В "основном кружке" евреев было четверо из 25-ти, а в "Большом Совете" — 3 из 17-ти. Видную роль сыграл в начале 1879 г. Григорий Гольденберг, Имя Осипа Васильевича Аптекмана широко известно. Мало известно имя его товарища А-Хотинского. Последний родился в еврейской семье, учился в Медико-хирургической академии, был уже на 4 курсе, но. увлеченный хождением в народ, покинул академию, отправился в Ростов-на-Дону, оттуда в Мелитопольский уезд. Здесь брат его держал почту между Мелитополем и Бердянском. По просьбе Александра брат его засеял 10 десятин хлебом, который убирали летом 1876 г. члены ростовского земледельческого кружка, учившиеся здесь крестьянскому труду. Задумавши затем перейти от пропаганды летучей, мимолетной, к агитации на почве народных интересов, Хотинский сдал в Харькове экзамен на фельдшера и воспользовался своим дипломом для службы в качестве фельдшера в Симбирской губернии. Увлеченный общим порывом русских революционеров на помощь Сербии. Хотинскнй провел там в качестве санитара 8 месяцев. По словам Аптекмана. это был "верный, твердый и разумно-преданны и делу освобождения" работник. Когда ему нужно было временно "исчезнуть", он не задумался поступить в лакеи к знакомому врачу. На упреки товарищей по этому поводу Хотинскнй сказал: "для революционера нет и не может быть позорного положения:
надо делать то, чего революция требует"... Народ он не идеализировал. "Надо работать в народе, для народа, потому что для нас иного пути быть не может. Может быть, нашей работой прежде всего воспользуется буржуазия — пусть! Мы должны идти своей дорогой". Успенского он предпочитал Златовратскому. "Успенский, — не раз говаривал Хотинский, — куда глубже Златовратского. Успенский выворачивает, так сказать, всю психологию народную, а Златовратский ее затушевывает, Это не только различие художественного таланта, нет' Это различие интеллектов: Успенский — умнее Златовратского"... Хотинский не уклонялся и от опасных предприятий: так, 16 апреля 1878 г. он вместе с А. Квятковским отбил у полиции и увез на знаменитом "Варваре" Преснякова. Большая часть его работы прошла в "поселениях" — в Саратовской губернии, где он был временно арестован, а затем — в Тамбовской. Он был приглашен на Воронежский съезд, но за отъездом в деревню не смог принять в нем участие. После раскола он не примкнул к "Черному Переделу", покинул деревню и в начале 1880 г. эмигрировал за границу, где и умер в 1884 г. от легочной чахотки. Дельный и спокойный, он внес свою долю работы в освободительное движение. Особенно ценно его трезвое отношение к тогдашнему увлечению "мужиком" и правильный взгляд на значение политической свободы. И на его примере мы видим преобладание, среди евреев-участников освободительного движения, государственности над анархией и трезвого политического мышления над утопическими увлечениями. Хотинский не идеализировал народ, но служил ему не за страх, а за совесть.
Наиболее значительной фигурой среди привлеченных был. несомненно, Бибергаль, студент 4 курса. Взятый на площади у собора, он отрицал сперва виновность. Во время "охранения полицией имущества" арестованного Бибергаля, у него были найдены преступные стихи. В них говорилось о "рабочих. возвращающихся после трудов на родину, где ожидает их всех старая бедность и больные в отрепьях дети. Один из числа пришедших, обращаясь к товарищам, говорит: пора перестать работать на врагов, бояр и попов, пора рабочей семье соединиться и перестать кормить своих злодеев". Бибергаль объяснил, что списал их "для курьеза" и никому не показывал. На суде, в ответ на обвинение в составлении стихотворения, направленного к возбуждению бунта, Бибергаль счел "столь малозначительным это обстоятельство, что даже возражать не пожелал". Суд же согласился с прокурором, что именно эти "стихи возмутительного содержания" [могли] служить связью между интеллигентами, студентами-медиками 3-го курса и тем юным рабочим (Потаповым), который поднял знамя "Земли и Воли" после речи оратора. На вопрос о преднамеренном участии в демонстрации Бибергаль ответил: "пусть обстоятельства это докажут". Но, когда на суде стали выяснять обстоятельства избиения околоточным юной демонстрантки Шефтель, Бибергаль попросил слова, признал, что был в соборе, слышал речь, которая показалась ему не преступной, ибо выражала лишь "уважение к людям, погибающим на каторге", и описал избиение учащейся молодежи полицией. — "Я не дрался, — сказал Бибергаль. — Но если бы кто-нибудь меня ударил, я не смолчал бы". Взяли же его за то, что он с виду похож на студента, у него было потертое пальто. "Я уверен, — закончил Бибергаль. — что если бы полиции приказали, то она забрала бы всех студентов". Действительно, заявил, что в соборе была "учащаяся молодежь, польские и еврейские типы", а на вопросы зашиты объяснил: "у них принято большей частью одеваться в пледы, и при том известно, что в Медико-хирургической академии, большей частью, еврейские пледы". Тем не менее прокурор счел, что Бибергаль учинил полное сознание, и арестован не случайно. Бибергаль, отказавшийся от защитника, в своей речи повторил. что в соборе — был, слышал речь и вплел "это ужасное красное знамя". Он полагал, что обвинение его в сопротивлении при аресте на суде опровергнуто. "Затем, я видел знамя и слышал речь. Но разве, имея глаза, можно не видеть, и, имея уши, можно не слышать..." Однако суд полагал иначе. Ему припомнили и его иронию насчет "этого ужасного красного знамени" и насчет "заботливости полиции об его имуществе", благодаря которой были открыты стихи, и эти самые стихи, хранение которых он считал не преступным. Суд знал, что панихида в соборе предполагалась по политическим заключенным, умершим за время следствия по делу 193-х в Доме Предварительного Заключения. Между тем Бибергаль выразил мысль явно (для суда) революционную, воскликнувши: "Если уважать память товарищей, а из тех людей, по которым предполагалось служить панихиду, многие были моими товарищами, сидели на одной школьной скамье со мной, если это есть преступление, то. понятно, я тогда виноват"... Суд признал Бибергаля участником в дерзостном порицании установленного законами образа правления, участником в сопротивлении полиции, виновным в сочинении преступных стихов и приговорил его (наравне с Боголюбовым) к каторжным работам на 15 лет. Весной 1878 г. Бибергаля привезли на Кару, а в 1884 г. он был выпушен в Читу на поселение.
Другим заметным лицом в процессе был купеческий сын Семен Львович Геллер. Ему было 16 лет в 1875 г., когда он был привлечен за участие в беспорядках (выражение сочувствия осужденным) при объявлении приговора на Конной площади Плотникову и Папину, осужденным по делу Долгушина. Он был в числе 13 человек арестованных, но был выпушен, ездил в Сербию в качестве добровольца и вернулся во второй половине ноября, за 2 недели до демонстрации. Геллер признался, что пошел на панихиду по умершим в предварительном заключении политическим арестованным, вступился у собора за женщину, которую били. Несмотря на полное отсутствие улик и отказ полиции от оговора, прокурор потребовал обвинения, на основании признания. Геллер, в свою очередь, потребовал от Сената суда над полицией за мучения- причиненные арестованным в участке. Геллер был приговорен к ссылке в Сибирь на поселение, но, во внимание к его летам и отсутствию обдуманности, отправлен в Тобольскую губернию "на житье", с лишением всех особенных прав и преимуществ. Фелиция (Фейга) Исаковна Шефгель. юная девушка 16 лет, обвинялась в самом активном участии в демонстрации. "Видя, говорил обвинительный акт, — что полиция уже извещена о происшествии и слыша учащенные призывные свистки городовых, некоторые из толпы начали кричать: "братцы, идите плотнее расходитесь; кто подойдет, тот уйдет без головы";призыв этот сочувственно принятый всеми, выдвинул вперед молодую женщину, блондинку, с распущенными косами, которая кричала "вперед, за мной"". Молодежь сплотилась еще теснее, и только у памятника Кутузова началась свалка, в которой девушке были нанесены жестокие побои, порвано платье и т.д. Свидетели-полицейские заявили, что эта девушка была Шефтель и что при задержании — она "дралась и била околоточного". Обнаружилось, что Шефтель училась в житомирской гимназии, незадолго перед 6 декабря приехала в Петербург, чтобы готовиться на медицинские курсы. Очень подозрительным показалось прокурору то обстоятельство, что оказались знакомыми между собой Шефтель, студент Гурович и Хаим Зельювич Новаковский. Последний был женат на сестре Гуровича (Софье), а Шефтель жила в квартире Гуровича. Отрицая на следствии преднамеренность своего присутствия в соборе ("ходила смотреть, как православные молятся") Шефтель на суде признала это, сказала, что "может быть" сопротивлялась полиции, но не помнит, наносила ли удары. Защитник Буймистров нарисовал яркую картину избиения Шефтель: "ей было только 16 лет, ее видели без шапки, избитой, с распушенными волосами"... Сенат признал ее действовавшей с полным разумением, а затем товарищ прокурора ходатайствовал о снисхождении к Шефтель, ввиду ее несовершеннолетия и чистосердечного признания. Приговор — 6 лет 8 месяцев каторги — был заменен ссылкой на житье в Тобольскую губернию, с лишением прав. Пробывши в ссылке 6 лет, она вышла замуж за ссыльного же товарища и бежала с ним 21 июля 1882 г. из г. Кургана. Это была одна из самых юных государственных преступниц, если не считать Викторины Гуковской, осужденной в 14 лет.
Студент-медик Яков Ефимович Гурович был признан на следствии одним свидетелем за участника демонстрации виновным себя не признал, и хотя на суде свидетель усомнился, Сенат приговорил его к ссылке в Сибирь на поселение. Было ему всего 18 лет (рол. в 1859 г.). В 1878 г. Гурович умер в ссылке, в Березове.
Новаковский, золотоношский мещанин, показал, что приехал в октябре 1876 г. в Петербург, чтобы лечиться и открыть сапожную мастерскую, но полиция, сперва принявши у него ремесленное свидетельство, заявила затем, что он как еврей не имеет права жительства. Виновность отрицал. Во время заключения выказывал признаки серьезной душевной болезни. Сенат признал Новаковского здоровым и приговорил его к ссылке на поселение в Сибирь.
Видным членом освободительного движения явился член киевского кружка 1874 г. Лев Григорьевич Дейч. Он родился в 1855 г. в купеческой семье, воспитывался в Киеве, здесь же начал свою революционную работу. Подобно другим, он также ходил "в народ", одевши крестьянское платье, осенью 1875 г. вернулся, как и другие, разочарованный в пропагандистской деятельности, едва не уехал в Боснию и Герцеговину сражаться за освобождение из-под турецкого ига угнетенных наций. Поступивши вольноопределяющимся в Херсонский полк. он "самовольно отлучился" на 5 дней и, посаженный на гауптвахту, не позволил офицеру говорить себе "ты". За эти преступления, по приказу начальника дивизий П.С.Ванновского, он был предан суду, но бежал в феврале 1876 г. Пятидневная "отлучка" имела целью, как мы знаем, устройство побега С.Лурье. На свободе Дейч пробыл до июня 1877 г. Это время он со Стефановичем и Бохановеким употребил на участие в одной из самых громких попыток вызвать народное движение, в "чигиринском деле", И современные им деятели, и последующие историки освободительного движения строго осудили Дейча и товарищей за эту попытку воспользоваться царским именем для возбуждения масс. Не менее резки были отзывы и о том покушении на убийство шпиона, точнее предателя Гориновича, которое Дейч и Малинка совершили летом 1876 г. в Елисаветграде:
оглушивши его несколькими ударами, они залили ему лицо серной кислотой. Эти акты соответствовали тому увлечению анархическим бунтарством, которое было характерно для части южан. С июня 1877 г. по 27 мая 1878 г. Дейч вместе со Стефановичем и Бохановеким был в Киевской тюрьме, откуда их вызволил Михаил Ф. Фроленко. [2 слова неразборчивы] социал-демократии, примыкая к "Искре"; в "дни свободы" Дейч вернулся в Петербург, в январе 1906 г. был арестован, сослан административно в Сибирь, откуда бежал за границу. Дейч был типичным русским революционером-семидесятником. Пример Западной Европы сделал его социал-демократом. Имя его было легендарно в конце 70-х, начале 80-х. Его воспоминания, напечатанные во многих журналах последнего 10-летия, живо рисуют нам его личный облик, облик человека, который всю свою жизнь, ошибаясь, но не изменяя своей цели, шел по одному и тому же пути и стремился к одному и тому же идеалу — социально-политическому освобождению русского народа.
Уже летом 1876 г. началась работа по воссозданию разрушенной организации. Уцелевшие кружки объединились осенью 1876 г. в тайное общество "Земля и Воля". Общество это пыталось основать в народе свои "поселения", чтобы вести пропаганду в народе, но, столкнувшись с беспощадными репрессиями, перешло в 1878-1879 гг. на путь террора. Главным организатором общества явился М.А.Натансон. При нем, с его соучастием, был устроен дерзкий побег князя Кропоткина. В "основной кружок" "Земли и Воли" вошли, кроме Натансона. следующие евреи: известный уже нам Арон Зунделевич ("Мойша") и два студента Медико-хирургической академии Александр Абрамович Хотинский и Осип Васильевич Аптекман. Натансон был арестован в июне 1877 г., а Зунделевич, Хотинский и Аптекман неизменно работали в партии до распада ее на "Народную Волю" и "Черный Передел". В начале 1878 г. они стали членами так называемого "Большого Совета" партии. В "основном кружке" евреев было четверо из 25-ти, а в "Большом Совете" — 3 из 17-ти. Видную роль сыграл в начале 1879 г. Григорий Гольденберг, Имя Осипа Васильевича Аптекмана широко известно. Мало известно имя его товарища А-Хотинского. Последний родился в еврейской семье, учился в Медико-хирургической академии, был уже на 4 курсе, но. увлеченный хождением в народ, покинул академию, отправился в Ростов-на-Дону, оттуда в Мелитопольский уезд. Здесь брат его держал почту между Мелитополем и Бердянском. По просьбе Александра брат его засеял 10 десятин хлебом, который убирали летом 1876 г. члены ростовского земледельческого кружка, учившиеся здесь крестьянскому труду. Задумавши затем перейти от пропаганды летучей, мимолетной, к агитации на почве народных интересов, Хотинский сдал в Харькове экзамен на фельдшера и воспользовался своим дипломом для службы в качестве фельдшера в Симбирской губернии. Увлеченный общим порывом русских революционеров на помощь Сербии. Хотинскнй провел там в качестве санитара 8 месяцев. По словам Аптекмана. это был "верный, твердый и разумно-преданны и делу освобождения" работник. Когда ему нужно было временно "исчезнуть", он не задумался поступить в лакеи к знакомому врачу. На упреки товарищей по этому поводу Хотинскнй сказал: "для революционера нет и не может быть позорного положения:
надо делать то, чего революция требует"... Народ он не идеализировал. "Надо работать в народе, для народа, потому что для нас иного пути быть не может. Может быть, нашей работой прежде всего воспользуется буржуазия — пусть! Мы должны идти своей дорогой". Успенского он предпочитал Златовратскому. "Успенский, — не раз говаривал Хотинский, — куда глубже Златовратского. Успенский выворачивает, так сказать, всю психологию народную, а Златовратский ее затушевывает, Это не только различие художественного таланта, нет' Это различие интеллектов: Успенский — умнее Златовратского"... Хотинский не уклонялся и от опасных предприятий: так, 16 апреля 1878 г. он вместе с А. Квятковским отбил у полиции и увез на знаменитом "Варваре" Преснякова. Большая часть его работы прошла в "поселениях" — в Саратовской губернии, где он был временно арестован, а затем — в Тамбовской. Он был приглашен на Воронежский съезд, но за отъездом в деревню не смог принять в нем участие. После раскола он не примкнул к "Черному Переделу", покинул деревню и в начале 1880 г. эмигрировал за границу, где и умер в 1884 г. от легочной чахотки. Дельный и спокойный, он внес свою долю работы в освободительное движение. Особенно ценно его трезвое отношение к тогдашнему увлечению "мужиком" и правильный взгляд на значение политической свободы. И на его примере мы видим преобладание, среди евреев-участников освободительного движения, государственности над анархией и трезвого политического мышления над утопическими увлечениями. Хотинский не идеализировал народ, но служил ему не за страх, а за совесть.
