Top.Mail.Ru

Глава I. Речь Посполита — «рай для евреев»

12.04.2001

Характерная особенность еврейского вопроса в дореволюционной России состояла в том, что ни по существу, ни по происхождению он вовсе не был «русским». Немногочисленные евреи, жившие в России, были изгнаны из страны в 1742 г., и с тех пор им не разрешалось ни проживать здесь постоянно, ни приезжать хотя бы ненадолго. Это положение изменилось в результате трех разделов Польши, после которых в Российской империи постепенно образовалась самая большая в мире еврейская община. Поэтому русским властям пришлось ознакомиться с социально-экономическим и политическим положением польского еврейства и заняться выработкой формулы, которая позволила бы каким-то образом вписать евреев в систему российского законодательства.

Именно в этот период в России сложились важнейшие представления о евреях. Разумеется, еврейский вопрос не имел первостепенного значения для русских властей, но осознание его постепенно созревало и оформлялось в чиновной среде. В течение ста лет после 1825 г. буквально невозможно обнаружить у русских чиновников или образованной публики таких взглядов на евреев, которые бы не зародились в рассматриваемый нами период. И все извечные рецепты разрешения еврейского вопроса тоже появились на свет до 1825 г.

Одновременно развивалась законодательная база, на которую опиралось русское правительство на протяжении XIX в. при решении вопросов, связанных с евреями. Российские законодатели были склонны отнести евреев к особым четко ограниченным социальным и юридическим категориям, в рамках которых те располагали бы собственными правовыми институтами (что противоречило первоначальной готовности интегрировать евреев в экономическую жизнь России). Эта тенденция, порожденная прагматическими соображениями, была закреплена в законодательной традиции России Законодательство, поначалу нейтральное к евреям, постепенно пропиталось представлениями об их негативном влиянии на жизнь крестьянства. Эти идеи породили корпус дискриминационных законов, квинтэссенцией которых стала система запретов на проживание и занятия, известная как черта оседлости евреев. Значительная часть правовых установлении, принятых между 1772 и 1825 гг., все еще оставалась в силе в последние годы существования российской монархии. Для правильного понимания судьбы евреев в Российской империи до 1917 г. необходимо знать, как формировались взгляды на них у русских властей, и какие законы вырабатывались на основе сложившихся представлений.

Надо отметить, что евреи не были пассивными наблюдателями этого процесса. Они занимали прочное положение в экономической жизни Речи Посполитой и понимали, что любые изменения в стране непременно должны отражаться на этом положении. Евреи в лице своих представителей, избиравшихся общиной, издавна научились отстаивать свои интересы перед польской бюрократией и не без успеха продолжали делать это, когда на смену полякам пришли русские. Несмотря на то, что русские власти разработали множество различных реформ (как общегосударственного, так и местного масштаба), направленных на изменение социально-экономической жизни евреев, лишь немногие из них увенчались успехом. И если к такому результату приводил чаще всего слишком умозрительный или поспешный характер задуманных преобразований, то отчасти заслуга предотвращения этих перемен принадлежит и самой еврейской общине с ее способностью отстаивать и продвигать свои интересы. Хотя за первые пятьдесят лет русского подданства евреи и не полностью добились того, чтобы, сообразно их всеобщему желанию, правительство не вводило у них никаких новшеств, им все-таки удалось избежать радикальных изменений в повседневной жизни, на которых настаивали некоторые реформаторы.



Надо отметить, что евреи не были пассивными наблюдателями этого процесса. Они занимали прочное положение в экономической жизни Речи Посполитой и понимали, что любые изменения в стране непременно должны отражаться на этом положении. Евреи в лице своих представителей, избиравшихся общиной, издавна научились отстаивать свои интересы перед польской бюрократией и не без успеха продолжали делать это, когда на смену полякам пришли русские. Несмотря на то, что русские власти разработали множество различных реформ (как общегосударственного, так и местного масштаба), направленных на изменение социально-экономической жизни евреев, лишь немногие из них увенчались успехом. И если к такому результату приводил чаще всего слишком умозрительный или поспешный характер задуманных преобразований, то отчасти заслуга предотвращения этих перемен принадлежит и самой еврейской общине с ее способностью отстаивать и продвигать свои интересы. Хотя за первые пятьдесят лет русского подданства евреи и не полностью добились того, чтобы, сообразно их всеобщему желанию, правительство не вводило у них никаких новшеств, им все-таки удалось избежать радикальных изменений в повседневной жизни, на которых настаивали некоторые реформаторы<#3-1>.

В Киевской Руси еврейские поселения появились задолго до распространения еврейских колоний в Польше. Но если после монгольского завоевания в большинстве русских княжеств еврейское население со временем исчезло (хотя очень важное исключение в этом смысле составляло Великое княжество Литовское), то на польских землях оно очень сильно выросло. О том, как и когда евреи появились в Польше, не существует единого мнения — это событие окутано легендами, мифами и вымыслами. Раввинские респонсы свидетельствуют о присутствии отдельных евреев в Кракове уже в первой половине XI в., а существование самых старых общин восходит к середине XII в. К концу XIII в. и к XV в. относятся две миграции евреев из Германии в Польшу. Эти два потока пришли в результате сложного переплетения различных обстоятельств, связанных с тем, что в Польше евреям предоставлялись некоторые преимущества в коммерческой деятельности, а в Западной Европе они подвергались религиозным гонениям. Польские государи в своем горячем стремлении заселить пустынные пограничные территории принимали всех переселенцев. Выходцы из Германии особенно приветствовались, так как они способствовали зарождению в стране торгового сословия, не получившего развития у самих поляков. В этом смысле экономическая деятельность еврея — выходца из Германии была столь же желанна, как если бы он был христианином. Христианская церковь, уже проявлявшая здесь к евреям известную антипатию, пока еще не добилась существенных успехов на пути введения законодательных ограничений для евреев. В народе ненависть к евреям также еще не была заметным, явлением.

Еврейские переселенцы, как и приезжие немецкие бюргеры, привезли с собой те традиции отношений с властями, которые связывали их с западными правителями. На Западе евреи, способные оказывать различные услуги или поставлять товары, пользовались известной формой протекции со стороны государя, благодаря которой их рассматривали как его личных слуг, «рабов казны» (servi camerae). Эта правовая категория была известна в Польше, однако слабость польских государей не позволяла ей приобрести формальный законный статус. Истинной связью между польскими королями и евреями служила взаимная выгода. Короли по мере сил защищали евреев от их врагов и соперников, а те, в свою очередь, выполняли особые поручения, оказывали государям услуги и приносили доходы. И хотя налоги с евреев в разные годы и в разных местах могли сильно различаться по величине, они неизменно служили важным источником пополнения королевской казны.

Этот дух королевской терпимости прочно коренился в представлении о финансовых выгодах, получаемых от евреев, и было очевидно, что ослабление власти короля или уменьшение количества налогов, собираемых с евреев, принесет им бедственные последствия. Еврейские общины Польши прекрасно осознавали эту постоянную угрозу и всегда проявляли усердие в уплате налогов или хотя бы для проформы делали вид, что платят по всем денежным обязательствам, которые они несли перед короной. Действия польских королей в изобилии дают доказательства того, что их интересы были чисто практическими и финансовыми. В Германии даже те евреи, что жили не на королевских землях, подлежали юрисдикции верховного правителя. В Польше же короли не интересовались судьбой евреев, которые по разным причинам оказывались вынуждены жить во владениях магнатов. Конституция Сейма 1539 г. и Статут Сигизмунда Августа от 28 января 1549 г. отчетливо гласили, что такие евреи — это забота землевладельца. К концу XVI в. евреи получали протекцию короля исключительно в том случае, если жили на коронных землях.

Находясь под защитой польской короны, евреи в Польше получали все свои права и привилегии в форме особых милостей короля (это лишний раз говорит о том, что поляки восприняли систему взаимоотношений с евреями, существовавшую в Германии). Фактически первые польские привилегии евреям, исходившие от двора, буквально воспроизводили западную модель. Самая знаменитая польская хартия о евреях, данная Болеславом Благочестивым 16 августа 1264 г. и гарантировавшая особые льготы некоторым еврейским общинам в Польше, была списана с «Привилегии» Оттокара Богемского от 29 марта 1254 г. Эта хартия Болеслава представляла собой взаимовыгодное соглашение. Она обеспечивала евреям неприкосновенность личности и имущества, гарантировала защиту их публичных и частных религиозных отправлений и передавала судебные тяжбы между христианами и евреями под юрисдикцию самого короля или его представителя и наместника — воеводы (палатина).

Несомненно, евреи сознавали важность этих пожалований. Любые привилегии, данные им каким-либо королем, должны были подтверждаться его преемниками, чтобы оставаться в силе и дальше. При этом не существовало никаких гарантий, что новый правитель подтвердит прежние льготы или не отменит те, что сам же и дал. (Такой случай произошел в 1454 г., когда король Казимир IV поддался давлению церковников и на краткое время аннулировал пожалования, дарованные им евреям за год до этого). Как было свойственно подобной практике в средневековье, все эти льготы не имели единообразного универсального применения: часто они даровались лишь определенной области или отдельной общине, так что в сумме имели вид некоего правового лоскутного одеяла. И если казалось маловероятным, чтобы король когда-нибудь допустил крах всей общегосударственной системы отношений с евреями, то неподтверждение конкретного пожалования, особенно касающегося торговых концессий, все же могло иметь для них сокрушительные последствия. Поэтому каждая община тщательно берегла документы об общих и частных пожалованиях и неукоснительно обращалась с просьбой об их подтверждении при каждой новой коронации". Евреям было жизненно необходимо не только добиваться гарантии привилегий, но и сохранять оригиналы документов о ранее полученных льготах, чтобы предъявлять их в доказательство своих прав. В случае повреждения общинных архивов неизменно следовала просьба данной общины к королю об издании нового патента.

Дарование статутов о привилегиях польским евреям сопутствовало и помогало складыванию автономной еврейской общины — института, которому предстояло сыграть важную роль в жизни евреев на польских землях и до, и после разделов. В жизни польского еврейства тесно переплетались светское и религиозное начала, так что оно нуждалось в обособленных общинах и создавало их всюду, где только позволяли власти страны. Евреям были нужны отдельные кладбища, ритуальные бассейны, особый надзор за приготовлением пищевых продуктов, организованное богослужение, обучение детей, и, наконец, им было присуще понятное человеческое желание жить среди людей своей культуры. Все эти потребности обеспечивались общинами. Помимо этого, выполнение финансовых обязательств, возложенных на польское еврейство, лучше всего осуществлялось именно посредством таких организаций. Общая оценка, данная С.Бароном развитию еврейских общин, вполне применима к Польше:

«Несомненно, эволюцию еврейской общины во многом можно объяснить такими факторами, как корыстная заинтересованность государства в эффективной фискальной и религиозной организации его еврейских подданных; влияние политического и экономического соперничества между организованным сообществом евреев и подобными же группами их соседей, в первую очередь, бюргерством; уровень развития органов самоуправления в том или ином обществе; стремление подражать организационным и законодательным образцам, выработанным другими народами; и вообще те тонкие и часто неуловимые социальные и культурные взаимовлияния, которые связывали евреев с их окружением».

И польские евреи, со своей стороны, выработали особые общинные структуры, отвечающие как нуждам самой общины, так и специфике внешнего давления со стороны государства. Организация общины была хорошо приспособлена для борьбы за подтверждение привилегий. Например, в 1549 г., в ответ на требования старейшин великопольских евреев, последовал конфирмационный декрет Сигизмунда Августа. Нужда в эффективном средстве обеспечения привилегий, конечно же, укрепляла разраставшуюся общинную структуру, являвшуюся удобным инструментом и для борьбы за королевские привилегии, и для переговоров с чиновниками по поводу размеров причитающихся с общины налогов.

Польскую корону, которой поначалу подчинялось напрямую большинство евреев, не слишком заботили проблемы внутреннего самоуправления польского еврейства. Это безразличие сохранялось до тех пор, пока евреи исправно платили налоги и несли повинности. Более того, власти охотно проявляли уступчивость в отношении роста широкомасштабной общинной автономии наподобие той, которой пользовались многие нееврейские общинные структуры в рамках децентрализованного польского государства. Уже в Привилегии Казимира Великого от 1367 г., подтвержденной в 1456 г., четко значилось, что решение судебных дел, в которых тяжущимися сторонами выступают евреи, является прерогативой старейшин еврейских общин. Судебные дела передавались под юрисдикцию воеводского суда лишь в том случае, если руководители общины отказывались принять его к рассмотрению, что случалось крайне редко. Судебным решениям еврейских старейшин придавалась сила закона. Однако, хотя привилегии гарантировали подобные уступки, в них никак не оговаривался выбор этих пресловутых старейшин, поскольку подразумевалось, что он предоставляется усмотрению воеводы. Типичный пример такого устройства представляет собой привилегия, которую гарантировал евреям Кракова воевода Тещчиньский 9 апреля 1527 г. Это великодушное пожалование предусматривало, что тяжбы между евреями и христианами впредь будут разрешаться судом воеводы при участии еврейских старейшин, которых он назначит. Разногласия же между самими евреями предстояло улаживать их раввинам сообразно тому, как велит в таких случаях Закон Моисея. Наконец, евреев могли судить только в их собственном квартале города и содержать в заключении только в их особых тюрьмах. В декрете, последовавшем в 1532 г., король еще более убедительно признал права раввинов, когда облек их «властью управлять и руководить синагогой, а также наказывать, исправлять и порицать иудеев за нарушения и проступки в их установлениях и вере, и принимать решения по всем другим вопросам, советуясь со старейшинами...».

При Сигизмунде Августе, в 1551 г., община начала кристаллизоваться в окончательной своей форме. В это время община, или «кехила» («кахал» в польском варианте и «кагал» в русском), получила больше власти на местном уровне, и была признана ее автономия. Король сам сложил с себя полномочия назначать раввинов — этим правом короли пользовались едва ли не с тех самых пор, как начались отношения между поляками и евреями — и отныне эту прерогативу получили местные евреи. В общине нередко ощущалась известная напряженность в отношениях религиозной и светской власти (то есть между раввином и старейшинами), и вскоре раввин как фактический глава общины был замещен выборными старейшинами. Принятый в Познани в 1571 г. декрет обозначает новые функции старейшин:

«Во-первых, если обнаружатся какие-нибудь нерадивые иудеи, преступившие иудейские законы, то сами же иудеи, в лице своих старейшин, должны осудить, покарать и наказать их за все преступления, согласно своим установлениям, или даже изгнать из города, а то и лишить жизни, дабы никакие затруднения и тяготы не ложились на палатина» .

Теоретически с ростом автономии общин юрисдикция воеводы сокращалась. Однако на деле воевода лишился немногих по-настоящему важных прерогатив в сфере отношений еврейской общины с миром иноверцев. В частности, примером таких утраченных полномочий служит отказ воеводы от права заставлять евреев являться в суд по субботам и по еврейским праздникам. Фактически же, по мере ослабления королевской власти, воевода все больше и больше становился единственным официальным защитником евреев от нападок враждебных им соседей.

И все же как власть короля, так и власть его представителей со временем все меньше распространялась на евреев, по мере того как они переселялись в частные польские владения — личную собственность крупных магнатов, лежавшие вне сферы королевской юрисдикции. К началу XVIII в., согласно оценке Г.Хундерта, примерно три четверти польских евреев проживали в частных имениях и местечках. И для этих евреев были важны лишь их отношения с магнатом-землевладельцем.

Общинные институты евреев в конце XVI в. делались все сложнее, разветвленнее и постепенно развились в общинные органы в масштабах страны. Вершиной их развития стало образование общееврейского конгресса, или Ваада. Причины возникновения этого совета представителей всех кагалов Польши и Литвы крылись в том, что корона испытывала большие трудности со сбором налогов как с отдельных евреев, так и с общин. Поэтому в 1580 г. обязанность собирать налоги, причитающиеся с польских евреев, была возложена на «глав и руководителей Четырех Земель». Возникшие таким образом Совет Четырех Земель (Ваад Арба Арацот) в Польше и Совет Литовской Земли (Ваад Мединат Лита) далеко не ограничивались одним только сбором налогов. Даже без особых на то санкций польских властей они превратились в органы, на ежегодных собраниях которых обсуждались и решались важные вопросы внутренней жизни и внешних контактов еврейского сообщества. Эти органы достойным образом просуществовали до 1764 г., пока польские власти их официально не упразднили — на фоне общего экономического кризиса, охватившего в тот период еврейство, было сочтено, что эти институты больше не справляются со сбором налогов.



В ретроспективе период с 1580 по 1648 г. предстает как время расцвета институтов еврейской автономии в Польше, когда их статус породил поговорку о том, что Польша — это «рай для евреев». Времена после 1648 г., когда вспыхнуло восстание казаков под началом Богдана Хмельницкого, вошли в польскую историю как период «Потопа» (по-польски — «Potop», или иначе «Ruina»). За этим восстанием, в ходе которого евреи не раз становились объектом насилия, последовала иноземная интервенция в Польшу и война, прямым результатом которой стал экономический упадок многих кагалов. Экономическое ослабление сопровождалось усилением вмешательства землевладельцев в дела кагала, что наносило ущерб самостоятельности и престижу раввината, а самоуправство богатой общинной элиты обостряло социальную напряженность внутри общины. Все эти проблемы еще больше обострились с появлением в XVIII в. внутриобщинных религиозных противоречий, связанных с возникновением хасидского движения.

Экономический упадок у евреев Речи Посполитой либо предварялся, либо сопровождался снижением их статуса в обществе. Средневековая Польша заметно выделялась своей религиозной терпимостью — не только к евреям, но и к мусульманам и вообще к иноверцам. Эта терпимость обусловливала относительную прочность положения евреев. Обвинения в ритуальных убийствах и в осквернении причастия, служившие главной причиной насилия в отношении евреев в Западной Европе, иногда провоцировали также нападения на польских евреев, но всегда в ограниченных масштабах. По оценкам Б.Вайнриба, в XIV-XV вв. каждому поколению евреев выпадало на долю пережить две-три вспышки насилия или преследований. Но если польские традиции терпимости выстояли перед натиском протестантской Реформации, то в ходе католической контрреформации они начали ослабевать. Иезуиты, стоявшие во главе контрреформации, принесли с собой традиционные антиеврейские настроения христианского Запада. Опасным для евреев являлось и то, что их связывали с самым радикальным течением протестантизма, отрицавшим догмат Святой Троицы. Свидетельством усиления религиозных антипатий может служить растущее стремление католического духовенства законодательно закрепить более низкое по сравнению с коренным населением социальное положение евреев. Церковники выступали за введение явных и унизительных отличий в одежде для евреев. Особенно ярко это отразилось в требовании, выдвинутом Петрковским Сеймом 1538 г. под влиянием духовенства: о ношении евреями отличительных желтых головных повязок. Это была одна из многочисленных неудачных попыток затруднить жизнь евреев при помощи позорных меток и знаков. В 1566 и 1588 гг. Литовские статуты запрещали евреям «рядиться напоказ». Церковь призывала и к физической сегрегации евреев.

Эти нападки наносили ущерб престижу евреев в глазах коренного населения. Д.Тейманас отмечает, что до начала XVII столетия в юридических документах в отношении евреев применялись стандартные обороты, несшие позитивное содержание: providus, honestus, generosus (предусмотрительный, честный, щедрый) — словом те, что обыкновенно относились именно к членам городского торгового сословия К этому же раннему периоду восходит народная легенда об Абраме-Прохувнике [Пороховщике?] — мудром еврее, которого выбрали польским королем, но на другой день он благоразумно уступил престол претенденту-христианину. Однако к середине XVII в. в сводах законов и других юридических документах евреи уже упоминаются почти неизменно в уничижительном тоне: infidus, perfidus, incredulus (неверный, вероломный, недостойный доверия). Кроме того, Польша стала сценой ряда обвинений в ритуальном убийстве. Даже перед лицом папского запрета на подобные процессы духовенство продолжало их раздувать и выдумывать с «благими» целями обвинения против евреев, которые приводили к пыткам и казням обвиненных. Если в предыдущие века евреям жилось в Польше сравнительно безопасно, то на протяжении XVI-XVII вв. случаи преследования и насилия происходили в среднем дважды в год. Подобная метаморфорза в подходе к евреям в Польше сопоставима с отношением к туркам — к ним поляки также относились с известной терпимостью до начала польско-турецких войн.

Однако не менее существенными, чем религиозная ненависть церкви, были трения, возникавшие из-за экономического соперничества евреев, сосредоточенных в торговых сословиях, с их конкурентами-христианами. (Следует отметить, что основная масса упомянутых выше нападок на евреев исходила от ученого духовенства и горожан.) Разумеется, ничего нового в этом соперничестве не было: экономическое соревнование между евреями и неевреями, в котором первых часто поддерживали воеводы — это неиссякаемая тема в истории развития польского города. Причем подобная борьба происходила не только между христианами и евреями: пришлые армяне и шотландцы также выдвигали претензии на законные городские права наравне с местными жителями. И все же борьба с евреями приобрела особенную остроту за сто лет до разделов Польши. Экономические функции евреев в предыдущие века были скорее «дополнительными», то есть теми, которых не могло нести коренное население. С ростом городов и развитием национальной экономики некоторые из этих дополнительных функций изменили свой характер и стали сферой конкуренции. Польское население теперь стремилось возродить старинные ограничения для евреев или учредить новые.

Самой желанной привилегией, которую мог получить город, являлся полный запрет на торговлю и проживание в нем евреев (правило «de поп tolerandis Judaeis»). Варшава, например, получила такую привилегию от Сигизмунда I в 1525 г. Но и те города, которые располагали подобными прерогативами, должны были остерегаться посягательств на них, особенно в форме сговора между евреями и богатыми магнатами, которые сдавали им в аренду дома в городах. Те евреи, которым не удавалось поселиться в городе, часто договаривались с местной шляхтой — мелким дворянством, позволявшим им обосноваться на землях, на которые не распространялись ограничительные городские законы.

На самом деле пример Варшавы не столь типичен, так как евреи успешно добивались прав проживания в большинстве других городских центров. Обыкновенно требовалось, чтобы евреи получили разрешение жить в определенном квартале. В таких разрешениях тщательно оговаривались все детали жизни евреев в данном месте. В них предусматривалось сооружение синагог и ритуальных бассейнов («миква»), перечислялись разрешенные евреям профессии, их обязанности перед короной и перед городом. В некоторых городах, таких как Львов и Краков, евреям отводились специальные улицы. И это была не дискриминационная мера, а настоящая привилегия. У еврейского квартала имелись свои особые прерогативы внутри города, и иногда приходилось принимать меры, чтобы удержать христиан за его пределами. Лишь позднее эти районы превратились в гетто — места дискриминации и бесправия, причем повсюду этот процесс шел очень медленно.

Евреи добивались заметных успехов в конкуренции с христианскими купцами и ремесленниками. Например, в тех городах, где ремесленное производство контролировали цехи, евреи часто основывали свои собственные конкурирующие цехи, как было в Кракове, где в 1613 г. возник цех еврейских меховщиков, а в 1639 г. — цех цирюльников. Но успешнее всего шли дела у евреев вне цехов и гильдий. Сами по себе гильдии, и христианские, и еврейские, никогда не были в Польше так сильны, как в Западной Европе, особенно потому, что влиятельные представители христианского общества, в частности крупные землевладельцы, выступали здесь противниками ограничительного начала цеховой системы. В принадлежащих им городках нередко вообще не существовало гильдий, а в коронных городах и дворянство, и духовенство пользовались полной свободой от цехового контроля.

В конечном счете в Польше существование гильдий было проявлением экономической отсталости, а евреи, состоявшие в гильдиях, всегда были немногочисленны. Бурные успехи еврейской коммерции в городах можно скорее искать в ремесленном производстве вне цехов или в посреднической деятельности. Задетые успехами евреев, их современники-неевреи прибегали к всяческим обвинениям, чтобы объяснить их явное превосходство в этих областях. Так, в этих обвинениях обязательно упоминается, что евреи нечестны, коварны, бессовестны и безнравственны, а значит, ни одному честному христианину нечего и надеяться одолеть их в экономическом соперничестве. Подобные утверждения современников не столько свидетельствовали о том, что евреям была свойственна бесчестная коммерция, сколько в миниатюре изображали приемы зарождающегося капитализма. Евреи продавали дешевле, чем их конкуренты, торговали вразнос на улицах, открыто и назойливо нахваливая товар, изо всех сил старались залучить покупателей в свои лавки, торговали оптом, монополизировали рынок, скупая товар. Их польские конкуренты воспринимали эту тактику как козни против христиан с намерением их разорить. Предприниматели-неевреи не в силах понять, как это еврей может дешево продавать и при этом все-таки держаться на рынке, искали ответа в религиозной нетерпимости евреев, будто бы такой сильной, что ради нее они способны пойти на экономическое самоубийство, лишь бы навредить христианам. Гораздо позднее, уже в 1788 г., один разгневанный купец так подытожил эти обиды:

«Неудивительно, что евреи разоряют торговое сословие; правда, они при этом и сами разоряются, ведь нельзя отрицать, что евреи бедны несмотря на свой товарооборот. Объясняется же это тем, что еврей, в злостном стремлении разорить торговое сословие, разоряет и сам себя, так как отдает товар почти задаром, навлекая на себя гнев конкурентов; но покупатель поддерживает евреев, а кредиторы их защищают».

Существовали также и другие факторы. Временами государственные ограничения на еврейскую торговлю вынуждали евреев продавать дешевле, чем их конкуренты-неевреи. Внутри самой еврейской общины практиковалась система фиксации цен и монополии на продажу того или иного товара, что сдерживало внутреннее соперничество между возможными конкурентами-евреями в деловых контактах с христианами. В итоге прогрессивная технология сбыта и хороший товар, как, например, в отраслях, производивших одежду, где польские евреи наладили выпуск качественной продукции методами массового производства, приводили к взаимному ожесточению между христианином и евреем, торговавшими на рыночной площади.

Возникавшее таким образом еврейско-христианское соперничество порождало недовольство евреями со стороны бюргеров, которые нередко подавали на них в суд, а те в ответ всячески старались обойти ограничения, налагаемые на их деятельность и проживание. Городские власти постоянно оказывали на евреев давление с целью изгнать их в сельскую местность, и время от времени им это удавалось. Евреи в свою очередь часто вступали в экономические союзы с магнатами или шляхтой против городского мещанства.





Эта напряженность вне еврейского сообщества являлась постоянным импульсом дальнейшего укрепления и развития руководящей структуры кагала, которая приобрела огромную власть в Польше накануне разделов. Руководство кагалов не только контролировало внутреннюю жизнь общины как в светской, так и в религиозной сфере, но и выступало в роли посредника между общиной и властями, особенно в вопросах уплаты налогов. Сбор налогов был важной прерогативой, так как позволял старейшинам кагала устанавливать величину налогообложения отдельных членов общины. Когда же на человека таким образом возлагалась выплата какой-то суммы налога, ему было почти неоткуда ждать помощи. Он мог опротестовать решение в местном еврейском суде, подконтрольном старейшинам, но это была для него высшая апелляционная инстанция. Более того, власти поддерживали местную общину, когда она изгоняла из числа своих членов редкого смельчака, который отказывался платить свою долю. Как уже отмечалось, старейшины заменили раввина в роли главы общины. И в правлении этой могущественной группы стали появляться злоупотребления.

Исходно еврейская община была, по всей вероятности, примитивной демократией, управлявшейся общим собранием всех взрослых мужчин. С ростом кагалов такие собрания стали на практике неосуществимыми, поэтому власть перешла в руки представительных органов и постоянных должностных лиц. В то же время демократические рычаги управления в значительной мере утратили эффективность. Старшины общины, как правило, принадлежали к состоятельным слоям общества.

Обычно это были люди, располагавшие свободным временем и склонностью к подобной деятельности, наряду с финансовыми возможностями — ведь они несли личную ответственность за долги общины, сделанные в их правление. Неудивительно, что руководство кагалов стало обходить запреты на семейственность и многократное повторное избрание на должность. Оно постепенно превратилось в прочно укоренившуюся олигархию. Жалобы воеводам на фальсификацию итогов выборов редко приносили какие-либо результаты. После того как верхушка окончательно утвердилась у власти в общине, она стала проявлять нежелание облагать налогами себя и часто перекладывала это бремя на тех, кто победнее, а значит — на политически бесправных людей. Конечно, старейшины кагала шли на риск ради интересов общины, а их положение буфера между алчностью правительства и естественным нежеланием населения платить налоги далеко не всегда было приятным. Тем не менее ко времени разделов Польши система налогообложения, как представляется, была совершенно несправедливой. И прусские, и российские чиновники особо подчеркивали, что массы еврейского населения Польши находятся на грани полного изнеможения, стонут под бременем крайней нищеты, а при этом общинные богатей живут в неподобающей роскоши. Эти обвинения иногда оказывались преувеличенными, но к XVIII в. в них присутствовала немалая доля истины.

Необходимо, чтобы у читателя сложилось достаточно сбалансированное представление о роли руководства общины, особенно накануне разделов Польши. Новые хозяева страны — русские, прусские и австрийские власти — осуждали верхушку кагала за приписываемую ей эксплуатацию рядовых членов, в особенности за махинации при сборе налогов. С точки зрения критериев французского Просвещения «кагальники» были распространителями суеверий и религиозного фанатизма, тем более что они боролись против зарождавшегося еврейского просветительского движения — Гаскалы. Однако кажется более справедливым судить общинное руководство по его собственным критериям, отвлекаясь от посторонней критики. Помимо бесчисленных обязанностей по сбору налогов и посредничеству между евреями и официальными властями, главы каждой отдельной общины издавна были обязаны заботиться о благосостоянии ее членов и свято блюсти законы Торы в управлении кагалом. Историки расходятся в оценке того, насколько хорошо они справлялись со своей ролью. Однако несомненно, что несмотря на влияние правовых, социальных, политических и экономических факторов, подрывавших еврейскую автономию в Польше, преданность ее идеалам сохранялась, и на защиту их не жалели сил.

На протяжении всего XVIII столетия на польское еврейство воздействовали самые разнообразные разрушительные силы Церковь и бюргерство не прекращали совместные атаки, но до тех пор, пока король в лице своего наместника-воеводы выступал могущественным защитником евреев, их положение оставалось надежным. Однако упадок королевской власти вел к усилению анархии в стране, причем евреи теряли традиционного покровителя. В этой функции государя постепенно все больше замещали магнаты и шляхта (крупные и мелкие землевладельцы). Их взаимосвязь с евреями подкреплялась благодаря практике, которая была введена еще королевскими декретами 1556 и 1569 гг., разрешавшими представителям местной шляхты занимать пост воеводы. Таким образом, интересы знатных землевладельцев и евреев постепенно скреплялись узами экономического сотрудничества.

Закат финансового благополучия еврейских общин был спутником внутренних потрясений, пережитых Польшей в XVII в. Восстание Богдана Хмельницкого, вспыхнувшее на Украине в 1648 г., имело катастрофические последствия для евреев — излюбленных объектов казацкой жестокости и грабежа; смертью и разорением евреи расплачивались за свою посредническую роль в системе феодальной эксплуатации в польских пограничных землях. Общины северной Польши, которых не коснулось это социальное потрясение, пали жертвой военных операций Первой Северной войны (1655-1660) и Русско-польской войны (1654-1667). Если еврейские общины Польши в прежние времена щедро откликались на любые призывы о помощи со стороны нуждающихся евреев, то теперь для них самих собирали средства по всем общинам Европы .

Физическое уничтожение еврейского населения в ходе всех этих конфликтов обостряло финансовые проблемы, которые начали формироваться еще до 1648 г. Еще тогда под усиленным финансовым давлением со стороны короны и алчных до взяток чиновников отдельные общины превратились в хронических должников. Институтом же, с готовностью дававшим эти займы, оказалась католическая церковь, в особенности ее монашеские ордена, рассматривавшие займы как выгодное вложение излишков капитала. Эти заимодавцы предпочитали, чтобы долг оставался невыплаченным, так как ссудный процент, выплачивавшийся в соответствии с принятыми нормами, приносил постоянный и, как правило, надежный годовой доход. Имеются многочисленные примеры таких сделок. Например, евреи Луцка в 1676 г. взяли у местного монастыря в долг сумму в шестьсот польских злотых, процент на которую составлял сорок восемь злотых в год. В качестве залога было выставлено все движимое и недвижимое имущество общины, включая синагогу. Всем жившим там евреям запрещено было переезжать в другое место до тех пор, пока долг не будет выплачен. То, что в качестве дополнительного обеспечения была названа синагога, служит явным доказательством плачевного состояния, в котором очутились подобные еврейские общины. В 1773 г. Виленской общине пришлось заложить всю утварь из синагоги, чтобы не дать монахам завладеть Большой синагогой за долги. Центральный Витебский кагал страдал от неспособности заставить подчиненные ему общины платить налоги, и Ваад Литвы был вынужден пригрозить непокорным исключением из общины и предупредить их. что за пределами шестимильного радиуса от Витебска будут приостановлены все религиозные отправления. В 1711 г. в общинной книге Витебского кагала появилась запись, в которой излиты горести общины:

«Уже немало времени прошло с тех пор, как на нас обрушились несчастья. Мы страшно пострадали от рук польских и русских солдат, а к тому же воевода облагал нас разными налогами, например, со всех жителей брали десятину. Но и этого было мало. Очень велики наши невзгоды. Беда следует за бедой, как сказано во Второзаконии: «От трепета сердца твоего, которым ты будешь объят, и от того, что ты будешь видеть глазами твоими, утром ты скажешь: «О, если бы пришел вечер!», а вечером скажешь: «О, если бы наступило утро!» Нет у нас другого выхода, как ввести налог на мясо, а это тяжкое бремя, которого не несла еще ни одна община в нашей провинции».

Долги общин со временем стали так значительны, что польский Сейм 1764 г. нарядил ликвидационную комиссию. чтобы навести какой-то порядок в финансовых делах евреев. Комиссия установила, что община в Вильно (3206 человек) задолжала 832 тысячи гульденов, Гродненская (2418 человек) — 448500 гульденов, Пинская (1277 человек) — 310 тысяч гульденов и Брест-Литовская (3175 человек) — 1)9700 гульденов. Большая часть долга Виленской общины приходилась на орден иезуитов, хотя доминиканцы, бернардинцы, августинцы, кармелиты, базилианцы и орден кающихся грешников Виленского монастыря также имели к ним претензии, как и отдельные светские и духовные лица. Устанавливая норму выплаты долга, ликвидационная комиссия приняла от Виленской общины заявление под присягой о том, что ее годовой доход от налогов и различных сборов составлял 34 тысячи гульденов, в то время как одни лишь проценты по долгам достигали 36224 гульденов. В конечном итоге попытка польских властей облегчить евреям выплату долгов потерпела неудачу, особенно в связи с тем, что они отменили принятый было в 1766г. запрет делать новые долги. В сущности, единственным конкретным достижением комиссии оказалось дальнейшее увеличение финансового бремени, лежащего на евреях — оно выросло на 20 тысяч гульденов, которые пошли на ее собственные расходы.

Выше уже упоминалось об оживлении и укреплении экономических связей между евреями и польскими помещиками. Евреев с их оборотистостью, способностями к предпринимательству, международными финансовыми связями охотно принимали в больших поместьях. Они селились там по двум главным причинам: их вынуждали к тому обстоятельства: например, когда их изгоняли из городов, или привлекали экономические возможности. Особенно благоприятны были эти возможности в период польской колонизации украинских земель a XVI-XVII вв.. В то же самое время помещики стремились максимально увеличить свои доходы в рамках традиционной системы хозяйства, наложив на крестьянство еще более тяжкое бремя — «второе крепостное право». Евреи были умелыми и энергичными посредниками и управляющими в имениях знати, требовательными арендаторами. Они брали в аренду многочисленные экономические привилегии и монополии, которые принадлежали помещикам. Так, евреи часто брали под контроль торговлю разными продуктами, например, солью и рыбой, держали мельницы. По существующим оценкам, накануне первого раздела Польши свыше трети польских евреев были так или иначе связаны с арендаторской деятельностью.

Важнейшим видом аренды являлось право на производство и продажу спиртных напитков, изготовляемых из зерна. Эта привилегия — «пропинация» — была дарована польскому дворянству в 1496 г. Винокурение давало землевладельцам разнообразные преимущества. Это был удобный способ применить в дело излишки зерна, не заботясь о доставке их на рынок. Отходы винокурения шли на корм скоту. Но, как показал Х.Левин, в последующие столетия эта привилегия все чаще использовалась для получения максимальной выгоды от крепостного крестьянства. Развитие производства спиртного в поместьях давало евреям возможность развернуться, и постепенно они монополизировали поставку спиртного для крестьянства. Путешественники из Европы, а потом и русские критики еврейства утверждали, что едва ли не каждый еврейский дом служил также и питейным заведением. Тем самым подкреплялось стереотипное представление о том, что евреи «спаивают крестьянство», а корчма служит местом, где «обирают» деревенских жителей. Стоит ли удивляться, что постановления центральных еврейских организационных структур, Ваадов, часто предостерегали евреев от опасностей, связанных с занятиями арендаторством вообще, и «пропинацией» в особенности.

Разрушительное воздействие арендаторства на отношения крестьян с евреями усиливалось из-за аренды объектов неэкономического характера. Так, польские дворяне-католики со спокойной совестью передавали евреям право взимать сборы за отправление в церквах православных религиозных обрядов — за крестины, свадьбы, похороны. Одним из традиционных образов устного народного творчества стала ненавистная фигура еврея-арендатора, сжимающего в руке ключи от церкви. Но примечательно то, что от всей этой деятельности евреи получали не слишком большую выгоду — лишь скудное жалованье за службу в качестве агентов у знатных землевладельцев. По мере усиления польского дворянства росла и его власть над «собственными» евреями. Последние, будучи теоретически свободными людьми, фактически попадали в феодальную кабалу к местной шляхте. Так что понятно, почему все дворянство — как крупное, так и мелкое — выступало в польском обществе как элемент, постоянно противящийся любому изменению статуса евреев, независимо от позитивного или негативного характера задуманных преобразований. По словам Г.Хундерта, «успешная политическая стратегия евреев начала нового времени превратилась в помеху с изменением политических и экономических условий, и с тех пор их средства к существованию и безопасность зависели от сохранения ветшающих старых порядков».

Ко времени начала разделов стала ослабевать даже былая внутренняя сплоченность кагалов. Во внутриобщинных раздорах не было ничего нового, но в прошлом редко случалось, чтобы общины нарушали основное правило самосохранения — все разногласия должны были разрешаться внутри общины и ни в коем случае не подлежали вмешательству центральных властей. Рост численности евреев, проживавших на частных землях, давал польским помещикам все новые и новые поводы вмешиваться в дела общины. Самый знаменитый случай нарушения внутренней дисциплины — это история борьбы членов виленского кагала в 1785 г. за смещение их прославленного раввина, Шмуэля бен Авигдора. Прежде чем разрешился этот конфликт, вся община раскололась, причем виленский воевода Радзивилл и католический епископ Массальский оказались в противоположных политических лагерях. И хотя кагал (а точнее, его старейшины) в конце концов добился своего, «в этой борьбе он нанес сам себе непоправимый урон, причем престиж и раввината, и кагала во всех остальных общинах страны [Литвы. — Авт.] также сильно пострадал». Еще раньше, в 1749 г., возник конфликт по экономическим причинам между общинами в Шклове и Копыле, за разрешением которого обратились к литовскому канцлеру, что являлось неслыханным нарушением принятых порядков.



Единство общины было подорвано еще сильнее с подъемом хасидского движения, основателем которого был Исраэль Баал Шем Тов (ок. 1700-1760), харизматический лидер, чья жизнь окутана легендами. Хасидизм представлял собой реформу некоторых еврейских традиций, в частности, он придавал сравнительно меньшее значение схоластическому изучению Торы. Это учение больше тяготело к мистицизму (оно имело связи с Каббалой), чем официальный иудаизм. Но в хасидизме нередко видели и движение, борющееся с авторитаризмом, направленное против традиционного руководства общины. Например, глава хасидов — «цадик», служил посредником между общиной и Богом, и для верующих хасидов он обладал большим авторитетом, чем раввин. Официальный иудаизм быстро распознал опасность хасидизма, и к 1772 г. течение оказалось под запретом. Но если в Литве запрет возымел действие, то в Польше и на Украине он не смог пресечь бурный рост хасидизма. Борьба приобрела такую остроту, что во многих общинах вспыхнула своего рода религиозная война между хасидами и их противниками-традиционалистами, известными как «миснагдим». В ходе этого конфликта обе стороны нарушали былые основополагающие правила самосохранения и использовали в этом противостоянии светскую, христианскую власть.

Таким образом, накануне периода разделов Польши евреи составляли неотъемлемую часть социально-экономического устройства страны и располагали значительной степенью политической автономии. Однако роль их была незавидна: в городах они служили предметом ненависти по коммерческим и религиозным причинам, в сельской местности их притесняли помещики, а крестьяне питали к ним религиозную вражду и социальную ненависть. Одновременно самой еврейской общине постоянно угрожали внутренние экономические и религиозные потрясения.

Разрушение Речи Посполитой и переход еврейских общин под новую власть происходили в три этапа. Первый раздел Польши (1772 г.) был своего рода моральной компенсацией в отношении Австрии и Пруссии, так как Россия в результате русско-турецкой войны 1768-1772 гг. сделала крупные территориальные приобретения. Польша лишилась почти трети своих земель и немногим больше трети населения. Россия получила бедные и малонаселенные районы Полоцка, Витебска и Могилева. Австрия приобрела богатые и плодородные земли в Галиции. Пруссии досталась Вармия и Западная Пруссия, благодаря чему Польша оказалась полностью отрезана от моря.

Второй раздел (1793 г.) должен был воспрепятствовать Польше превратиться в сильное, реформированное, враждебное России государство в результате принятия новой конституции 3 мая 1791 г. К России отошли территории к востоку от линии Друя-Пинск-Хотин, включавшие значительную часть Украины и остаток Белоруссии. Пруссия получила районы Ченстохова-Рава-Дзялдово (Сольдау), т.е. всю Великую Польшу с городами Гданьск, Торунь, Познань, Гнезно, Калиш и Серадз. Россия приобрела свыше трех миллионов новых подданных, а Пруссия немногим больше миллиона.

Третий раздел, произошедший после подавления восстания во главе с Тадеушем Костюшко, был нацелен на уничтожение самого имени Речи Посполитой. Остатки польского государства поделили между собой Россия, Австрия и Пруссия. Россия получила Курляндию, часть Литвы с городами Вильно и Гродно и оставшуюся часть Полесья и Волыни. Пруссия заполучила Краков и в довесок — куски Краковской и Сандомирской провинций, переименованные в Новую Восточную Пруссию и Новую Силезию. Австрии отошли земли, граничившие с русскими и прусскими владениями (Западная Галиция) где находились города Львов, Тернополь и Галич.

В разных источниках оценки общей численности еврейского населения, отошедшего к каждой из сторон — участниц разделов, разительно отличаются друг от друга. Австрийская перепись сомнительной точности зарегистрировала в 1773 г. на новоприобретенных территориях Галиции 224981 евреев обоего пола. (В переписи 1774 г. это число сократилось до 171851) К 1795 г. общее количество подвластных Австрии польских евреев достигало, возможно, 260 тысяч человек. Пруссия в 1772 г. получила 65 тысяч евреев, а при разделах 1793 и 1795 гг. к ним прибавилось в общей сложности еще свыше ста тысяч. На землях, аннексированных Россией в 1772 г., едва ли проживало больше 45 тысяч евреев, но в 1793 и 1795 гг. она приобрела земли с еврейским населением в 289022 человека (данные польской переписи 1765 г.). По результатам русских переписей, проводившихся между 1797 и 1800 гг., было зарегистрировано 151277 евреев-мужчин городских сословий. Но сколь бы неточными ни были эти цифры, они неизбежно приводят к общему наблюдению: только Австрийская империя в 1772 г. получила внушительное еврейское население, а Пруссии и России пришлось ждать до 1793 и 1795 гг., чтобы обрести еврейских подданных в таком же количестве.

Оказавшиеся таким образом под русским владычеством евреи не были едины по своей культуре или традициям. Территории, аннексированные в 1772 г., которые стали Могилевской и Полоцкой губерниями России, составляли некогда часть земель Великого княжества Литовского. Самосознание здешних евреев сложилось в результате несколько иного исторического развития, чем у польского еврейства. В самом деле, Литовский Ваад вышел из объединенного Совета Четырех Земель в 1623 г. отчасти ради того, чтобы сберечь и укрепить уникальные черты литовских евреев. Поэтому литовские евреи под рукой России проявляли традиционное упорное неприятие центральной власти в период существования автономии кагала с 1772 по 1844 г., что в корне отличалось от поведения евреев Царства Польского. У русских евреев так и не сформировалась верховная центральная инстанция, которая решала бы проблемы общего значения, предоставляя подобные инициативы своим видным общественным деятелям или энергичным старшинам кагалов (эти люди обыкновенно и принадлежали к тем общинам, которым угрожала наиболее непосредственная опасность). Эта разобщенность проявилась особенно очевидно в нескоординированном сопротивлении движению хасидов.

Белорусское еврейство, при всем своем нежелании подчиняться единому органу управления, отличалось удивительной однородностью — чертой, которая не была свойственна общинам, присоединенным после раздела 1793 г. В целом официальному раввинизму удалось остановить, хотя и не обратить вспять бурное распространение хасидизма. Если отдельные кагалы сотрясались от дебатов между приверженцами противных сторон, то в целом евреи новых русских территорий оставались верны старым традициям. В свое время на этих землях существовала еще одна группа, караимы, с центром в Тракае близ Вильно, но к XVIII в. их центр переместился в Луцк (Волынь) и в Галич (Галиция). Волынь вошла в состав Российской империи лишь при последних разделах Речи Посполитой.

Основная масса русских евреев состояла из ашкеназов и вела свои традиции и культуру от больших средневековых общин Германии. Значительных общин сефардов, выходцев из Испании и Португалии, здесь не существовало. В повседневной жизни говорили на языке идиш, а иврит использовался в богослужебной практике и духовном творчестве. Еврейскую молодежь старательно обучали в общине, причем упор делался на изучение Торы и Талмуда. В системе образования и в поддержании традиций русско-польские евреи и тогда, и позже стремились сохранить сложившийся уклад. Опираясь на них, они хотели преградить путь идущим из Германии идеям еврейского Просвещения, возглавляемого философской школой Моисея Мендельсона.

По внешности и языку евреи представляли собой культурный анахронизм и резко отличались от своих польских соседей-неевреев. Длинные бороды и пейсы все еще пользовались ритуальным почитанием у польских евреев, и хотя они никогда специально не старались одеваться иначе, чем окружающие христиане (на чем иногда настаивало католическое духовенство), у них сохранился средневековый польский костюм, в то время как сами поляки уже переняли немецкие моды. Итак, новые российские подданные отличались от более или менее враждебного им христианского населения своей верой, речью, одеждой и к тому же были от него отделены политически. В итоге они представляли собой очевидную, хотя и не первоочередную, проблему для российских властей.





{* *}