Еврей уступит очередь арийской женщине

Итак, идет война, которую фюрер назвал «еврейской войной против Германии», а вы продолжаете жить в Германии — отмеченный желтой звездой. Вы — враг, нервы людей напряжены до предела, города бомбят, и каждый день приходят с фронта похоронки. Добавим, к тому же, что значительная часть населения искренне верит в то, что войну развязала не Германия и что Германия всего лишь пытается противостоять напавшим на нее.

И как к вам должны относиться окружающие?

Вопрос разбивается на две части: как относятся они к неумолимому и коварному врагу по имени Weltjudentum — «мировому еврейству» («мировой закулисе», как изящно камуфлируют это понятие отечественные мистики-конспирологи); и как они относятся персонально к вам (с одной стороны, представителю этой мрачной и непостижимой силы, а с другой — всю жизнь известному соседу)?

Опять нам помогают воспоминания-дневники профессора Виктора Клемперера, которого еще до войны стали выдавливать из дачного, по-нашему говоря, поселка: то оштрафуют, то предупредят о недопустимости нарушения правил и т. д. Местный бургомистр доверительно сообщает: ничего, мол, тут не поделаешь: нацисты требуют от него выжить еврея из чудесного края, напоминающего немецкие сказки, собранные братьями Гримм. «Я бы вам, господин профессор, посоветовал продать дом пока не поздно. Эти ни перед чем не остановятся»… И даже помогает продать дом повыгоднее — насколько это в создавшихся условиях было возможно. И деньги сохранить помогает… Правда, и сам не без выгоды остался — дом-то купил его родственник, но кто ж в него за это камень бросать станет? Могли бы и просто отобрать — самым бессовестным образом.

Любил ли герр бургомистр евреев вообще? Вряд ли. Однако в том, что герр профессор Клемперер — приличный человек и хороший сосед, был уверен. И (насколько мог) сохранил добрососедскую порядочность.

Евреям положены были продовольственные карточки с пониженной нормой. (Для молодых читателей, родившихся после 1947 года и карточки в глаза не видевших: это такие бумажные талончики, определяющие положенное вам количество того или иного продукта, а также место и время его приобретения; в другом месте и другое количество вы приобретать не вправе. Так было у нас, так было и в Германии. И везде — и у нас, и в законопослушной Германии — оставались возможности различных комбинаций, особенно для продавцов.) Так вот, время от времени пожилой мясник, еще в Первую мировую воевавший, шептал Клемпереру: «Кое-что оставил вам, господин профессор». Зачастую об этом знали и многие из постоянных покупателей, но делали вид, что ничего не замечают.

Чтобы у читателя не создалось впечатления, что жизнь со звездой была чуть ли не райской (ну, как у заключенных концлагерей в американских фильмах), добавим, что так к евреям относились далеко не все. К примеру, некая дама, зашедшая в ту же лавку позже Клемперера, которого собирались начать обслуживать, прервала это бесстыдство словами: «Я полагаю, что еврей может подождать. Обслужите сначала арийскую женщину, господин продавец!». И ей без звука подчинились. Черт ее знает, кто она! Может, партийный товарищ женского рода…

Дети, эти цветы жизни, будущее Великой Германии, завидев пожилого человека с желтой звездой, начинали орать: «Jude! Jude!». Замечание им сделала как-то лишь одна пожилая дама. Она, естественно, не могла сказать «Как вам не стыдно, дети, у человека несчастье, а вы над ним издеваетесь!». Она сказала: «Прекратите шуметь, бесстыдники! Совершенно себя вести не умеете на улице!». И дети — будущее Великой Германии — дисциплинированно смолкли.

… Жить в Великой Германии им уже не пришлось. Кто уцелел при бомбежках в Дрездене, тот вырос в будущей ГДР и стал комсомольцем. А об эпизоде золотого детства с помеченным звездой стариком даже и не вспомнил… ГДР предоставила им множество возможностей: и учиться в том же дрезденском университете у тов. профессора В. Клемперера, и участвовать в демонстрациях в поддержку свободолюбивых арабских народов, подвергшихся вероломному нападению израильской военщины…