Сохранная маца

Подготовка к Песаху начинается почти за год до самого праздника, во время сбора урожая пшеницы для мацы, которую мы называем шмура, то есть «охраняемая». Маца шмура готовится из зерна, которое с момента жатвы тщательно охраняется от контакта с любой жидкостью во избежание малейшего риска брожения. Этот рассказ — воспоминания шестого Любавичского Ребе, рабби Йосефа Ицхака Шнеерсона (1880—1950) о том, как более ста лет назад хасиды его деда и отца собирали пшеницу для мацы.

Пшеницу для мацы шмуры собирали на полях рава Залмана Щербинера, жившего в Щербине, в двух часах езды от Любавичей. У реба Залмана была своя особая система выбора поля для выращивания пшеницы, а также точного времени начала жатвы. Собирать урожай можно было только в ясный погожий день, когда солнце светило ярко и при условии, что в течение трех предыдущих суток не было дождей. Для уборки шмуры были установлены и определенные часы — с полудня до 2 – 2:30 часов дня.

Когда приближалось время сбора пшеницы, реб Залман приезжал в Любавичи, чтобы подготовить все необходимое. Вместе с равом Залманом, его домочадцами и другими еврейскими семьями Щербины в жатве и молотьбе участвовали несколько зицеров (студентов йешивы) из Любавичей, а также приехавшие в город гости. Предугадать день, который бы отвечал необходимым требованиям, было невозможно, и бывало, что подходящих для сбора шмуры погодных условий люди ждали неделю, а то и больше.

Для реба Залмана период сбора шмуры был источником тройной радости. Во-первых, он собирал пшеницу на мацу шмуру для Ребе. Во-вторых, в течение нескольких дней он принимал у себя дома гостей из Любавичей, а реб Залман, надо сказать, отличался особым талантом гостеприимства. Но главной его радостью было то, что сам Ребе участвовал в сборе пшеницы, а это давало ребу Залману заряд жизненной энергии и радости на год вперед.

С того момента, как реб Залман с помощниками уезжали из Любавичей, и до того ясного и чистого дня, когда начиналась жатва, все разговоры в городе были только о погоде. Люди все время смотрели на небо, пытались понять, насколько сухой ветер, и предсказать погоду на завтра. Мы каждый день ждали посыльного из Щербины с известием о начале сбора урожая.

Жатва и молотьба проходили в атмосфере радости, но вместе с тем по лицам работников было видно, что к своему делу они подходили со всей серьезностью. Все они были подпоясаны гартлом, поверх ермолок были надеты шляпы. Под палящим солнцем хасиды работали проворно, как опытные крестьяне.

Пожилой реб Залман, с широкой благородной бородой и сияющим от удовольствия лицом, орудовал серпом ловко и бойко, будто молодой парень. Было видно, что охватившая его радость буквально отрывает от земли его ноги в туфлях и белых носках: он парил над полем подобно Нафтали, исполняющему Б-жественную миссию, а такое могло случиться лишь с истинным слугой Всевышнего, чье сердце наполнено искренним и непреодолимым стремлением служить Творцу.

Пока одни хасиды собирали пшеницу, другие пели нигуны, и сладкие безмятежные напевы разливались по полю и окрестностям. Аура святости окутывала все вокруг. Женщины и дети из местных семей, облаченные в шаббатнюю одежду, с одухотворенными лицами стояли неподалеку и наблюдали за сбором зерна.

По окончании работ реб Залман, переодевшись в праздничную субботнюю одежду, проводил Минху, послеполуденную молитву, которую он пел на мотив молитвы по случаю Симхат Тора. Таханун (покаянную молитву, которую не читают в дни праздников) в этот день не произносили. Закончив молиться, собравшиеся пускались в пляс.

Затем собравшиеся подходили к накрытым в саду столам, где их ждала праздничная трапеза с молочными блюдами для фарбренгена. Во время трапезы Ребе произносил речь о хасидском учении и в течение нескольких часов вел фарбренген. Затем он удалялся в свою комнату, а хасиды продолжали праздновать до утра.

На следующий день, после утренней молитвы все возвращались домой. Реб Залман и его помощники приезжали из Щербины в Любавичи тем же вечером, привозя с собой мешок зерна для мацы шмуры, который вешали в специальной комнате для хранения.