Праздник с карантином на глазах

Этот Песах, безусловно, войдет в историю. Впервые на моей памяти, да и за всю еврейскую хронику, многие из нас усядутся за праздничный стол в полном одиночестве и будут сами себе задавать вопрос: «Чем эта ночь отличается от других ночей?». И при таком раскладе, помимо традиционного ответа из Пасхальной Агады, появляются и новые.

На протяжении нашей национальной истории мы знали и куда более страшные времена, но Песах праздновался всегда – даже в самые тяжкие годины погромов и преследований. Народная память сохранила немало историй, как с риском для жизни евреи умудрялись испечь мацу и вместе праздновать Песах. Причём делали это и в концлагерях, и на всех фронтах Второй мировой войны.

Но крепче всего в моей памяти сидит рассказанная мне давным-давно одним евреем история. Его вместе с младшей сестрой прятала в своем доме от нацистов польская семья – друзья его отца. Помню, как дотошно я расспрашивал его обо всех подробностях жизни в деревенском погребе, включая отправление естественных потребностей. И вдруг он меня спросил:
– А почему вы не интересуетесь, как мы праздновали Песах?
– А вы что, праздновали Песах? – очень удивился я.
– Разумеется. Когда в одну из ночей нас выпустили на два часа подышать воздухом, я увидел новую луну и понял, что наступил еврейский месяц нисан. Затем стал отсчитывать от того дня положенные до Песаха две недели и думать, как испечь мацу. В конце концов мне удалось выпросить у наших хозяев полстакана муки. Накануне Песаха я смешал её с водой, зажег старую газету и на этом огне запёк, насколько это было возможно. Внешне это, конечно, на мацу не походило, но по всем законам это она и была – «хлеб бедности нашей». Мы съели её с сестрой, а потом стали по памяти читать Пасхальную Агаду и вспоминать, как сидели прежде за пасхальным столом с родителями и задавали вопросы.

Это одна из самых трогательных историй, но как забыть вроде бы совсем пустяковый рассказ моего первого раввина – Зюси Гросса – о том, как он отмечал Песах в 1953 году. Сталин к тому времени уж месяц как умер, люди жили надеждами, но отец и два брата Зюси Гросса все ещё находились в лагерях. Мать умерла, и он – тогда еще 16-летний подросток, выросший в еврейской религиозной семье – вдруг оказался совсем один. Но Песах есть Песах, и Зюся сумел достать в Ленинградской синагоге мацу и вино и вечером, как это предписано, уселся за пасхальный стол. Впервые – один.
– Я стал сам себе читать Пасхальную Агаду, – вспоминал спустя годы он. – Причем переводил её на русский в меру своего тогдашнего понимания иврита. К примеру, фразу «Притупи ему зубы своим ответом» я перевёл как «Выбей ему зубы своим ответом!» – и при этом чисто автоматически сжал кулак! Наконец настал черёд первого из четырех бокалов вина. Я бодро выпил первый стакан, начал рассказывать сам себе об Исходе из Египта, но тут почувствовал, что голова кружится, глаза слипаются – и отключился. Очнулся я только утром. Через пару месяцев отец вернулся из лагеря, и когда я рассказал ему, что случилось в Песах, он заметил: «А кто сказал тебе, что надо пить полными бокалами?! Ты что, алкоголик?!»

Так что были у наших предков и куда более горькие пасхальные седеры, чем ожидающий нас сегодня. А нам благодаря коронавирусу, возможно, даже лучше удастся понять, что чувствовали наши предки, сидя за пасхальной жертвой в ночь Исхода из Египта, когда за стенами их домов лежал разрушенный пронесшимися эпидемиями и страшными казнями мир.

Нынешняя пандемия еще раз напомнила нам о хрупкости того самого мира, который казался нам таким незыблемым, а также о сути самого Песаха. Ведь название Египта на иврите – Мицраим – буквально переводится как «из бедствий». Таким образом, Песах – это праздник избавления от любых бед и напастей. И кто сказал, что выход из карантина на свободу не подобен выходу из египетского рабства?!