Печать свободы на лице

Борис Биргер был изгнан из официального искусства в СССР, но вошел в историю благодаря портретам своих друзей – Надежды Мандельштам, Андрея Сахарова и Варлама Шаламова.

Борис Биргер родился в 1923 году в еврейской семье. Мать работала врачом, отец окончил юридический факультет Петербургского университета, но впоследствии сделал карьеру химика и прославился тем, что создал советскую ткань для парашюта. Детство Бориса Биргера прошло в одном из старейших районов Москвы – Сивцевом Вражке. Двор, где жила семья Биргеров, был напротив дома публициста и философа Александра Герцена, а из окна комнаты Биргера был виден дом писателя Сергея Аксакова. Как вспоминал Биргер в одном из своих интервью, вид из этого окна он рисовал бесчисленное количество раз. Из этих ранних опытов выросла любовь художника к свету. «Мне всегда хотелось писать свет, – позже вспоминал он. – Свет настольной лампы, свечи, солнечный свет из окна».

Учиться живописи Борис Биргер начал сначала в детской художественной школе при Центральном Доме пионеров, а затем в Московском художественном училище, где его преподавателем был знаменитый пейзажист Петр Петровичев – ученик Исаака Левитана и Валентина Серова. В 1941 году Биргер поступил в Московский государственный художественный институт, но уже через год был призван в армию и отправился на фронт. Он служил военным переводчиком, часто действуя на передовой вместе с разведчиками – допрашивал пленных. После участия в битве при Сталинграде вступил в Коммунистическую партию, о чем позднее сожалел.

После войны Биргер вернулся в Художественный институт – окончил он его в 1951 году. Карьера живописца началась успешно: его работы в духе соцреализма выставлялись на экспозициях и получали одобрение советской критики. В 1955 году Биргер вступил в Московское отделение Союза художников и стал получать госзаказы. Параллельно с этим он открыл для себя живопись авангардиста Роберта Фалька. Это стало поворотной точкой.

Вскоре Биргер порвал с академическим искусством, уничтожил все свои работы и начать экспериментировать с кубизмом и абстрактной живописью. Затем Биргер испытал разочарование и в абстракционизме. Он пришел к мысли, что абстрактное искусство – это бегство от формы: «А убежать от формы – для художника все равно что расписаться в собственном бессилии, в неспособности подчинить себе форму».

Постепенно Биргер возвратился к фигуративному искусству – начал писать пейзажи и натюрморты, где форма возникает из цветовой и световой структуры. В своем желании «писать свет» Биргер был не одинок. В итоге в конце 1950-х при Московском союзе художников возникла особая группа людей, увлеченных Сезанном и французской школой живописи. Вместе с Биргером их было девять – вот почему их первая выставка-манифест тоже называлась «Девять», она прошла летом 1961 года в Москве. Целью выставки, как отметил один из ее участников, художник Павел Никонов, был «серьезный, глубокий разговор об искусстве». Но разговора не получилось. Вместо этого на всех участников обрушились с критикой: художников обвиняли в формализме и нежелании работать с «большими задачами современности».

В 1962 году работы Бориса Биргера были представлены на легендарной выставке «30 лет МОСХ» в Манеже, которую посетил Никита Хрущев. Его картины были в ряду тех, что разгневали главу СССР. За скандалом на выставке последовало исключение из Союза художников. В прессе Биргера – в ряду прочих представителей искусства, «которое не нужно народу» – обвинили в «очернении советской действительности».

После этого художник замкнулся в своей мастерской, которую власти, по счастью, не отобрали. В атмосфере творческой изоляции он стал искать единомышленников, которые могли бы разделить его стремление к свободомыслию. На долгие годы его лучшим другом стала Надежда Мандельштам. Вдова великого поэта Осипа Мандельштама называла Биргера своим «самым близким художником». В ответ Биргер признавался, что больше всего ценит общение именно с Надеждой Яковлевной. Он писал ей: «Это великое счастье, когда есть хоть один человек, с которым можно говорить без напряжения на одном языке».

В 1968 году Борис Биргер подписал несколько коллективных писем в защиту гражданских свобод и прав человека. Одно из них, в частности, выражало беспокойство за судьбу активиста правозащитного движения в СССР Александра Гинзбурга: власти обвиняли его в антисоветской агитации и пропаганде. Подпись стоила Биргеру исключения из компартии и второго исключения из Союза художников, куда он был вновь принят в 1966 году. Надежда Мандельштам, беспокоясь о судьбе Биргера, просила его не вступать в противостояние с режимом: «Боренька, я вас молю, покайтесь. Они же Осю уничтожили, они и вас убьют». Но на попятную Биргер не пошел.

В СССР имя художника на долгие годы попало под запрет. Все, что у него осталось, – маленькая мастерская в Измайлово и узкий круг друзей, одним из которых в том же переломном для Биргера 1968 году стал Варлам Шаламов. Знакомство с автором «Колымских рассказов» произошло в гостях у Надежды Мандельштам. Живописец попросил у Шаламова разрешение написать его портрет, но писатель отказался. Переменить решение его заставил случай. Во время очередных посиделок на кухне у Мандельштам один молодой человек принялся ругать натюрморт, написанный близким другом Биргера, Владимиром Вейсбергом, за что Биргер выгнал его из квартиры взашей. Осознав, что поступил грубо, художник начал извиняться перед гостями и хозяйкой, однако получил одобрение от Шаламова, сказавшего: «Спасибо, я поверил, что есть еще люди, которые могут что-то такое сделать для своего друга». После этого писатель согласился позировать Биргеру.

Портрет Шаламова стал началом нового творческого периода художника. Он увлекся психологическами портретами – причем рисовал лишь близких ему по духу людей. Он написал портреты Булата Окуджавы и Надежды Мандельштам, Юлия Даниэля и Фазиля Искандера, Владимира Войновича и Валентина Непомнящего. И десятки других. «Это мои друзья, я не мыслил себя, свой дом без них, – признавался Борис Биргер. – Я преклоняюсь перед Андреем Дмитриевичем Сахаровым; но писал я его не только потому, что я перед ним преклоняюсь, а потому, что он близкий мне человек».

Начиная с 1970-х годов Биргер получил известность за рубежом, прежде всего в Германии, чему способствовала дружба художника с немецким писателем и лауреатом Нобелевской премии Генрихом Бёллем. По словам Биргера, письма от Бёлля не раз спасали его от приступов отчаяния и неверия в собственные силы. В июле 1979 года Бёлль побывал в Москве и, несмотря на откровенную слежку со стороны КГБ, заезжал посмотреть картины Биргера в его мастерской в Измайлово.

В 1980-е годы квартира Биргера стала местом притяжения для творческой интеллигенции и правозащитников. «Сейчас все самое яркое, что есть в России, стягивается только в двух местах: у Бориса Биргера и на Таганке», – писал композитор Эдисон Денисов. В его доме спорили об искусстве, поэзии и политике, устраивали небольшие спектакли и кукольные представления. Это был островок подлинной свободы, который горячо любили и ценили друзья художника.

Каждый из них знал, что на Биргера можно положиться даже в самую трудную минуту. Когда в 1980 году академика Андрея Сахарова отправили в ссылку, Борис Биргер через Бёлля доставал для него импортные лекарства и передавал их вместе с продуктами его жене в Горький. В 1986 году Биргер лично встречал Сахарова, вернувшегося из ссылки, на Ярославском вокзале в Москве.

Друзья тоже всегда горой стояли за Биргера. Когда в 1981 году Игорь Кваша ставил в «Современнике» «Кабалу святош», он попросил живописца поработать сценографом и сделать декорации для спектакля. Поскольку имя Биргера было под запретом, художник предложил, чтобы во всех официальных бумагах фигурировало имя его ученика. Кваша с этим не согласился: он лично добился разрешения руководства на официальное участие Биргера и поставил его имя на афишу спектакля.

Однажды художника попросили рассказать, что является принципом и опорой его жизни, и он ответил: «Просыпаясь утром и увидев на столе распустившуюся в луче солнечного света розу, я радуюсь, как ребенок, и совершенно забываю о страшной реальности за стеной дома». В 1990 году Борис Биргер получил грант общества Генриха Бёлля, что помогло ему переехать с семьей в Германию, где он и провел последние годы жизни. После распада Советского Союза он много выставлялся в Европе, но на родине во многом так и остался непризнанным художником.