Два гроша

Ученики рабби Леви Ицхока из Бердичева понимали: что-то не так. Приближался Йом Кипур, самый ответственный день года, и все б-гобоязненные евреи начали обдумывать свои поступки, совершенные в уходящем году, обращать больше внимание на духовное развитие, старались следить за своим поведением.

Однако лицо рабби было постоянно омрачено; глаза покраснели от слез, он то и дело горестно вздыхал. Должно быть, рабби известно что-то, чего нам не дано понять, шептались между собой ученики великого раввина. А, может, он видит, что всем нам в Новом году подписан, не дай Б-г, ужасный приговор?

За несколько дней до Йом Кипура рабби Леви Ицхок вызвал к себе габая. К немалому удивлению габая, рабби собирался обсудить деловой вопрос: «В последнее время ко мне все чаще обращаются люди с просьбой, чтобы я помолился о них в святой день, — сообщил раввин. — Пришло время установить цену на записки с подобными просьбами. Я думаю, за каждого мы будем брать по два гроша».

Передавая рабби записку со своим именем и с именами близких людей, которых он просил упомянуть в молитве, каждый хасид также платил ребе небольшую сумму денег, которую называют пидьон нефеш (букв. «искупление души»). Как правило, суммы оставалась на усмотрение просящего — поэтому габая так удивили слова раввина.

Объявления, сообщающие о новом правиле, развесили в синагоге и на рыночной площади. Вскоре весь город знал, что каждое имя в записке для ребе стоит два гроша.

За день до Йом Кипура, сразу после утренней молитвы, к рабби Леви Ицхоку начали подходить люди, каждый из которых намеревался отдать раввину свою записку. Заявление раввина взбудоражило всех жителей города. Два гроша — не такая большая сумма, но для разорившегося торговца или для многодетного портного плата становилась неподъемной. Как бы то ни было, к раввину шли все евреи.

Весь день ребе принимал посетителей, получая от них записки с именами. Верный габай сидел у двери. Через некоторое время весь стол раввина был завален клочками бумаги и медными монетами. Некоторые из просителей пытались торговаться с габаем, но он строго соблюдал все правила, установленные раввином, и не поддавался ни на какие уговоры.

В полдень к габбаю подошла женщина, которая также попыталась договориться о том, чтобы для нее было сделано исключение:

— Я бедная вдова, в моем кошельке нет ни гроша, — начала она. — Где же мне взять четыре гроша, чтобы мой сын и я были записаны в Книгу Жизни? Пожалуйста, сжальтесь надо мной и над моим несчастным ребенком. Позвольте мне добавить наши имена в список. Я обещаю, что заплачу, как только у меня появится необходимая сумма.

— Но что я могу? — ответил габай. — Ребе наказал мне, чтобы я ни для кого не делал исключений.

— Позвольте мне поговорить с Ребе, — взмолилась вдова. — Я уверена, что мне он не откажет.

Габай поддался на уговоры. Но ребе был непреклонен: «Мне очень жаль, — сказал он вдове. — Но правила установлены для всех. Каждое имя стоит два гроша». Вдова ушла с разбитым сердцем. Как бы то ни было, она твердо решила любым способом раздобыть необходимую сумму, чтобы она и ее сын получили запись в Книге Жизни.

Прошло несколько часов. Ребе закончил прием посетителей. Наступило время чтения молитвы «Кол нидре», с которой в Йом Кипур начинаются службы во всех синагогах. Приближалось время поста. Габай собрал со стола раввина все записки, положил их в сверток, который ребе всегда держал при себе во время молитвы, подсчитал деньги и спрятал их. Синагога наполнилась людьми, одетыми в праздничные одежды и с талесами на плечах. Все ждали ребе. Но он не спешил присоединиться к собравшимся, с надеждой глядя в окно. Вдалеке показалась маленькая фигурка, торопливо шагающая по опустевшей улице. Это была вдова. В руке она сжимала записку и несколько монет.

— Слава Б-гу, ребе еще дома, — воскликнула она. — Вот моя записка, ребе. Пожалуйста, помолитесь о том, чтобы я и мой единственный сын получили записи в Книге Жизни.

— Но здесь только два гроша, — возразил рабби Леви Ицхок, подсчитав деньги. — А это значит, что в своей записке ты можешь написать только одно имя.

— Святой ребе, — зарыдала вдова. — Я весь день ходила по городу, пытаясь одолжить денег у кого только можно. Это все, что мне удалось собрать. Пожалуйста, помолитесь за нас обоих! Я обещаю принести недостающую сумму в течение недели.

— Мне очень жаль, — упорствовал раввин. — Но по правилам одно имя стоит два гроша. Какое из двух ты хочешь оставить в записке?

Дрожащими руками вдова развернула записку и вычеркнула свое имя.

— Молитесь за Шлоймеле, ребе, — устало произнесла она. — Я хочу, чтобы мой сын прожил год в здоровье и счастье.

Услыхав эти слова, ребе встрепенулся. В его глазах появился огонь. Выхватив из рук женщины деньги и записку, он с ликованием посмотрел на небо и закричал:

— Отец Небесный! Смотри! Смотри, как эта смертная женщина заботится о своем сыне! А Ты? Неужели Ты, не дай Б-г, не отец Своим детям?! Можешь ли Ты, взглянув в глаза этой женщины, не даровать Своим детям год жизни, здоровья и счастья?!