Пожар любви в Иерусалиме

В Иерусалиме все мечтали разбогатеть, но попутно и возвеличить Израиль. Один хотел разводить страусов – и в Библии упоминаются, и прибыль с перьев. Другой верил, что Израиль прославят его новомодные зубные щётки. Третьи решили обеспечить еврейский мир мандрагорой – не ради плотских утех, а во имя заповеди «плодитесь и размножайтесь».

Некод Зингер одновременно и писатель, и художник. Но во всех его работах – и литературных, и визуальных – зачастую один и тот же главный герой. Это город Иерусалим – настоящий и фантастический. Так, в своей предыдущей книге «Черновики Иерусалима» он представил нам город глазами писателей, которые никогда в нём не бывали, но часто грезили о нем: Николая Гоголя, Шолом-Алейхема, Рудольфа-Эриха Распе. Был у Зингера и художественный проект под названием «Цветы Иерусалима». Роман «Мандрагоры», как понятно из названия, тоже посвящён иерусалимскому растению – легендарному афродизиаку, упомянутому ещё в Библии.

Один из главных героев романа – просвещенный еврей, фантазер и полиглот Гедалья Бухбиндер. Он переводит на иврит комедию Никколо Макиавелли «Мандрагоры», а заодно составляет для своего знакомого, ребе Довида Фридляндера, рекламное объявление на множестве языков для продажи средства всё из того же чудодейственного растения. Ребе Довид, конечно, не натуралист и не аптекарь, а строитель, торговец цементом. Однако узнав, что в окрестностях Иерусалима есть целая мандрагоровая плантация, Довид считает своим долгом помочь всем страждущим – ведь мандрагоры не только способствуют любовным утехам, но и лечат бесплодие, помогают исполнению заповеди «плодитесь и размножайтесь».

Обеспечить весь мир – в первую очередь, конечно, еврейский, но не только – чудодейственным порошком из корня мандрагоры – главный прожект, разворачивающийся на страницах романа. Однако не единственный. Действие в книге Некода Зингера происходит в 1884-1885 годах. Писатель представляет столицу современного Израиля не просто древним городом и мечтой мировой культуры. Перед нами – молодой, строящийся Иерусалим, прокладывающий путь к тому, чтобы стать столицей государства, которого в те времена уже и ещё не было. Город буквально строится на глазах читателя, не случайно и ребе Довид – строитель. Модернизирующийся в те времена Иерусалим, по мысли Зингера, тоже прожект – впрочем, состоявшийся, доказавший, что мечта имеет крылья, но может обрести и фундамент.

Святой город того периода в «Мандрагорах» рассматривается как деяние двух великих прожектёров – благотворителя Мозеса Монтефиоре и «отца современного иврита», издателя Элиэзера Бен-Йехуды. Символом торжествующего просвещения на библейской почве, слияния магического и самого что ни на есть здравомыслящего в романе оказывается печатный станок, подаренный одним великим иерусалимским мечтателем другому. «Посреди типографии возвышается массивный и причудливый, словно нечистая помесь трона Шломо, арфы Давида, Бегемота, Левиафана и Ковчега Завета, печатный станок. Это фантастическое сооружение подарено самим сэром Мозэсом Монтефиоре, финансировавшим создание типографии во имя своей знаменитой Productivisation Programme. (В ордене иерусалимских прожектеров сэр Мозэс, с позволения сказать, великий магистр – желает повернуть дело так, чтобы наши евреи все как один продуктивно трудились!)».

Собственно, в этой цитате мы видим характерный для конца XIX века в целом сплав позитивистского мышления с мистикой, визионерством, как, например, в романе Николая Чернышевского «Что делать» или в философских работах Николая Фёдорова. Большинство героев романа – прожектёры, мечтающие о самых невероятных, иногда неземных вещах, но непременно приносящих пользу.

Например, Арье-Лейб Гойзман планирует разбогатеть, разводя страусов: боа и веера из их перьев в большой моде. Но вместе с тем возвращение на Святую землю прежде истреблённого там страуса наполнено и особым, не столько экологическим, сколько мистическим смыслом. «Эта гигантская нелетающая птица, восемь раз упомянутая в Писании, ныне в наших землях истреблена, подобно льву и сернобыку. И, быть может, именно с ее возрождения и широчайшего расселения в пустынных ныне степях отчизны нашей начнется возрождение всей библейской природы. А без этого немыслимо подлинное возвращение сынов Яакова в Сион. Вот какой грандиозный прожект, даже если сам его зачинатель и не помышляет пока ни о чем, кроме коммерческой пользы от продажи перьев!»

Другой герой, Реувен Вильденштейн, работает над созданием календаря, хоть на один год, хоть на сто, где будет расчислено всё возвышенное и земное: «А лучше всего – до конца времен, который уже не за горами. Чтобы все в нем было рассчитано, включая рождение и приход Помазанника, и войну Гога и Магога. И пусть он будет украшен картинами из Святой земли, а заодно снабжен всяческими полезными приложениями: таблицей мер и весов, денежными курсами, правилами почты и телеграфа…» Доктор Файн видит сплав романтики и позитивизма в повсеместном насаждении на Земле Израиля самых современных достижений гигиены, включающих как зубные щётки и порошок, так и очищающие не только тело, но и разум душ Шарко и «франклинизацию», то есть лечение электрическим током.

Однако центральные персонажи «Мандрагор» – всё же Гедалья и Авигайль Бухбиндеры. Они – мечтатели, фантазёры, но не прожектёры, весь их мир связан с литературой, со словом. Гедалья – писатель и переводчик, Авигайль собирает газетные вырезки, позволяющие составить пёструю, фантастическую и парадоксальную хронику Иерусалима. Этот момент отчасти автобиографический – Некод Зингер долгое время вёл литературный проект, посвящённый публикациям в иерусалимских газетах конца XIX века.

Еврейская культура в «Мандрагорах» традиционно понимается как культура Книги не только в религиозном, но и в литературном понимании – роман пронизан книжными аллюзиями. Например, явно и неявно он обращает нас к уже упомянутому Николаю Чернышевскому. Явно: Некод Зингер пишет, что роман «Что делать» – «постный», и это, конечно, в определённом смысле правда. Неявно он также подсмеивается над ним, с иронией говоря, что просвещённым дамам не следует носить кружевных панталон, когда крестьянки ходят в грубом белье. Это, вероятно, аллюзия на любимца советских учителей литературы Рахметова, который отказывал себе в апельсинах, поскольку простой народ их не ест. В то же время сама структура «Мандрагор» – постоянные обращения к читателю и читательнице, сны персонажей – заставляет вспомнить «Что делать» как роман новаторский и как раз при всём своём социальном звучании мистический, полный видений и озарений.

А вот другой пример неявных литературных аллюзий в романе «Мандрагоры». Жена ешиботника Реувена, Двойра, истосковавшись от бездетности, делит с мужем ягоды мандрагоры. Однако вместо ожидаемой бурной любовной сцены с непременным зачатием у супругов начинается чудовищное расстройство желудка. Двойра ждёт от мужа упрёков, но вместо этого получает признание в любви, может быть, первое в их браке, заключённом по сватовству и от безысходности. «Изможденные, белые, словно собственные призраки, лежат Реувен и Двойра в постели, как можно дальше отодвинувшись друг от друга и не обмениваясь ни словом. Только под вечер Реувен нарушает молчание. Он тихо шепчет про себя благословение, на которое ему недоставало сил утром. А потом поворачивается к жене, уже не надеющейся на его прощение. Он берет ее холодную слабую руку в свою мелко дрожащую ладонь, жалобно улыбается и говорит:

– Все хорошо, Двойреле… Могло быть хуже, гораздо хуже. Учили мы с реб Шлойме в трактате “Шабес”: “Кто богат? Рабби Акива говорит: всякий, у кого есть жена достойного поведения; рабби Йоси говорит: всякий, у кого есть нужник вблизи стола”».

Эта трогательная, смешная, грубовато-физиологичная сцена напоминает один из самых сильных любовных эпизодов отечественной литературы – фрагмент романа Анатолия Мариенгофа «Циники», где герою приходится поставить жене клизму, и его любовь и сочувствие к ней становятся ещё сильнее. Это примеры неназванных литературных отсылок в романе «Мандрагоры». Главное здесь – загадка для читателя: так задумал автор или это его собственные, читательские ассоциации? Аллюзий же прямых, на которые указывает Некод Зингер, в книге намного больше – и пьеса Макиавелли, и поэзия Лермонтова, и «Война и мир», и творчество Анатоля Франса, и многое другое.

И всё-таки прежде всего «Мандрагоры» – это роман о любви. «Почему эти мандрагоры начинают брать едва ли не над всеми у нас такую власть? Не является ли это ставшее столь заразительным влечение к таинственному растению проявлением неосознанного поиска того древа жизни, плодов которого лишили род человеческий?.. Что бы ни имел в виду ребе Довид Фридляндер, затевая свою мандрагоровую антрепризу, она пробудила совсем иные, вовсе не предвиденные им стихии. Повсюду проснулась в человеках великая жажда любви. Это, дамы и господа, единственная надежда: «и будут одна плоть».

Авигайль и Гедалья Бухбиндеры – среди немногих героев романа, избежавших искушения мандрагорами, хотя детей у них нет. Они сообщники и партнёры, сам образ их жизни не терпит разделения, супруги живут и действуют синхронно все десять лет брака. Их чувства совершенны, они вдвоём и оказываются той самой утерянной целостностью, единой плотью. В кульминации романа его главные герои сами метафорически превращаются в корень мандрагоры – ликующее торжество любви на фоне обновляющего городского пожара.

Некод Зингер. Мандрагоры. Б.м.: Salamandra P.V.V., 2017