Top.Mail.Ru

Колумнистика

Алина Фаркаш

Двадцать лет лагерей

29.07.2011

Двадцать лет лагерей

29.07.2011

Этим летом осталась незамеченной круглая дата — двадцатилетний юбилей еврейских лагерей на постсоветском пространстве. Детские и молодежные лагеря на протяжении всего этого времени остаются одним из самых успешных институциональных проектов еврейских общин в России и СНГ. Алина Фаркаш — об участии в этом проекте.

Я заблудилась и немножко опоздала на свой первый обед в лагере. Шел 1993 год, мне было двенадцать лет. Наша смена была первой в том году и одной из первых вообще в России. В стареньком помещении, служившем столовой, которое всю свою жизнь видело исключительно пионеров, творилось невообразимое: за столами, застыв от изумления, сидели подростки и нервно мяли в руках пластиковые стаканчики с колой. По столам прыгали странные девушки в длинных юбках и спортивных толстовках. Они выкрикивали незнакомые ритмичные считалки и хлопали в ладоши. Чем больше они кричали, тем сильнее каменели дети. Чем тише и неподвижнее становились мы, тем отчаянее прыгали наши вожатые. Мы катастрофически друг друга не понимали. С тех пор прошло 18 лет, я до сих пор не люблю, когда прыгают на столах. Но с тех пор я знаю, что прыгать — можно.

Еврейские лагеря в один миг разрывали привычные шаблоны и меняли представления буквально обо всем. О еврействе, об отношении к самим себе, о детском отдыхе и о субординации. Об израильтянах, которых до поездки в лагерь я почти не встречала.
Вообще, в еврейских лагерях было хорошо. Опыта сравнения с обычными лагерями у меня было немного: я была в пионерском лагере только один-единственный раз, который запомнился мне постоянными проверками на вшивость (в буквальном смысле), скукой и мистическим ужасом перед вечно пьяненькой вожатой. Еврейские лагеря на этом фоне в один миг разрывали привычные шаблоны и меняли представления буквально обо всем. О еврействе, об отношении к самим себе, о детском отдыхе и о субординации. Об израильтянах, которых до поездки в лагерь я почти не встречала.

Помню случай, который произвел на меня глубокое впечатление. Помимо развлекательной программы у нас в лагере была и обучающая: иврит, история народа, основы религии и все такое. Мы, сначала потихоньку, а потом все активнее и активнее, оттуда сбегали. Пока не случилось неизбежное: весь лагерь в какой-то момент не пришел на занятия. Директор был в ярости, вожатые возмущены, нас всех собрали в актовом зале и целый час активно «били по ушам». Я болтала ногами, стыдилась и скучала. С одной стороны, мне, как хорошо воспитанному подростку, понятна вся недопустимость сбегания с уроков. Но, с другой стороны, для меня, как для нормального подростка, абсолютно ясно, что плавать в речке гораздо интереснее, чем учить иврит. Как продукт системы, я прекрасно осознавала, что моя задача состоит в искусстве лавирования между количеством необходимого и приятного, а задача вожатых — в том, чтобы ловить меня и заставлять делать необходимое. Директор лагеря закончил свою речь риторическим: «Ну, вам хотя бы стыдно? Вы можете сказать хоть что-то в свое оправдание?!»

И тут встал Алекс, мальчик из моей группы, которому вопрос показался совсем не риторическим. И он — я слушала, затаив дыхание и растопырив уши — спокойно и подробно рассказал о том, что у нас все-таки лето и каникулы, что в Москве так редко удается искупаться, и что солнечный день — это огромная удача. И поэтому вполне естественно, что нам хочется на пляж, а не учить иврит, который, кстати, преподают нам крайне скучно. И, может, есть возможность сократить количество занятий, перенести их на улицу и сделать более веселыми и зажигательными? Я не могла поверить в услышанное! Алекс искренне верил, что ИМЕЕТ ПРАВО на свое мнение и несогласованные с начальством желания. Невероятно! Но еще более невероятным оказалось то, что директору с вожатыми его аргументы показались крайне убедительными: количество уроков сократили, а сами уроки перенесли к реке.
 
Многие читающие эту историю, наверное, не поймут моего ужаса, восторга и неверия во все происходящее. Но шел только 1993 год, и наши лагеря оказались единственным местом в стране, где к детям в глобальном смысле прислушивались. Мне бы сейчас очень хотелось знать, кем стал тот самый Алекс, потому что все остальные, кто просто слушал и впитывал его слова, выросли неплохими и, зачастую, удивительно успешными людьми.

Через три года мой сын поедет в такой же лагерь, и я очень надеюсь, что он там встретит какого-нибудь хорошего, пусть и не такого ослепительно рыжего, Клепу, и смелого Алекса, и даже американскую девочку в длинной юбке, которая будет приплясывать и хлопать в ладоши.
Уникальность еврейских лагерей подчеркивалась тем забавным фактом, что в них стремились попасть наши русские друзья. Некоторые из них приживались и становились родными: например, рыженький кудрявый вожатый Клепа, в которого были влюблены все девочки старших и средних отрядов. Он неизменно брал себе отряд малышей и сутками напролет самозабвенно рассказывал им сказки, вытирал носы и попы. Клепа был идеалом вожатого и талисманом лагеря, но внезапно оказался не евреем.

Говорят, что сейчас в еврейских лагерях стало ещё лучше, чем в первые годы. Мне в это сложно поверить: что там может быть еще лучше? Возможно, теперь лучше кормят, и палаты перестали посылать самого разговорчивого представителя на кухню с целью выпросить у доброй поварихи пачку печенья на всех. Но это, в сущности, мелочи: через три года мой сын поедет в такой же лагерь, и я очень надеюсь, что он там встретит какого-нибудь хорошего, пусть и не такого ослепительно рыжего, Клепу, и смелого Алекса, и даже американскую девочку в длинной юбке, которая будет приплясывать и хлопать в ладоши. Может, моему сыну как раз и понравятся шумные танцы на столах? Кстати, по слухам, Клепа прошел гиюр, отрастил огромную кудрявую бороду и сейчас живет в Израиле, воспитывая свой личный детский сад. Ведь наши лагеря редко кого отпускают просто так, без наследства.

 
Автор о себе:
 
Мне тридцать лет, у меня есть сын и, надеюсь, когда-нибудь будет дочка с кудряшками. Я родилась и выросла в Москве, закончила журфак МГУ и с одиннадцати лет только и делала, что писала. Первых моих гонораров в районной газете хватало ровно на полтора «Сникерса» и поэтому я планировала ездить в горячие точки и спасать мир. Когда я училась на втором курсе, в России начали открываться первые глянцевые журналы, в один из них я случайно написала статью, получила баснословные 200 долларов (в августе 1998-го!) и сразу пропала. Последние четыре года я работала редактором Cosmo.
 
 
 
 
Мнение редакции и автора могут не совпадать
{* *}