Top.Mail.Ru

Колумнистика

Алина Ребель

Невыносимые вопросы

31.01.2014

Невыносимые вопросы

31.01.2014

Телеканал «Дождь» задал вопрос. Государство отреагировало предсказуемо: запретить задающих крамольные вопросы к чертовой матери. А общество пошло искать ответы. Кажется, впервые за много лет.


Кому на «Дожде» пришло в голову задать этот самый пресловутый вопрос — неважно. Неважно даже и то, что вопрос был задан некорректно, поскольку уже в формулировке содержался ответ. Вопрос «Нужно ли было сдать город, чтобы спасти сотни тысяч жизней?», конечно, предполагает ответ «Да». И, конечно, этот напрашивающийся ответ вызывает у любого жителя постсоветского пространства предсказуемое раздражение. Для нас блокада Ленинграда — героическая и трагическая страница истории, безусловный подвиг и не менее безусловная боль. Вбитые десятилетиями формулировки, которые не предполагают размышлений и исследований.


«Дождь» по ошибке и глупости сделал то, на что не могут сподвигнуть наше общество никакие социальные потрясения и учебники истории. Он заставил задуматься.
Честно признаюсь, вопрос «Дождя» у меня вызвал возмущение. Тем более что лично мне этот хипстерский канал с заикающимися ведущими и комсомольским оппозиционным задором совершенно не нравится. Но в конечном итоге «Дождь» по ошибке и глупости сделал то, на что не могут сподвигнуть наше общество никакие социальные потрясения и учебники истории. Он заставил задуматься. Чтобы поддержать или осудить «Дождь» с этим его опросом жителям соцсетей оказалось недостаточно эмоционального задора. Просто кричать «как вы смеете!» или «надо было сдать!» тут бессмысленно — нужны аргументы.

За аргументами полезли сначала в Википедию, потом в «Блокадную книгу» Гранина, а там и в архивы. Дальше, глубже, сильнее. Стали читать, плакать, ужасаться, подсчитывать, примерять. Изорвали душу воспоминаниями блокадников, нашли документы о планах Гитлера заморить голодом Ленинград, обнаружили информацию о том, как были организованы перевозки на баржах по Ладожскому озеру. Посчитали, прочитали, измучились. Написали посты, перевели по тысяче рублей в поддержку «Дождя», а потом написали в Фейсбук: «Вдруг подумала, как это жить на такой вот пайке хлеба. Захотелось попробовать». Это детское осмысление пришло к сотням сытых, довольных и благополучных жителей соцсетей. История, которая давно лишилась настоящих, человеческих, моральных очертаний, потерявшись в официозе приуроченных к определенным датам мероприятий, вдруг встала перед глазами. Блокада ожила, заговорила с нами, призраки зашевелились и толпятся у двери каждого, торопятся рассказать нам свою историю, пока мы не отвлеклись вновь на котиков и Pussy Riot. Мы вдруг поняли, что умирающие от голода дети, горы замерзших трупов, изможденные старики, жующие крыс и кошек, — все это реальность, она совсем рядом. Все это было в Ленинграде, нынешнем Петербурге, куда так модно съездить на выходные, потусоваться в клубах, запостить в Инстаграме несколько фоточек. И даже те, кто по инерции автоматически разозлились на «Дождь» за бестактность, вдруг задержались, задумались.

Мы вдруг поняли, что умирающие от голода дети, горы замерзших трупов, изможденные старики, жующие крыс и кошек, — все это реальность, она совсем рядом. Все это было в Ленинграде, нынешнем Петербурге, куда так модно съездить на выходные, потусоваться в клубах, запостить в Инстаграме несколько фоточек.
Гитлер очень быстро оказался на подступах к Ленинграду — практически в самом начале войны. Но брать город он не собирался: если верить архивным документам, его план состоял в том, чтобы заморить его жителей голодом, поскольку на их прокорм в случае оккупации ресурсов не было. Спасло бы город решение советского командования сдать Ленинград? Сейчас, имея доступ к архивным документам, мы понимаем, что нет. История не терпит сослагательного наклонения. Возможно, если бы Гитлер город взял, погибло бы не более миллиона человек, а, например, 900 тысяч. Или, наоборот, полтора миллиона. Вычислить сейчас невозможно. Можно только предполагать, основываясь на других примерах. После захвата Киева случился Бабий Яр, после оккупации Одессы город практически опустел. В данном случае сложно предположить, что жертв было бы меньше. Можно лишь рассуждать, пожалуй, о разнице в способах умерщвления.

Предположим все же, что Сталин не знал о планах Гитлера относительно Ленинграда и выбирал между боевым духом, имперской гордостью и жизнями людей. Здесь, конечно, есть огромный соблазн выдать обвинительную речь о людоедском режиме, который никогда не ценил человеческую жизнь. Что будет абсолютной правдой, между прочим. Однако на другой чаше весов оказалась капитуляция едва ли не самого главного, с точки зрения идеологии, города в стране. Ленинград, который в недавнем прошлом был столицей государства, в котором началась и победила Революция, город Ленина, всеобщего кумира, оказался бы в руках врага в самом начале войны. Этот удар, нанесенный в самое сердце страны, мог изрядно подорвать дух сопротивления. И кто его знает, какими еще потерями обернулась бы эта трагедия. Вместо этого Северная столица превратилась в оплот мужества, стойкости, героического противостояния врагу. Совершенно очевидно, что генералиссимус по привычке руководствовался идеями политической целесообразности, не особенно задумываясь о подсчете потенциальных жертв. Тем более что тех, кого не уничтожила Блокада, он потихоньку сам добивал после войны. И здесь мы снова рискуем удариться в небезосновательный, но довольно однобокий пафос. Ведь командование союзников принимало не менее людоедские решения, руководствуясь исключительно политическими амбициями.

Еврейские организации умоляли союзников разбомбить Освенцим... Разрушив этот отлаженный чудовищный механизм уничтожения евреев, можно было бы не просто спасти узников Освенцима — можно было бы изменить логику происходящего.
Еврейские организации умоляли союзников разбомбить Освенцим. Просили уничтожить железнодорожное полотно, по которому в лагерь смерти привозили евреев. Требовали сбросить бомбы на печи, дым которых был виден издалека. Разрушив этот отлаженный чудовищный механизм уничтожения евреев — можно было бы не просто спасти узников Освенцима, можно было бы изменить логику происходящего. Но США так и не приняли решение о бомбардировках, которые могли бы остановить машину смерти. У союзников была глобальная цель — сокрушить Третий рейх, им некогда было отвлекаться на Освенцим. Своему решению американцы, конечно, нашли веское оправдание: при бомбардировке лагеря погибнут заключенные. И тут снова возникает неудобный, страшный, жестокий вопрос, который мог бы задать «Дождь». Оставив в стороне лицемерие политиков, давайте попробуем сами выбрать между сотнями или даже тысячами людей, которые погибли бы в результате бомбардировки, и миллионами, которые стали жертвами из-за того, что авиаудар так и не случился. Следуя чисто арифметической логике, конечно, выбирать надо бомбардировку. Но это если считать сотнями и миллионами, а не по именам. Если не предполагать, что среди этих пущенных в расход сотен или тысяч были ваши мама, сестра, дочь или просто соседка. Готов ли каждый из нас, прежде чем судить из относительно мирного сегодня, сделать такой выбор?

Вот Израиль сегодня решает в пользу жизни каждого своего гражданина. Никакая национальная гордость или политическая целесообразность не смогут заставить еврейское государство выбрать смерть своих.
Должны ли были сдать Ленинград? Я не знаю. Как не знаю, надо ли было сдавать Иерусалим, в котором во время осады римлянами тысячи людей погибли от голода, эпидемий и — что уж греха таить — междоусобиц? Больше бы погибло людей, если бы римляне взяли город сразу, или меньше? Скольким бы удалось уцелеть? Неудобные вопросы. Страшные. Неразрешимые. У меня нет на них ответов. Я не могу выбирать. Даже если бы точно знала число потерь в обоих случаях, вряд ли смогла бы. Вот Израиль сегодня решает в пользу жизни каждого своего гражданина. Никакая национальная гордость или политическая целесообразность не смогут заставить еврейское государство выбрать смерть своих. Отсюда тысяча террористов, которых отпустили в обмен на Гилада Шалита. О том, правильно ли это, спорят в Израиле до сих пор. Стоила ли жизнь этого несчастного сломленного мальчика так дорого, ведь родные тех, кто погиб от рук отпущенных террористов, почувствовали себя униженными и преданными своей страной. Как здесь выбирать? Невозможный, невыносимый, страшный выбор. Выбор, из-за которого лично мне власть и политическое влияние кажутся чудовищным бременем и наказанием, а не благом, к которому все так отчаянно стремятся.

Стоило ли «Дождю» задавать свой провокационный вопрос? Несомненно, стоило. Хотя бы потому, что никакие официальные траурные и юбилейные мероприятия не заставили людей так внимательно всматриваться в прошлое и искать ответы внутри себя. Ответы на вопрос, которым задавался еще Михаил Юрьевич Лермонтов, а ему повезло жить, вероятно, в более свободном государстве — его не запретили и не посадили после пресловутого «Скажи-ка, дядя, ведь недаром Москва, спаленная пожаром, французу отдана?» В поисках ответа, еще не зная о том, какие страшные новые дилеммы встанут перед его потомками, Лермонтов написал: «Не будь на то господня воля, не отдали б Москвы!» И это, пожалуй, единственный ответ, способный примирить нас с невыносимыми вопросами и прошлого, и настоящего.

Автор о себе:
 
Мои бабушка и дедушка дома говорили на идиш, а я обижалась: «Говорите по-русски, я не понимаю!» До сих пор жалею, что идиш так и не выучила. Зато много лет спустя написала книгу «Евреи в России. Самые богатые и влиятельные», выпущенную издательством «Эксмо». В журналистике много лет — сначала было радио, затем — печатные и онлайн-издания всех видов и форматов. Но все началось именно с еврейской темы: в университетские годы изучала образ «чужого» — еврея — в английской литературе. Поэтому о том, как мы воспринимаем себя и как они воспринимают нас, знаю почти все. И не только на собственной шкуре.
 
 
 
Мнение редакции и автора могут не совпадать
{* *}