Скандал в доме разгорелся колоссальный, когда Марина призналась, что беременна. Мать всегда хотела выдать её замуж за еврея, но Йося явно дочери не подходил.

Эдик, родившийся вскоре, оказался тоже не тем, что нужно. В месяц от роду она диагностировала внуку кривошею, в год – заголосила о развивающемся сколиозе. Чтобы не крутить пальцем у виска, врачи лишь разводили руками: мальчик был в порядке. Бабушка потеряла к нему интерес.

К тому моменту вернулся из армии молодой отец – не один, с какой-то Леной. Марина рыдала, с предателем видеться отказывалась. Но получив развод, все время читала маленькому Эдику дневники его отца – уж очень нежно он её саму там описывал. В итоге материнский инстинкт провалился в бездну разочарования. Марина отвезла Эдика к свекрови в соседний город: маленький, конечно, в произошедшем не виноват, но от себя куда деться – ей надо учиться, становиться на ноги.

Рита Ильинична помочь согласилась – мужа давно, как не стало, собственный сын с его «шлюхой Еленой» был ей глубоко отвратителен. Руины своей веры в человечество она обрушила на внука. Любила так, что иногда было трудно дышать. Обоим.

Мать приезжала раз в несколько месяцев. Эдик визжал от счастья и крутился вокруг неё, как ласковая собачонка. В день отъезда рыдал глубоко и громко: подрагивал, вздыхал в перерывах между градом слёз, тряс головой. Потом привык жить в своём крошечном горе размером с мир. Если сначала думал, что не заслуживает жить с мамой, то вскоре уже мог себя в её приезды осаживать – делал вид, что совершенно ко всему равнодушен.

До 14 лет он сменил трёх преподавателей по скрипке и отыграл во всех программных конкурсах. Бабушка радовалась, но он знал, что не хочет быть ещё одним Дэвидом Ойстрахом, о котором она бесконечно болтала. Он хотел играть с мальчишками в футбол. Для этого требовалось, чтобы за четверть не было ни одной «четверки». Несколько раз в футбол он сыграл. После чего надумал поступать в консерваторию – так можно было вновь переехать к маме в Москву. Оказавшись на месте, Эдик экзамен провалил намеренно, о музыке больше думать не хотел. Бабушка расстроилась, но когда-нибудь это должно было случиться.

Марина за его детство успела стать модным глянцевым фотографом – дома бывала редко. С сыном они почти не разговаривали – не получалось. Всё время что-то не складывалось, ускользало. В поисках общих тем для разговора она как-то решила перебрать его вещи – наткнулась на тетрадки с детскими записями и рисунками. Изучила в них каждую страницу, несколько раз исходила испариной, но в конце поняла, что ничего к прочитанному не чувствует.

Демонстративно выложила все ему на стол: хотела, чтобы он знал, что она это прочла. Он промолчал. Она попыталась как-то объясниться, сбилась на словах, что ей нужно было учиться, махнула в сердцах рукой и ушла к себе. В своём дневнике в ту ночь она сделала странную для случая запись: «Не могу заснуть. Лежу и вспоминаю, как ещё неделю назад вместе с Жаком выгуливала его спаниелей. За ними можно наблюдать часами, они умиляют всегда – не то что дети».

Понять, что скрывается за непроницаемым лицом матери, Эдику хотелось всю жизнь. Перед отъездом в США он решился на обыск в её комнате. Долго искать не пришлось – дневник лежал в нижнем ящике прикроватной тумбочки. После строчек о спаниелях Жака Эдик поспешил в аэропорт, хотя до вылета были еще почти сутки. С матерью он больше никогда не виделся.